— О, мой Бог. В полночь праздник с Morozhenoe. Всегда, когда я ездила в Москву, первое что покупала — это Morozhenoe. Теперь я знаю, что оно у тебя есть, и мне придется бывать здесь чаще, — со смехом говорю я, и вдруг ловлю себя на мысли, что только что сказала.
Выражение его лица не меняется, пока он распаковывает Khachapuri.
— Хочешь, я сверху разобью яйцо?
— Да, — тихо отвечаю я, возвращаясь на свой стул. Настроение у меня уже испортилось.
Я наблюдаю, как он разбивает два яйца на хлеб в форме лодки, себе и мне, и ставить их в духовку. У него большие сильные руки, на них вытатуированы звезды. Я вспоминаю, как эти сильные, загорелые руки бродили по моему телу, и сама мысль возбуждает меня, заставляя захотеть, чтобы он опять оказался внутри.
— Ты не часто сам готовишь, не так ли? — спрашиваю я.
— Почти совсем не готовлю.
— И что же происходит со всей едой, которую ты не успел съесть?
Он небрежно пожимает плечами.
— Думаю, Ирина забирает ее к себе домой.
Я киваю, по у меня по телу проходят мурашки. Когда я попросила его об одной ночи, мне даже не прихошло в голову, что у него может быть девушка. Я все время видела его одного и наивно полагала, что у него никого нет. Неужели у меня только что был секс с чьим-то парнем?
— А кто такая Ирина? — как бы небрежно интересуюсь я.
Он хмурится.
— Моя домработница.
— Какого рода?
— Все сложно.
— Сложно, потому что она твоя девушка?
Он удивленно поглядывает на меня.
— Нет, у меня никого нет.
Получить от него какую-либо информацию, словно выдавливать воду из камня, но его ответ вызывает у меня облегчение, мне странно, что я так реагирую. Он открывает морозилку и достает бутылку водки Tovaritch — любимую марку моего отца. Поставив локти на гладкую холодную поверхность, я упераюсь подбородком в ладони, наблюдая, как он наполняет две маленькие стопки.
Он ставит их на стол передо мной.
— Я не хочу пить, — говорю я.
— Хочешь, я дам тебе сырое яйцо?
Это русская традиция. Если вы не хотите опьянеть, то перед началом стоит выпить сырое яйцо. Я отрицательно качаю головой.
— Выпей залпом и выдохни, — советует он.
— Поняла, — говорю я и беру стопку.
— Vsego khoroshego! — добавляет он.
Я останавливаюсь с поднятой стопкой. Его слова могут означать «Всего наилучшего!» или же «До свидания».
Он видно понял причину моей нерешительности.
— Всего наилучшего, — говорит он по-английски.
— Всех благ, — вторю я ему, хотя мне кажется, что это не так. Мне кажется, он прощается со мной таким образом. Я опрокидываю рюмку, водка плавно скользит вниз по горлу.
Он открывает духовку и вкусный запах горячего хлеба наполняет кухню. Мы садимся за стол и начинаем есть. Мне кажется он больше наблюдает как я ем, нежели ест сам.
— Ты не проголодался? — спрашиваю я.
— Я проголодался, но не по еде.
Когда я закончила с Khachapuri, он накладывает мороженое в две пиалы.
— Хорошо бы у тебя имелась шоколадная крошка, можно было бы посыпать сверху, — задумчиво говорю я, опуская глаза на мягкое сливочное мороженое. Он встает и открывает шкаф, шарит внутри рукой и достает пакет с шоколадной крошкой.
— Будешь посыпать?
— Да, — отвечаю я улыбаясь.
Стоило мне положить очередную ложку в рот и облизать ее, он оказывается рядом со мной. Обхватывает за талию, как будто я вешу не больше, чем малыш, и усаживает на мраморную столешницу. Камень холодит мои ягодицы.
— Теперь моя очередь есть мороженое, — говорит он.
Мороженое такое холодное, я хихикаю, но недолго. Я больше никогда не смогу есть мороженое, не вспоминая его.
8.
Таша Эванофф
— Сколько времени? — спрашиваю я.
Он поворачивает голову на будильник, стоящий у кровати.
— Почти четыре утра.
Ночь уже проходит, и настало время уходить. Я вздыхаю.
— Я могу воспользоваться твоим душем, прежде чем уйду? — тихо спрашиваю я. Я вся пропахла сексом.
