В то время родители редко помнили дату рождения своих детей. Но Эдита была единственной дочерью Мельцера, и он любил ее больше всего на свете. Конечно же, он помнил день ее рождения.
— Она родилась в день святой Эдиты в году одна тысяча четыреста тридцать первом от Рождества Христова.
Из сундука у двери звездочет вынул карту, где был изображен бег созвездий, и циркуль, к одной из ножек которого был прикреплен кусочек мела. Затем Бизас развернул карту на столе и начал производить циркулем какие-то движения. Он рисовал круги, бормоча при этом что-то неразборчивое. Наконец маг остановился и кивнул:
— Ваша дочь жива, в этом вы можете быть уверены.
— Она жива?! — воскликнул Мельцер. Добрая весть развеяла недавнее недоверие по отношению к звездочету, и зеркальщик спросил, не помня себя от счастья:
— Звезды знают, где я могу ее найти?
Бизас снова занялся циркулем, затем повернул карту, осмотрел ее со всех сторон и ответил, не отводя взгляда от пергамента:
— Ваша дочь уехала за море.
— Куда? — обрушился Мельцер на мага. — Прошу вас, скажите мне, куда!
— В большой богатый город с башнями и шпилями.
— Название города! Скажите мне название города!
Бизас пожал плечами.
— Я не знаю. Могу сказать только, что дочь ваша жива.
— Я увижу ее?
Бизас поколебался минуту.
— Да, вы увидите ее снова. Но встреча не принесет вам радости. Хотите совет, зеркальщик?
— Говорите!
— Не ищите ее. Позвольте ей жить своей жизнью и сами живите своей.
Мельцер пришел в ярость. Он подошел к звездочету и сказал:
— Да понимаете ли вы, что говорите, Бизас? Моя единственная дочь пропала, а вы советуете мне не искать ее?
— Я всего лишь хотел как лучше. Я дал вам совет, который диктуют звезды.
Мельцер горько рассмеялся.
— В таком случае я с удовольствием откажусь следовать совету звезд. — И, обращаясь к Симонетте, произнес. — Пойдем отсюда.
Весь день и весь вечер Симонетта не проронила ни слова. Мельцер знал, что в молчании этом повинен не он, а разбитая надежда узнать хоть что-нибудь о смерти брата, погибшего таким образом еще раз. Поэтому зеркальщик не трогал возлюбленную и даже не стал пытаться переубедить ее словами.
Но на следующий день Симонетта заговорила; да, слова просто вылетали из нее. Она была в ярости, и гнев ее обрушился на звездочета и мага, который, как она сказала, настоящий обманщик, и вообще шарлатан и злой человек.
— Ты видел его глаза?
— Нет, а что с его глазами?
— Они злые. Они знают больше, чем Бизас готов сказать. Я не могу избавиться от ощущения, что ему известна подоплека убийства и что у него есть свои причины молчать. Может быть, он вообще связан с этими убийцами!
— Я тоже об этом думал, — ответил Мельцер, обнимая Симонетту. — Я тоже не могу найти иного объяснения его молчанию. Бизасу точно известно, что убить должны были меня. Было ошибкой ходить к нему. Мне даже кажется, что его словам об Эдите не стоит особо доверять.
— Но какая ему от этого выгода?
— Может быть, это новая ловушка! Кто знает, возможно, за этим стоят те же люди, что убили Альбертуса ди Кремону.
Мельцер пока еще не рассказывал Симонетте о планах Чезаре да Мосто, но тем не менее она поняла его верно.
— Думаешь, все это как-то связано с тайной китайцев?
Мельцер положил руки на плечи Симонетте.
— А какая же еще может быть причина? Кем я был, пока не попал сюда — простым зеркальщиком, которым никто не интересовался. Но с тех пор как я занялся искусственным письмом, меня травят, словно зайца, и мне приходится бояться за свою жизнь.
Симонетта прижалась лбом к груди Мельцера.
— Давай убежим, — тихо сказала она, — подальше отсюда. У меня на родине, в Венеции, мы будем в безопасности, враги не достанут нас.
— Нет, пока я не найду Эдиту! — Зеркальщик обхватил лицо Симонетты ладонями. — Ты же понимаешь. Если я уеду отсюда, дочь моя будет потеряна для меня навсегда. Я не верю в фокус-покусы звездочета. Если бы он знал, где она находится, он не стал бы говорить загадками. Большой богатый город с башнями и шпилями! Да в любом большом и богатом городе есть башни и шпили. Под это описание подходит даже Константинополь.
