Вор поднялся, ощупал штаны: просохли. Тут же натянул.
Заметил на каминной полке свой портсигар, обрадовался – уже не пустой! – и сунул в карман. Девчонка отреагировала странным взглядом, будто он на ее кровное покусился. Потом тоже поднялась с пола, рассеянно осмотрелась и неожиданно завопила так, что у Валета уши заложило:
- Ты что натворил?! Зачем?! Гад неблагодарный! Я его… А он! Ты… ты…
Она опять захрипела, закашлялась, а Тьен так и не понял, из-за чего крики.
Огляделся, выискивая причину злости. Вроде ничего он тут не сломал, не перевернул, пока был без сознания. Комната, как комната. Платяной шкаф с зеркальной дверцей, рядом – книжный с порожними полками под толстым надтреснутым стеклом… Но стекло – это точно не он: трещина старая, уже и потемнела от пыли… Кровать без матраса, стол… На столе рядочком горшочки и баночки, где с землей, где с водой, – ни один не перекинут. Да и невелика беда, если бы что-то уронил: все равно в них сплошь сухие листья да веточки понатыканы, не настоящие же цветы!
- Цветы, - засипела девчонка, схватившись за грудь, а в глазах заблестели злые слезы. – Все мои цветы!
Кинулась на него с кулаками, но куда ей, пигалице?
- Угомонись, дура! – Тьен зажал девчонку крепким хватом, чтоб не рыпалась. – Не трогал я твои цветочки. Поливать чаще надо было!
- Поливала. С вечера… зеленые… Все ты…
Ее снова скрутил приступ кашля. Точно, чахоточная, и связываться неохота. Но когда зашла речь о цветах, вспомнил: лето, набережная, а еще до этого – аптека старого Ганса в слободе.
Вот и сочлись.
- Не трогал я твои цветы, - повторил он, дождавшись, когда ее отпустит кашель. – И спасибо, что помогла. Не забуду.
Девчонка поелозила кулаком по лицу, размазывая слезы, и хлюпнула носом.
- Шмотье какое-нибудь на меня есть? Одежда?
- Найду, - буркнула она сердито.
- Вот и ладно. Стемнеет, уйду, не боись.
- Было бы, кого, - неожиданно огрызнулась мелкая.
Она и была мелкая: тринадцать-четырнадцать, не больше. Но не из пугливых. Кутается в широкую вязаную кофту, жмется, словно от страха, а глазками-то так и шарит вокруг, чем бы тяжелым его хватить, если что…
- Звать тебя как, спасительница?
- Не твое дело!
- А если малого спрошу?
Девчонка зашипела, ощерилась: того и гляди, снова бросится, только на этот раз не с кулаками, а зубами в глотку вцепится.
- Только посмей к нему подойти!
И не дура ли? Сама в дом притащила, а теперь спохватилась, что добрые дяденьки на улице с дырками в груди не валяются.
- Софи, ты скоо? – послышалось из соседней комнаты.
- Софи, значит, - ухмыльнулся Валет. – Красивое имя. В общем, так, Софи. Я добра не забываю, рассчитаюсь при случае. А пока барахлишко мне, какое есть, подыщи, и разойдемся.
- Самого как зовут? – осмелела девчонка.
- Меня не зовут, - осклабился вор. – Я сам прихожу.
- Угу. Или приносят тебя полудохлого.
Она вышла из комнаты, зло хлопнув дверью, а в коридоре, он слышал, снова надолго закашлялась.
Лечиться ей, дурехе, надо… А не задохликов по снегу таскать, да-а-а…
Валет в который раз с удивлениям прислушался к своим ощущениям: боли не было. Совсем. Потыкал пальцем в повязку – вроде что-то кольнуло. На нем и прежде все, как на собаке, заживало, но чтобы сквозная рана за одну ночь затянулась? Чудеса, да и только. А в чудеса Валет уже лет десять как не верил. Но и разумного объяснения случившемуся не нашел, отложил на потом.
Прошелся вперед-назад по маленькой комнатушке, поглядел на усохшие листики в горшочках, пожал плечами: хлопотное это дело, цветы выращивать. Тем паче, дом нездоровый какой-то. Девчонка, вон, от чахотки доходит, а в углу - мышь дохлая валяется.
Дома Софи стало совсем плохо. А еще и парень этот… И винить некого: сама пожалела, сама притащила. Сама не додумалась сразу убрать дорогой портсигар в тайник.