— Конечно, — соглашается он. — За дверь висит мой чистый халат.
Он смотрит, как я вылезаю из кровати. Я иду в ванную комнату, чувствуя боль между ног. В ванная сделана в таком же стиле, как и весь дом. Стены бледно-фисташкового оттенка с огромным зеркалом в богатой сливочно-лимонной раме. Я захожу в душевую кабину, у меня все тело болит. Я включаю воду и регулирую температуру, потом увеличиваю горячую.
Я закрываю глаза и подставляю лицо каскаду воды. Я стараюсь не думать. Я не хочу думать, что это конец. Время вместе пролетело слишком быстро. Как может нечто столь прекрасное так закончиться? Вдруг, я чувствую ветерок от открывшейся двери в душевую кабину. Я поворачиваю голову и вижу входящего Ноя.
Вода льется ему на лицо.
Он молча кладет руку на мой затылок и пикирует на мои губы. Не сопротивляясь, я обхватываю его за плечи, потом прохожусь по его спине, сильнее прижимая к себе. Его настойчивые губы захватывают мои дрожащие, вызывая дикую дрожь по всему моему телу. Весь остальной мир замолкает, ничего не существует сейчас, я изо всех сил цепляюсь за него, как за единственное и что-то надежное, что появилось в моем постоянно меняющемся мире.
Всю ночь он избегал целовать меня в губы, мне казалось, что он не хотел, но этот поцелуй — горячий, наполненный диким отчаянием. Словно он осужденный, решившийся на авантюру всей своей жизни — рискнуть сыграть в русскую рулетку.
Его язык вторгается ко мне в рот, я сосу его.
Он отстраняется от меня, мы смотрим в глаза друг друга. Его глаза сверкают, челюсть так сжата, что я испытываю мимолетный страх. Прежде чем я собираюсь спросить его что случилось, он отворачивается и выходит.
Завернувшись в его халат, я осторожно выхожу в спальню. Его здесь нет, но он принес мою одежду и положил ее словно на трон, на красное бархатное кресло. Я быстро одеваюсь. Я высушиваю волосы феном. Я хватаю его расческу и пару раз прохожусь по волосам. Это как-то все очень странно. Я никогда раньше не пользовалась ни чьей расческой, кроме своей собственной. Наверное, потому что мне никогда не разрешалось оставаться на ночь даже у моей подруги и устраивать пижамную вечеринку.
Надев свои туфли, я спускаюсь вниз. Ной стоит в гостиной, держа в руке стакан с какой-то янтарной жидкостью
— Спасибо, что принес мою одежду, — смущенно говорю я.
Он поднимает бокал в мою сторону, как бы принимая благодарность.
— Думаю, мне надо идти.
— Я вызвал кое-кого, чтобы тебя отвезли, — тихо отвечает он.
— Нет, это не обязательно. Мне лучше вызвать такси.
— Ты либо уезжаешь с моим парнем, либо ты не уходишь совсем. Выбор за тобой, — его голос звучит жестко и безапелляционно.
— Послушай, если я случайно кого-нибудь встречу из знакомых, лучше будет, если я буду в такси. Я не хочу никаких неприятностей для тебя.
— Не беспокойся. Сэм будет за рулем такси.
— Ах, он работает таксистом?
— Нет.
— Хорошо.
— Ты хочешь выпить?
Я отрицательно качаю головой.
— Я хочу сохранять голову светлой.
Он кивает.
— Хорошая идея.
— Я прове... очень хорошо с тобой время. Спасибо.
Он быстро выпивает свой стакан и наливает себе еще один. Он опрокидывает вторую порцию и смотрит на меня, как ему удается пить с такой скоростью.
— Когда Сэм приедет? — нервно спрашиваю я.
— Скоро.
— Ладно. Я выпью с тобой.
Молча он наполняет нам обоим стаканы и приносит мне.
— Мы должны за что-то выпить.
Он поднимает цинично брови.
Я поднимаю свой бокал.
— Тост — за счастливую жизнь для нас обоих.
— За счастливую, — вторит он, но его голос звучит глухо и странно.
Мы чокаемся и выпиваем до дна. Он разворачивается и опять направляется к бутылке.
— Чем ты займешься сегодня? — интересуюсь я, чтобы как-то прервать напряженное молчание. Он мне кажется таким отчужденным, холодным, мне даже с трудом верится, что это один и тот же мужчина, который совсем недавно слизывал с меня мороженое, пока я хихикала как школьница. Или тот мужчина, который вошел ко мне в душ и поцеловал меня так, словно я самое дорогое и ценное, что у него есть.