— Или Венеция.
— Может быть. В моем родном городе Майнце тоже достаточно башен и шпилей. Нет, я надеюсь и верю, что Эдита по-прежнему находится в Константинополе. И я не успокоюсь, пока не узнаю, какова ее судьба.
Тут лютнистка поняла, что нет смысла его отговаривать.
В начале октября Константинопольский суд по преступлениям, караемым смертной казнью, приговорил китайского посланника Лин Тао к смерти через обезглавливание. Приговор шатался, словно колосс на глиняных ногах, — Лин Тао отрицал преступление и то и дело повторял, что у него не было мотива для убийства. Альбертус ди Кремона, ставший жертвой убийства, предложил ему много денег за исполнение заказа, рассказывать о котором он не имеет права. Такое объяснение показалось судьям в черных мантиях особенно подозрительным. При обыске в доме китайского посланника сыщики обнаружили нож — точную копию того, которым был убит папский легат. Це-Хи, служанка Лин Тао, тем не менее поклялась перед судьями священной клятвой, что никогда в жизни не видела этого ножа; она даже выразила подозрение, что это сыщики подбросили его в дом, чтобы очернить ее господина.
Новая попытка Мельцера протестовать против приговора императора снова осталась незамеченной. Даже угроза зеркальщика навсегда покинуть Константинополь не заставила Иоанна Палеолога отказаться от утверждения приговора. В такие времена, сказал он, имея в виду турков у врат города, нужно уделять особое внимание справедливости. Убийство папского легата и так произошло очень некстати. Единственное, что он может сделать для язычника-посланника, это молиться за него, и поскольку Мельцер счел это бессмысленным, он выпросил у императора разрешение посетить Лин Тао в камере перед казнью.
Тюрьма на Троицкой площади неподалеку от императорского дворца напоминала неприступную крепость, и Мельцеру, вооруженному императорским посланием, пришлось пройти через четверо тяжелых железных ворот, прежде чем он попал к камерам, окружавшим крошечный внутренний дворик. Камеры высились здесь в три этажа, в каждой вместо окна — только дырка для воздуха, едва ли больше, чем в голубятне, и расположенная так, что в камеру никогда не попадали солнечные лучи.
Когда надсмотрщик открыл дверь камеры Лин Тао, Мельцер испугался: китаец стоял лицом к стене и не шевелился. И только когда зеркальщик поздоровался с ним, Лин Тао обернулся и кивнул. В лице его не было ни кровинки. Он молчал. Даже когда Мельцер передал ему поклон от Це-Хи и слова о том, что она будет почитать его даже после смерти, китаец ограничился коротким кивком. Затем Лин Тао снова уставился на стену.
— Мастер Лин Тао, — снова начал Михель Мельцер, — скажите, могу ли я исполнить последнее ваше желание? Я сделаю все, что в моей власти.
Китаец не ответил. Так они и стояли молча друг напротив друга какое-то время, пока Лип Тао наконец не поднял голову и не сказал:
— Его зовут Панайотис.
— Панайотис? Кто это еще такой?
— Убийца папского легата, — ответил Лин Тао.
— Вы знаете его, этого Панайотиса?
— Да, немного.
— Но мастер, почему же вы назвали его имя только сейчас? Тут Мельцеру показалось, что в темноте на лице китайца мелькнула усмешка.
— Я думал, — ответил Лин Тао, — я ломал себе голову в поисках имени человека, появившегося однажды в старой церкви и предложившего мне странную сделку. Он слышал о нашем открытии и потребовал от меня десять тысяч листовок, выполненных искусственным письмом. За это он обещал немалую сумму денег.
— В точности как папский легат Альбертус ди Кремона, упокой Господь его душу. Но о чем же, ради всего святого, хотел рассказать Панайотис в своих листовках?
— О грязной хитрости турков.
— Панайотис — турок?
— Нет, он византиец, точнее сказать, ренегат, перебежчик. Но об этом я узнал позднее. В листовке содержался призыв ко всем византийцам выйти в определенный день и открыть ворота города. Подписано: император Иоанн Палеолог.
— Бог мой, какая низость со стороны турецких псов! И что же вы сделали, мастер Лин Тао?