И цветы, все до единого, пропали. За одну ночь! Неужели от внезапного тепла, от того, что камин с вечера растопила? Хотя какая теперь разница? Как бы там ни было, а к праздникам ни фиалок, ни гиацинтов, ни дополнительного заработка…
Расплакалась сразу, но слезами горю не поможешь.
- Софи!
Люк звал, обещала ведь скоро прийти.
- Я тут, маленький, - через силу улыбнулась она, заглядывая к братишке в комнату. – Сейчас чаю заварю, с малиной. Хочешь?
Перетертой с сахаром малины осталось всего полбаночки. Сразу казалось, что много, ели ложками, а последние недели, когда девочка сообразила, что сделанных запасов до весны точно не хватит, стала класть только в чай и только Люку. Но сегодня придется и себе положить немного, а после под одеялом отлежаться, пропотеть, как следует, чтоб простуда отпустила.
Но сперва чужака неблагодарного из дома выставить!
Порывшись в чулане, нашла коробку с отцовскими вещами. Распродать бы давно, да разве с тряпья много выручишь? Выбрала рубаху, теплую, но поплоше, такую, что не жалко. Еще одну взяла – ветошь ветошью – пусть на портянки рвет. Ватник, так и быть, пускай забирает, до нужника добежать и шаль накинуть можно. И старые валенки она редко когда надевает… А калоши не отдаст!
- На вот! – собранную одежду швырнула прямо на пол, под ноги парню.
Он поднял рубашку, осмотрел, как на ярмарке. Рот скривил, так что стало видно дырку между ровных белых зубов.
- Хахаля?
- Что? – не поняла девочка незнакомое слово.
Чужак кривиться перестал.
- Отцовская? – спросил уже по-другому. Она кивнула. – На работе, говоришь? И когда придет?
- Когда надо!
Чайник шипел, исходя густым белым паром. Воды осталось ровно половина, но на две кружки хватит. Софи насыпала заварки, залила кипятком и оставила настаиваться, а сама тем временем опять заглянула к брату.
- Кушать не захотел?
- Я захотел, - раздалось за спиной наглое.
«И зачем я вернулась в тот переулок?» - подумала она с досадой. Еле дышал же! Казалось, и до утра не дотянет! А теперь расхаживает тут хозяином, жив-живехонек, и никакой жалости к нему, Софи уже не испытывала. Но и страх перед незнакомцем, как ни странно, тоже прошел.
- То там? – встрепенулся, услыхав новый голос, Люк.
- Никто. – Девочка загородила собой проход. – Погоди еще немного, я чаю с сухариком принесу.
Затворив дверь, шипящей кошкой накинулась на чужака:
- Сказал же, что уйдешь!
- Когда стемнеет, - спокойно напомнил тот свои слова. Не спросясь прошел за ней в кухню. – Так покормишь гостя?
- Все равно же не отвяжешься.
Софи насыпала пустой каши и поставила тарелку на стол перед «гостем».
- Считаешь, я голубь – пшено клевать? – ухмыльнулся тот.
- Другого нет, - отрезала она. В холоде оставалась еще половина курицы, но мясо было только для Люка.
- Понятно, что нет. - Парень окинул кухню пренебрежительным взглядом. – Но ложку все-таки дай.
Девочка смутилась, достала ложку. Хотела тоже сказать какую-нибудь колкость: язык, слава богу, в препирательствах с торговками, заточен - но, как назло, снова закашлялась.
- Давно болеешь? – спросил зеленоглазый с сочувствием.
- Нет, - пробормотала она. – Первый день, как простыла.
- Всего день, а уже кровью харкаешь? – не поверил он.
- Ничего я не… - Во рту остался металлический привкус. – Просто горло подрала.
- Бывает, - парень пожал плечами и, как ни в чем не бывало, принялся уплетать холодную кашу. – Но, если что, и чахотку вылечить можно. У меня знакомый один собачий жир топил. Щенков собирал по округе, шкурки на шапки, а тушку выпотрошит и…
Софи почувствовала, что ее сейчас стошнит.
- Нет у меня никакой чахотки!
Новый приступ некстати согнул пополам.
- Вижу, - хмуро заметил чужак, которому, по-хорошему, полагалось сейчас хрипеть и корчиться от боли - ему, а не ей! – Только, когда к малому ходишь, рот тряпкой завязывай, заразишь еще.
От внезапного, до кости пробравшего ужаса, ноги подкосились, и Софи упала бы, не вцепись она в краешек стола. Заразить? Люка? А что, если она действительно больна? Что, если она умрет, как мама? Как он будет без нее? А если с ним самим по ее вине что-нибудь случится?
