— Не забывай творчество, — говорю я, задумавшись только сейчас.
— О, точно, — говорит она, расстегивая ожерелье и снимая его с моей шеи. Она кладет его, обнимает меня на прощание и идет к машине. Я иду по мощенной булыжниками дорожке и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как идет Элла. Это как внетелесный эксперимент — я наблюдаю за собой. Не считая того, что Элла едет прямо по середине подъездной дорожки, бесстрашная.
И я люблю её за это.
Остаток дня проходит как по маслу. Я трачу три часа на домашнее обучение с Бетси и моей всегда занятой мамой (которая поджимает губы, отказываясь признавать, что случившееся на тригонометрии произошло в «школьное время»). Мы устало тащимся через предметы, которые Элла изучает в Вудбери, как Элла и Бетси поступают с моим утренним расписанием. Когда мама в полчетвертого уходит на работу, я включаю музыку в нашем домашнем спортивном зале, продолжаю курс на беговой дорожке, начатый Бет и Эллой ранее, в то время как Бет подтягивает химию. Элла возвращается с тренировки чирлидеров, и вскоре после этого Бет уходит на вечерние занятия. Элла и я ужинаем и делаем домашнее задание, сверяемся и общаемся в чате, пока Бет не возвращается домой.
Тогда я начинаю нервничать.
— Она может быть здесь в любой момент, — шепчу я за секунду до того, как открывается дверь нижнего этажа.
— Ты действительно медиум, — говорит Бетси со смехом, но я не в настроении. Вместо этого я пытаюсь оценить степень озлобленности моей мамы по тому, как она снимает туфли и поднимается наверх.
— О, отлично, вы все здесь, — говорит она, заворачивая за угол комнаты отдыха. Её волосы убраны за шею, и на ней не сочетающийся, но на удивление чистый медицинский халат с кардиганом сверху.
— Привет, мам, — говорю я, пока она спешит в комнату и садится на диван рядом с Эллой. Она гладит колено Эллы, улыбается Бетси и хмурится, когда ее глаза встречаются с моими.
— Здравствуй, Лиззи, — говорит она, вздыхая как будто я самое худшее, что есть на свете, из-за того, что не знаю об этих глупых долбанных треугольниках. — У меня не много времени, поэтому давайте сразу разберемся с этим.
— Ты должна сказать нам то, что хотела сказать, когда ты увидела нас ранее, — сказала Элла. — У тебя есть пациенты?
— Я хотела бы поговорить с вами тремя одновременно, — говорит мама так, что заставляет меня почувствовать себя больной. Это звучит не очень хорошо. — И, кроме того, ранее я ещё должна была выяснить, что делать. — Она останавливается, чтобы перевести дыхание и смотрит на часы на стене.
— Что ты имеешь в виду, говоря «выяснить, что делать»? — спрашивает Элла, оглядываясь с беспокойством.
Мама встречается с ней взглядом.
— Я решила, что мы должны сделать небольшие изменения из-за Лиззиной… проблемы, — говорит она.
Я могу чувствовать быстрый взгляд, брошенный Эллой на меня, но не свожу глаз с мамы. Все молчат, так что она продолжает.
— Во-первых, я хочу сказать, что нам очень повезло, что возникающие различия занимают так много времени, — говорит она. — Мне был страшен каждый день в период полового созревания, но это, к счастью, не было проблемой.
Я не хотела смотреть на остальных, зная, что они тоже краснеют. Никто не хочет услышать от своей мамы слова «половое созревание».
Мама продолжает.
— Но теперь для меня очевидно, что у Лиззи лучше развито правое полушарие, — говорит она, глядя мне в глаза. — Извини, Лиззи, я думала, что в этом классе тебе будет проще учиться. Я думаю, что, возможно, приняла неправильное решение, выбирая их. Но это очевидно, что математика и естественные науки явно не твоя сильная сторона. — Мама улыбается мне сочувствующе, что очень раздражает. — Но теперь есть доказательства того, что наша система не работает, — продолжает мама. — Мы не прожили и трёх недель и уже ясно, что оставаться на прежнем пути нельзя, это может привлечь к нам внимание, и поэтому угрожает всему. Поэтому, — говорит она, переминаясь, как будто опасается взрыва эмоций трёх подростков, — я изменю распределения на младший год обучения.
Я чувствую себя деревянной; Элла резко вдыхает.
— Ты серьёзно? — спрашивает Бетси.
Мама кивает.
— Элла займётся первой частью, — говорит она авторитетно, но не встречаясь с ней глазами, вероятно потому, что знает как разочаруется Элла, что не будет посещать тренировки чирлидеров. — Лиззи достанется вторая часть. Бетси, ты останешься на вечере.
Бетси заметно расслабилась на своём стуле.
— Но у нас же есть расписание, — протестует Элла. — Это несправедливо.