— Сначала я не ответил ему и попросил прийти на следующий день. Я хотел удостовериться в том, что он действует по поручению императора. Расспросы при дворе подтвердили мои подозрения: Панайотис работал на турков.
— И что же произошло на следующий день?
— В назначенное время Панайотис не появился. Вероятно, он или один из турецких шпионов, которых полно в Константинополе, заметил, что я наводил справки. Я больше никогда не видел этого ренегата. Я забыл о его заказе, забыл даже его имя. И только теперь, размышляя о том, кто мог убить Альбертуса ди Кремону, я снова вспомнил об этом случае. Я вспомнил, что Панайотис интересовался мельчайшими деталями устройства церкви. Но прежде всего я вспомнил о приметном ноже, который он носил на поясе. Думаю, убийца метил не в папского легата, мишенью этого негодяя был я. Он хотел отомстить мне — или, по меньшей мере, удостовериться в том, что я замолчу навсегда. Это ему удалось.
— Мастер Лин Тао, — взволнованно воскликнул зеркальщик, — мы должны найти этого Панайотиса! У нас осталось еще два дня!
— Два дня? — Китаец улыбнулся. — Для некоторых два дня — это целая вечность. Но для меня это мгновение, не более.
Мельцер удивленно взглянул на Лин Тао. Зеркальщик не мог понять его спокойствия и покорности судьбе. Мельцер был взволнован гораздо сильнее, чем сам китаец, который ждал прихода палача.
Михель Мельцер поспешно покинул здание тюрьмы. Он отправился в гавань Элеутериос, где в шайке тунеядцев и воров обнаружил египтянина Али Камала.
Узнав зеркальщика, Али попытался было удрать, но Мельцер оказался проворнее. Он схватил парнишку, выдернул его из толпы, оттащил к стене и, крепко держа его, прокричал:
— Ты чего убегаешь? Я разыскиваю некоего Папайотиса, византийского ренегата!
Али Камал еще больше испугался и проговорил:
— Я не виноват в том, что Эдита сбежала, мастер Мельцер. И Панайотис не виноват. Он оказал мне услугу, и я заплатил за это!
Зеркальщик опешил:
— Что ты такое болтаешь? Что ты знаешь об Эдите? Разве ты не говорил мне, что понятия не имеешь, где она?
Филипп Влндеибер!
— Я солгал, мастер Мельцер. Я помог ей бежать в Венецию вместе с моей матерью и сестрами. Вам не нужно беспокоиться о дочери.
Мельцер непонимающе глядел на него. Эдита — одна в Венеции?
Али удивился не меньше.
— Я думал, вы знаете о бегстве вашей дочери, потому что вы назвали имя Панайотиса.
— А какое отношение Эдита имеет к Панайотису? — взволнованно спросил Мельцер.
Тут Али Камал смутился и заявил:
— Конечно, репутация у него не самая безупречная, но никому другому не удалось бы вывести вашу дочь и мою большую семью за пределы городских стен.
— Ты продал ее туркам, пес! — закричал Мельцер и стал бить юношу.
Али умело уворачивался от ударов, крича:
— Нет, господин, разве вы думаете, что я отдал бы свою семью туркам? Панайотис и его люди вместе отвели их ночью на корабль, бросивший якорь за пределами Константинополя. Ваша дочь, моя мать и сестры давно уже в безопасности, в то время как мы тут должны опасаться нового нападения турок. Богом клянусь, это правда!
Слова юного египтянина смутили зеркальщика. Однажды Али Камал уже обманул его. Но если Али говорил правду, то это по крайней мере наведет его на след Эдиты. И это объясняло, почему Мельцер не нашел дочь в Константинополе.
Мгновение Мельцер размышлял, стоит ли немедленно пуститься по следу Эдиты, сев на ближайший корабль, отплывающий в Венецию. Но затем он вспомнил о жалкой судьбе Лин Тао, ожидавшего смерти, и прикрикнул на Али:
— Где, черт тебя дери, мне найти Панайотнса?!
— Панайотиса? — удивленно переспросил Али. — У Панайотиса нет постоянного дома. Он живет и по эту, и по ту сторону Большой стены. И здесь, и нигде.
Мельцер с угрозой приблизился к египтянину:
— Прекрати, наконец, обманывать меня! Я хочу знать, где мне найти Панайотиса, иначе…
— Но вы ведь не выдадите меня? — умоляющим голосом сказал Али. — Иначе мне конец.