- Совсем худо? – долетело как будто издали. – Приляг что ли. Я тихо посижу и пойду. А если надо, за малым посмотрю.
- Не надо, - не отказалась, а скорее попросила она. Не хотела, чтобы он приближался к Люку.
Но в комнату все-таки пошла. Подкинула в очаг угля и свернулась на матрасе, укутавшись в одеяло. Пока чай остынет, отдохнет…
Когда открыла глаза, за окнами было уже темно, а на столе, незнамо кем зажженная, горела вполсилы лампа.
Вскочила, испуганно озираясь, хорошо, хоть не вскрикнула: Люк спал в своей кроватке, подперев щеку ладошкой.
- Котенок, маленький мой, - позвала Софи тихонько, а сердце сжалось от страха. Почудилось, что не отзовется… Но малыш открыл глаза и улыбнулся спросонок. – Солнышко мое, прости. Прости, маленький. Ты голодный, да?
- Не, - мальчик замотал головой. – Я кусал. Кусную каску! Много!
На кухонном столе стояла тарелка, перемазанная пшенкой и засахаренной малиной. Очень вкусная кашка.
А малины в банке осталось на донышке. Только и хватило, что залить кипятком да выпить, прежде чем вернуться в постель. О катке сегодня не могло быть и речи, но к ночи кашель немного отпустил и голова почти не кружилась. День-два, и простуда уйдет, как странный парень из заснеженного переулка. Навсегда.
Шапкой Валет разжился по дороге: на подходе к слободской заставе стянул с какого-то пьянчуги мохнатый треух. Голове теплее, и маскировка какая-никакая. Вряд ли кто опознает завсегда аккуратного, как барчонок разряженного вора в таком виде: затасканный ватник, огромные валенки (как в них только мелкая ходила, когда и у него ноги выскочить норовят?), а теперь еще и кроль облезлый на голове. Да и фонари в Торговой слободе – роскошь. И работе помеха, если только ты не уличная девка. Это тем товар лицом и прочими частями показать надо, вот и вьются вокруг огней, словно ночные бабочки, а остальным светиться не с руки.
Не привлекая внимания, Тьен добрался до своего дома и остановился под обвалившейся аркой на противоположной стороне улицы, откуда хорошо просматривалось парадное. Сразу заходить не рискнул, и правильно, как оказалось: у доходки безо всякого видимого дела отирался какой-то тип, в гражданском, но по выправке, по походке, по тому, как крутил головой из стороны в сторону, - точно легавый. У Валета на эту братию глаз наметан. А чуть поодаль еще один вышагивал – копия первого, только ростом пониже, да в брюхе пошире. Не к добру.
Вор постоял еще немного и, как пришел незамеченным, так незамеченным и ушел.
Окошко над мастерской точильщика горело ярким светом. Значит, Манон работала. Пышнотелая подружка Шута была редкой вышивальщицей, и живи она в каком другом районе, от заказов бы отбоя не было. Но и в слободе находились клиенты, кто из местных, кто из пришлых, а Ланс редко когда скучал дома, пока его «малышка» возится с нитками да иголками.
Сегодняшний вечер не был исключением. Когда Тьен нашел белобрысого в подвальчике папаши Лу, тот в одиночку сражался с бутылкой анисовой водки и уже был близок к победе.
- Валет, - поднял он замутневшие глаза на присевшего по другую сторону стола друга. А затем поднял и стопку: - Пусть земля тебе будет пухом.
- Какая земля?
Шут замер, не донеся чарку до рта, всмотрелся в ухмыляющуюся физиономию вора и вздохнул:
- Ну да, какая уж тебе земля? Ты ж утоп. И жрут тебя рыбы-ы-ы… - под конец чуть ли не по-бабски заголосил.
- Рыбу я сам люблю. – Тьен отобрал у приятеля стопку и одним махом опрокинул в себя ее содержимое. По желудку разлился огонь. – Жареную.
- Чего? – еще не смекнул, в чем дело Шут.
- Того! – перегнувшись через стол, вор отвесил товарищу знатного леща, и с удовлетворением наблюдал, как скорбь на его лице уступает место удивлению. Никогда на его памяти человек не трезвел так быстро.
- Валет, - промямлил, устав пучить глаза, белобрысый: трудно говорить, когда челюсть так и норовит отвиснуть до пола. – Жи… Живой!