Он пожимает плечами.
— Буду спать. А ты?
Ага, мы оказывается предпочитаем отвечать односложно. Я тоже могу играть в эту же игру. Поэтому фыркаю и говорю:
— Докучать слугам.
Его телефон вибрирует, и он напрягается всем телом. А внутри меня что-то происходит, пока я наблюдаю за ним, как он достает телефон и прикладывает его к уху.
— Да, она выйдет сейчас, — отвечает он.
Мне хочется дотронуться до него. Я хочу его поцеловать. Хочу, чтобы у нас еще были и другие свидания. Я чувствую... О, Боже... я не могу...
Я не хочу уходить от него.
9.
Ной Абрамович
https://www.youtube.com/watch?v=jqpAgMxhx30
Бег по кругу
Как только таксист отъезжает, я закрываю входную дверь и иду в гостиную. Дом похож на гребаный склеп. Неудивительно, что я никогда не приезжал сюда. Этот дом создан для семьи. Он предназначен, чтобы в нем слышались голоса женщины и детей. А не стояла такая гробовая тишина.
Я испытываю жгучее желание что-нибудь разбить. Беру стакан, который поставил на кофейный столик и бросаю его не глядя. Он ударяется в стену и с оглушительным треском разлетается на осколки. Потом опять наступает тишина. Я нажимаю ладонью на лоб. Черт. Мать твою.
Этого не может быть, бл*дь, этого просто не может быть.
Никогда.
Я быстро иду к бутылке коньяка и наливаю большую порцию. Выпиваю залпом, жидкость обжигает горло и пустой желудок, и наконец, появляется тупая ноющая боль. Я опускаюсь на диван и наливаю себе еще. Таша Эванофф. Мои конечности тяжелеют и деревенеют. Я хватаю бутылку и делаю большой глоток из горлышка.
Ну и хер с ней. Она всего лишь обычная женщина.
Есть такая китайская поговорка. Люди как вода на пальцах. Вытаскиваешь пальцы из воды, и она быстро стекает, даже воспоминаний не остается. И сколь бы значительными не были эти люди, их отсутствие ничего не значит, черт побери, потому что жизнь берет свое.
Я смотрю на пятно и вмятину на стене. Нужно будет вызвать какого-нибудь специалиста, что закрасил или зашпаклевал это дерьмо. Мне придется сделать то, что, наверное, больше всего привело в бешенство моего дизайнера. Пока эта мысль крутится у меня в голове, я отправляюсь на кухню. Останавливаюсь в дверях и смотрю на столешницу, измазанную мороженым. Я снова вижу Ташу, лежащую на моей темной мраморной столешнице, полностью покрытую сладким таявшим мороженым, извивающуюся, смеющуюся, липкую.
Я опять вижу, как наклоняюсь, медленно слизывая капли с ее груди, живота, мой язык проходится везде, исследую каждый сантиметр, делая вид, что я не очень-то заинтересован в ее сладком нектаре между ног. Еще больше мороженого появляется на ее хихикающем теле, теперь есть больше что слизывать, пока она не перестает извиваться и хихикать.
Я отворачиваюсь от измазанной столешницы. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, никогда в своей жизни. Я сажусь на диван и вытягиваю ноги. Начинает светать, она должна была уже приехать домой, звоню Сэму.
— Все сделано, — сухо говорит он.
— Где ты ее высадил?
— Недалеко, в соседнем квартале.
— Спасибо.
Я пью до тех пор, пока у меня не начинает двоиться перед глазами, но желание никуда не девается. У меня нет сил даже взглянуть на кровать. Я закрываю глаза и иду спать. Просыпаюсь от звуков на кухне. В голове стучат тысячи молоточков. Я вижу пустую бутылку, катающуюся по полу.
У меня вырывается стон, когда появляется Ирина.
Она входит в комнату, неся в руке блюдце.
— Nikolashka, — зовет она. Ее голос отдается у меня в голове гребанным колокольным звоном.
Есть старинное русское средство от похмелья — ломтик лимона, чайная ложка сахара и чайная ложка кофе с горкой.
Я отрицательно качаю головой, и режущая боль тут же простреливает висок.
— Nyet, — шепчу я.