Мельцер промолчал.
— Знаете старую кузню неподалеку от церкви Двенадцати Апостолов? Она примыкает к Большой стене. Там и найдете его.
Мельцер знал, что глупо разыскивать Панайотиса и ждать от него признания. Кроме того, мысли о бегстве Эдиты едва не лишили зеркальщика разума. Что же ему делать? Ясно было только одно: как бы там ни было, нужно действовать быстро.
Зеркальщик не помнил, как прошел по извилистой улочке от гавани к городу. Словно во сне он отправился с площади Мудрости вдоль ипподрома к китайской миссии.
С тех пор как Лин Тао вынесли смертный приговор, Це-Хи больше не покидала этого невзрачного здания. Надежда еще хоть раз увидеть мастера живым она давно оставила, и даже сообщение Мельцера о том, что он напал па след настоящего убийцы, не смогло развеселить ее.
Поэтому зеркальщик обратился к Син-Жину, второму секретарю миссии, с которым он познакомился сначала как со своим похитителем, но уже сумел завязать дружеские отношения. В двух словах Мельцер описал Син-Жину состояние дел. Мельцер полагал, что для Лин Тао остается хотя бы искра надежды только в том случае, если еще сегодня они отыщут этого негодяя Папайотиса и заставят его сознаться.
Син-Жин, широкоплечий китаец с бычьей шеей, приветливо кивнул и спросил:
— И как же, мастер Мельцер, вы собираетесь заставить этого Папайотиса сознаться в том, что он совершил убийство?
Мельцер сжал кулаки и потряс ими перед лицом китайца.
— Насилие, Син-Жин, — единственный язык, который понимает этот человек. Дайте мне дюжину сильных мужчин, скажите им, что речь идет о том, чтобы хотя бы в последнюю минуту избавить мастера Лин Тао от смерти от меча, и ступайте за мной!
Китаец поджал губы и, поразмыслив мгновение, ответил:
— Хорошо, мастер Мельцер, через час я с дюжиной тяжеловооруженных мужчин буду в вашем распоряжении.
Кузня находилась в тени церкви Двенадцати Апостолов и примыкала к Большой стене гак, словно была ее частью. Куча мусора, лежавшая перед тяжелыми деревянными воротами, свидетельствовала о том, что уже давно кузнец не подковывал здесь лошадей и не ковал оси для телеги. Вход был настолько узким, что даже худому мужчине трудно было пойти. Дверь была заперта.
Чтобы обсудить дальнейшие действия, Мельцер вместе с китайцами спрятался в тени церкви. Син-Жин, хорошо разбиравшийся в подобных делах, предложил выломать двери и напасть на Панайотиса, если тот окажется на месте, или же, если его не будет, спрятаться и подождать его возвращения. Син-Жин полагал, что лучше действовать под покровом темноты, однако Мельцер напомнил, что нужно спешить: для Лин Тао может иметь значение каждый час. Но как же выломать дверь?
По команде Син-Жина китайцы сняли с себя накидки, и Мельцер только теперь заметил, что все они были хорошо вооружены ножами, мечами, кирками, топорами и железными прутьями. Одним движением глаз китаец скомандовал своим людям подойти к запертой двери. Каждый засунул в щели сверху и снизу по пруту. Мгновение, и замок сдался. Дверь распахнулась.
Пыль и копоть покрывали все внутри кузни, а от спертого воздуха у пришельцев захватило дух. Ни следа того, кого они искали. Только жестяной бокал на каменном выступе давал попять, что совсем недавно здесь был человек.
Син-Жин беспомощно взглянул на Мельцера. Тот в ответ только растерянно пожал плечами. Что же делать? Где искать Панайотиса? Может быть, зеркальщик снова попался на удочку юного египтянина, может быть, Али Камал солгал и то, что он рассказал о Панайотисе, было неправдой? Мельцер заколебался, раздумывая, не вернуться ли ему не солоно хлебавши, но потом вспомнил, что у Лин Тао была только одна надежда — на них.
И они решили ждать. Опустившись на пол, все дремали. Не было сказано ни слова. И чем дольше они сидели так, глядя в каменный пол, тем больше отчаивался Мельцер. Если вся история с Панайотисом — неправда, то и бегство Эдиты в Венецию, о котором говорил Али, тоже ложь.