— Я знаю, — говорит мама, — но вы получали пятерки всю свою жизнь. Вы только что перевелись и директор Коуэлл особенно прокомментировал ваши высокие отметки. Будет странно, если вы начнете получать тройки по математике, это может привлечь внимание. К тому же, это отличное время, чтобы начать думать о колледже. О вашем будущем.
Начать думать о колледже? Я чувствую, что она думала о колледже ещё два дня назад. Забавно: никто из нас не знает, как мы даже технически сможем справиться в колледже, так что мы просто сунули головы в песок, думая об этом. Я выдыхаю, но все игнорируют меня.
— Итак, похоже, всё решено, — говорит мама, снова сверяясь с часами и поднимаясь. — Мне нужно вернуться в больницу.
— Как скоро? — спрашиваю я, зная, что мне необходимо освежить в памяти знания чирлидерства, которые Элла изучала долгое время. Мой живот крутит при мысли о производстве бодрости духа.
— Я позвонила в школу и сказала, что у тебя сегодня была мигрень, — говорит мама. — Я уговорила их разрешить тебе пересдать опрос.
Нервы бушевали внутри меня, я могла чувствовать и себя, и других тоже. Она не может сказать то, что, как я думаю, она скажет.
— Как скоро, мам? — снова спрашиваю я.
Она еще раз смотрит на часы, а потом вновь на меня.
— Завтра.
Глава 2
— Не забудь стереть лак с ногтей.
Утром, в самый последний момент, мама разговаривает со мной из дверного проема кухни Странно, что она придирается ко мне, ведь это она ушла минут пять назад оплатить счета перед домашней школой, а затем вернулась назад, потому что забыла и счета, и ключи от машины. Я закатываю глаза, она уходит, затем я смотрю на свои идеально накрашенные белые ногти.
— Почему у тебя лак всегда так легко смывается? — хмурясь, спрашиваю Эллу. Она пожимает плечами, взгляд ее направлен на долину ниже нашего дома. Я знаю, что она тоже расстроена из-за замены. Она встает и относит свою миску каши в раковину перед тем, как уйти; вероятно, чтобы почистить зубы. Опять. Я возвращаюсь назад и иду наверх, потом прогуливаюсь по коридору к маминой комнате в поисках растворителя.
Я открываю дверь в холодную, темную комнату и щелкаю по выключателю над головой. Пока я хлюпаю по ковру, я бросаю быстрый взгляд на три детских портрета в толстых коричневых деревянных рамках, висящая арт-галерея прямо на стене у двери. Я чувствую хорошо знакомое покалывание на затылке, как только мой взгляд на чём-то задерживается.
Любой другой увидел бы одну и ту же малышку в разных нарядах и с разными выражениями лица, но на самом деле это разные люди. Элла с открытым ртом; мама сказала, что она была заворожена бабочкой на палочке, которой фотограф привлекал ее внимание. Весь фон на её фотографии занимал универмаг. На своей фотографии Бетси пускает слюни, как сенбернар. А я плачу, наверное, потому что кто-то поставил меня в люльку.
Другое изображение заставляет волосы на затылке и на руках встать дыбом. Это просто снимок 4х6, изображающий гордого родителя и ребенка. Ребенок на фото выглядит так же, как дети на стене. Где-то здесь фото Оригинала, ребёнка, который умер.
Ребенка, клонированного мамой, чтобы сделать нас.
— Что ты тут делаешь? — спрашивает Бетси, позади меня, пугая так, что я ударяюсь плечом о стену, когда отпрыгиваю назад. — Извини, — говорит она, смеясь. Бетси всегда весело, когда она пугает других.
— Я искала жидкость для снятия лака, — говорю я, отворачиваясь от лица, которое изначально чужое.
— И посетила Стену славы, — говорит Бет, указывая на фотографии. — Господи, Элла была таким странно выглядящим ребенком.
Я довольно хмыкаю, потом мы секунду молчим.
— Тебя никогда это не волновало?
— Что? — спрашивает Бет.
— То, что мы не… нормальные, — отвечаю я.
— Лиззи, не глупи. Мы нормальные, — говорит Бетси, тряся меня за руку. — Мы просто были клонированы, вместо того, чтобы быть сделанными обычным путем.
— Я не знаю, — говорю я. — Иногда это заставляет меня чувствовать себя неполноценной.
— Ну, так не должно быть, — говорит Бет. — Ты потрясающая. Но знаешь что? Мама точно заставит нас чувствовать себя хуже, если мы не сделаем нашу домашнюю работу, потому что мы стояли и смотрели на самих себя в детстве. Ты уже в её недельном списке, зачем делать всё ещё хуже? Идём!
Я позволяю потащить себя за руку к двери маминой комнаты, размышляя, посчитали бы дети в школе, что клоны противоестественны; размышляя о том, что бы они подумали, если б знали правду. Мои ногти все еще накрашены и, пока я выключаю свет за собой, шею все еще колит.