— Или это, или haash, — в ее голосе не слышится ни грамма сочувствия. Бл*дь. Haash — это густое рагу из кавказской кухни, его варят в течение шести часов из требухи и ножек говядины, и добавляют туда, что может быть еще хуже, редьку и много чеснока. Я бы скорее умер, чем позволил хотя бы одной капли этого дерьма попасть ко мне в рот.
Я опускаю ноги на пол, но стреляющая боль отдается в голове.
— Черт, — ругаюсь я, обхватив голову руками и начиная ее укачивать.
Ирина терпеливо стоит рядом со мной с блюдцем.
Я протягиваю руку, беру ломтик лимона, зажимаю его сухими губами и медленно жую. Как только проглатываю, она удовлетворенно кивает и идет обратно на кухню. Я медленно поднимаюсь с кровати, нога за ногу отправляюсь в ванную комнату. Включаю душ и стою под горячими струями. Наконец-то кровь в моих венах начинает двигаться. Я начинаю ворочать шеей в разные стороны, потом плечами. Прошлая ночь как во сне. Я выхожу из душа, чищу зубы и голый иду в спальню.
Блики солнечного света через окна заставляют меня прищуриться. Я поднимаю глаза на неубранную постель. Таша была не сон. Я иду к кровати, хватаю постельное белье и тяну его к носу. Ее запах остался на нем, как ранний утренний туман на озере.
Я не могу просто так отпустить ее. Она принадлежит мне.
Я подхожу к окну и открываю створки. Ярко-желтый солнечный свет ослепляет на мгновение, а потом я вижу их. Предзнаменование. В голове я слышу голос своей бабушки, которая говорит: «Еto magiya». По обе стороны от моих ворот на столбах сидят два дрозда.
Давнишнее воспоминание, как будто было вчера, всплывает в голове.
Руки с распухшими костяшками бабушки быстро движутся. Она шелушит красный лук, делая заготовки на зиму. Она всегда в это время делает заготовки и от этого, уксусом пахнет на весь дом. Вокруг головы у нее повязан треугольником сложенный платок, пока она работает я читаю ей газету. Вдруг птица влетает в открытое окно и садится внутри на подоконник.
— Видишь, бабушка? — вскрикиваю я.
Она смотрит на птицу.
— Что это за птица? — шепотом спрашиваю я.
— Это дрозд, — говорит она и улыбается.
— Это хороший знак? — спрашиваю я с любопытством. Бабушка во всем видит своеобразные знаки, она суеверна и даже в маленьком событие видит предзнаменование.
Она бросает очищенную луковицу в ведро и берет другую.
— Все птицы в черном одеянии приходят, чтобы сообщить нам, что семена перемен уже брошены в нашу жизнь. Часто они приносят весть о смерти, потому что это самые большие перемены для всех нас.
— Кто-то умрет в нашем доме? — в ужасе спрашиваю я.
— Никто не умрет. Когда ты видишь черного дрозда, ты должен улыбаться. Это великое благословение. И раннее предупреждение, которое говорит нам быть готовыми. Сильнее любить тех, кто вокруг нас, чем это возможно, потому что в один прекрасный день они больше не будут с нами.
Она улыбается, и я улыбаюсь ей в ответ.
— Теперь пой, — говорит она.
И я для нее пел. Мне было восемь лет.
Той зимой впервые я узнал, что мама была больна. Потом врачи вылечили ее. В следующий раз, когда болезнь вернулась, мне было уже тринадцать и она мучилась в течение двух лет, двух месяцев и пяти дней, а потом оставила меня и бабушку навсегда.
Мгновение я просто стою и молча смотрю на дроздов. Какие семена перемен они принесли мне? К чему я должен быть готов? Кого я должен любить сильнее, чем возможно, прежде чем отнимут у меня навсегда?
Я не двигаюсь, но дрозды, наверное, почувствовали, что я за ними наблюдаю, повернули головы и смотрят на меня, прежде чем одновременно улетают. Я отхожу от окна, и Таша Эванофф опять возвращается в мои мысли.
Ее восхитительные формы, теплое сладкое дыхание и глаза, наполненные обычной радостью. Неважно, насколько я пытаюсь заставить себя поверить, что прошлая ночь была лишь сексом двух животных, решивших выполнить все свои самые смелые и похотливые желания, но я знаю, что эта ночь была совсем другой. Я также знаю, что медленно тьма будет следовать за мной, после того, как я взял то, что запрещено. Но меня это не волнует. Я пожимаю плечами.