- Живой-живой, - прошипел Тьен, опасливо озираясь, - Только не ори.
Кроме них и самого папаши Лу в подвальчике было лишь трое выпивох, но кабатчик был занят подсчетом запасов и в зал почти не глядел, царапая что-то в толстой книжке, а мужички, мастеровые по виду, нализались уже настолько, что могли только невнятно хрюкать, провозглашая очередной тост. Разговору ничто не мешало.
- Ты это… Это как? – пытался сформулировать вертевшийся на языке вопрос Шут. – Я же видел! Ты это… и того.
- Пока не того.
- А-а…
- Выплыл ниже по течению. Выбрался. До доктора знакомого дотопал, тот подшил меня малёха – как новенький теперь.
Почти так и было, разве что без доктора. Но незачем Лансу знать про чудесное исцеление: с его воображением, глядишь, осиновым колом ткнет, или чем еще в сказках нечисть побивают?
- Ты мне лучше скажи, что было, после того, как я в реку прыгнул.
- Да ты не прыгнул, - стушевался Шут. – Упал. Я сразу вниз побежал, думал, успею вытащить. Но там течение такое… Ну и… А потом ушел, наверх не поднимался больше. Но у нас новости быстро расходятся, утром уже вся слобода знала, что тебя застрелили. Кто-то даже вступиться хотел. Мартин со своими, кажется. Звали к царям идти. Но оно ж – суд божий, по правилам все, ты же понимаешь? И козырь тот все одно сбежал со своей лярвой: не видели их уже после того. Ну и вот. Зато к обеду другое завертелось… - Парень огляделся и понизил голос до шепота. – Пошел я к тебе на квартиру. Ну, там это…
- Вступать в права наследования, - закончил заумной фразой Валет, лишний раз убеждая товарища, что он не призрак.
- Вроде того, да. Все равно ведь растащили бы все! Только и мне ничего не перепало. Пришел, а дверь опечатана. И два флика на лестнице дежурят, я не заметил сразу…
Тьен укоризненно покачал головой: с Ланса станется и конного жандарма в полной амуниции не заметить.
- …Сцапали меня. Ну, вроде как. Рук не выкручивали, браслетов не надевали – просто вниз свели и в экипаж усадили, культурно, что твоего дельфина.
- Дофина, - машинально поправил Валет.
- А там, значит, хмырь сидит. Весь из себя лощеный: шуба с бобром, тросточка, перчатки белые… Знаешь, что думаю? По портрету, мертвяк это твой был. Ну, тот, что за портсигаром приходил. Только никакой он не мертвяк, а большая шишка. Оттуда. – Ланс указал пальцем на потолок.
- Откуда? – Не понял Тьен, поглядев на облупившуюся штукатурку.
- Из управы ихней, откуда еще. Про тебя спрашивал. А я думаю: чего уж теперь? Что знал, то и выложил. Был, мол, Валет, да сгинул – вот и весь сказ.
- И что?
- И все. Отпустили меня. А мертвяк твой со многими еще базарил. Потом слушок прошел, что он большие деньжища за тебя сулил, но только за живого. А где ж тебя живого взять-то?
Чудеса продолжались.
«Мертвяк», если это он, с лета по пятам ходил, но даже приблизиться не пытался, не то, что легавых натравить. А как его, Валета, «застрелили», он тут как тут: и награду назначает, и засады на квартире устраивает. К чему бы это?
- Слушай, Тьен, отсидеться бы тебе где-нибудь. Люди тебя ищут, кажись, серьезные. Я бы не нарывался. Да и подлечиться ведь надо… Или ну его вообще – на пароход и в Табачные колонии? Там, говорят, новым поселенцам сразу дом дают, землю, лошадей. Я б Манюню взял и с тобой рванул бы, а?
Вор устало опустил голову на руки. Иногда казалось, что не Шут его на четыре года старше, а наоборот.
- Землю дают, Ланс. Но на той земле пахать надо. Я этого не умею. Да и не хочу: мне моя жизнь мила, какая есть. А отсидеться – отсижусь. В колонии за этим ехать не надо, поближе местечко найду.
- Где?
- Извини, не скажу, - заявил Валет твердо.
Во-первых, кто знает, какие еще «мертвяки» по его душу явятся и как спрашивать будут: не все ж в каретах катать, и другие методы есть. А во-вторых… Во-вторых, сам еще не решил.
- Тьен, тебе, наверное, деньги нужны будут. На первое время. У меня немного, но у Манон отложено, я попрошу…