— Вот, — протягивает Элла ожерелье за обедом. Мы на парадном выходе и машина свободна. Я единственная, кто ждал этого момента.
— Спасибо, — говорю я, надевая его. Возможно, кому-то еще ожерелье покажется фамильной ценностью: медальон, содержащий крошечные фотографии тех, кого я люблю. Но это гораздо большее, чем просто медальон.
— Как утро? — спрашиваю я.
— Отлично, — говорит Элла, выдыхая. — Уроки прошли хорошо; я немного поболтала с Дэвидом, парнем из студенческого совета, — она делает паузу, пристально смотря на меня, перед тем как добавить: — И… я сдала тест.
Элла записала номера аудиторий, но днем я все равно нервничаю, идя на испанский третьего курса, боюсь зайти не туда. Инстинктивно я направляюсь к нашему месту: передний ряд, ближе всех к правой стене. Единственное место, которое мы выбираем в любом классе, если у нас есть выбор. Мы делаем это по большей части ради удобства — иногда кому-то становится плохо и нам нужно заменять друг друга; не говоря уже о том, что одна из нас (гм, Бетси) имеет склонность к навязчивому неврозу.
Я устраиваюсь на стуле, откидываюсь назад и тереблю кончики волос, притворяясь скучающей. Насколько всем известно, это мой шестой урок за день, не первый. Я пытаюсь выглядеть усталой, даже притворно зеваю перед приходом мистера Санчеза. Он громко роняет свою книгу учителя на кафедру, а затем обращается к классу.
— Привет, студенты! — кричит он, лучезарно улыбаясь, как будто любит нас больше всех на земле. Он несколько раз громко хлопает в ладоши, вероятно пытаясь привести нас в чувство с нашей послеобеденной комой. Я счастлива изучать испанский с носителем языка, а не с мамой, поэтому я спокойно отношусь к его выходкам.
— Здравствуйте, сеньор Санчез, — отвечаю я. Больше никто не отвечает. Несколько человек хихикает. Мистер Санчез смотрит на меня с поднятыми бровями, улыбаясь.
— Подлиза, — бормочет девушка позади меня.
Я не оборачиваюсь посмотреть, кто это сказал, но урок усвоила. До конца учебного часа я отвечаю только тогда, когда спрашивают. Но это не значит, что я мысленно не выкрикиваю ответы. И в отличие от тригонометрии, здесь я отвечаю верно.
Отставая на шаг от частных, Вудбери — одна из немногих государственных школ с гуманитарной программой, все еще предоставляющая уроки музыки, рисования, гончарного дела и танцев. Может, я и не хочу говорить нараспев «Вперед, Команда!» в откровенном наряде, но я всегда любила танцевать. Поэтому унаследовать наши курсы танцев от Эллы было подарком.
Седьмой урок, я уверенно иду к студии по коридору рядом со спортзалом, не останавливаясь продумать или спросить направление. Возможно, раз или два мне пришлось опоздать на историю, чтобы увидеть, на что танцоры были способны.
К счастью, теперь моя очередь.
Нахожу назначенный мне шкафчик под номером 27 и набираю единственную комбинацию, которую мы используем: 3, 33, 13. Внутри я нахожу черный, завязывающийся на шее танцевальный топ с вшитым бюстгальтером, черные шорты со смущающей надписью «ТАНЦУЙ» на попе, красную худи, закрывающую мои руки и верхнюю часть спины, телесные колготки без носков и черные, притертые джазовые туфли. Я переодеваюсь быстрее быстрого, взволнованно предвкушая опробовать танцы, которым Элла научила меня, в комнате с другими студентами.
— Надеюсь, сегодня она наконец обучит нас концовке, — говорит рыжеволосая по имени Элисон позади меня, пока я иду из раздевалки на танцплощадку. Я видела ее раньше в первом полугодии: она всегда здоровается, когда мы сталкиваемся в коридорах.
— Знаю, — говорю я, благодаря Эллу за подготовку, — мы уже неделю застряли в середине!
— Думаю, что легче танцевать весь танец, — говорит Элисон. — Я бы лучше выучила его полностью и тренировалась бы в полной мере, чем постоянно тормозить, чтобы совершенствовать каждую часть.
— Безусловно, — говорю я, чувствуя неловкость, но заставляю себя вспомнить, что хотя я и не знаю Элисон, она думает, что знает меня. — А знаешь, если выучить что-то и повторить на следующий день, то это запомнится гораздо лучше? — Она кивает. — Ну, готова поспорить, что если она сегодня обучит нас концовке, то завтра мы все закрепим танец.
— Гениально, — говорит Элисон, тепло улыбаясь.
— Едва ли, — говорю я, смеясь и стягивая свои длинные волосы в узел на затылке; смотрюсь в настенное зеркало и убираю выбившиеся пряди.