Никого не встретив, они вышли на крыльцо боковой башни. Слева нависала громада донжона — единственного каменного строения в замке Доброжира.
Смерклось окончательно. Но летняя ночь светла. Россыпь звезд, пролегающий посреди неба Путь Молочника. Цепляясь масляным брюхом за зубцы, ползла вдоль замковой стены почти полная луна.
Ярош сделал знак рукой — подожди, мол, не спеши. Прислушался.
Из караулки у ворот послышался смех. Резкий окрик. Похоже, кто-то из стражников вовремя не поддался и нехотя обыграл в кости десятника. Начальники таких просчетов не прощают. И чем меньше начальник, тем дольше зло держит.
Годимир хотел было идти дальше, но Ярош вновь придержал его.
По гребню стены шагал воин Доброжира. Шагал, следует сказать, беспечно, глядел больше под ноги, чем по сторонам, а гизарму и вовсе нес на плече, как кметь лопату. Да из кметей, скорее всего, в стражу и выбился. Охранник миновал надвратную башню, оглянулся назад — не смотрит ли кто, — и, прислонив гизарму к стене, полез под суркотту. Ночную тишину огласило веселое журчание. С высоты полутора сажен отливать — не шутка. Какой-то остряк даже зарифмовал:
Лучше нету красоты,
Чем мочиться с высоты…
Стражник облегчился, завязал гашник штанов, зевнул с подвыванием.
Проследив за ним взглядом, Годимир шепнул разбойнику на ухо:
— Где Доброжир преступников держит?
— Вон там — за углом и в подвал. Три ступеньки, — также шепотом отвечал тот.
— А охрана?
— Да какая охрана? С вечера стражник замок запер, утром отопрет, покормит.
— А как же с замком быть? — растерялся рыцарь. — Ключ-то, небось, в караулке… Или, того лучше, у мечника здешнего. Как его зовут-то?
— Забыл, с кем связался? — оскалился Ярош. — Да мне замок вскрыть — раз плюнуть. Здешние мастеровые — неумехи косорукие. А настоящих замков, из Лютова или Белян, днем с огнем не сыщешь — дорого для местных королей да рыцарей.
— Я думал, ты больше на дороге проезжих режешь, — не удержался от подначки Годимир.
— Это ты меня с Сыдором перепутал, пан рыцарь, — скрипнул зубами Бирюк. И, не дожидаясь ответа, нырнул в темноту.
Годимир поспешил за ним, стараясь не слишком шуметь и не отстать от шустрого разбойника.
По правую руку, судя по щекочущему ноздри аромату перепревающего навоза, находилась конюшня. Привязанные в стойлах скакуны гостей и хозяйские животные время от времени фыркали, били копытами об утоптанную землю, хрустели сеном.
«Где-то мой рыжий?» — подумал рыцарь. Жаль будет потерять отлично выезженного коня…
— Ворон не лови! — ткнул его локтем в бок Ярош.
— А? — дернулся Годимир.
— Борона! — насмешливо ответил разбойник и показал пальцем на едва различимую в темноте дверку.
Да, такую преграду можно и не охранять. Доски пригнаны плотно, на совесть. Толщина тоже — дай Господи. Замок висит на мощных скобах. Без шума не выломать. Да и сам замок с полпуда весит. Поди подступись…
— Ерунда. Раз плюнуть… — Бирюк, похоже, придерживался иного мнения о крепости запоров. В его пальцах мелькнула продолговатая железка — не то гребенка, не то игрушечный мечелом. — Зареченские кузнецы думают испугать всех своими замками. Увидят, мол, и обделаются — вот это силища, — насмешливо проговорил разбойник легкими движениями тыкая своим хитрым инструментом в замочную скважину. — А на деле вскрывать их легче легкого. Ни тебе секрета, ни тебе ловушки какой… Крепкие конечно, не спорю… — Он напрягся, надавил посильнее. — Вот пожалуйте, не обляпайтесь… Я же говорил!
Ярош показал Годимиру раскрытый замок. Сколько же времени он отнял у взломщика? Десяток ударов сердца, не более. Если бы еще трепался меньше, справился бы вдвое быстрее.
Хорошо смазанные петли провернулись без скрипа.
— Кто там? — раздался слегка дрожащий голос Олешека изнутри. — Кого среди ночи несет?
— Подымайся, музыкант. На свободу отправляешься. С чистой совестью, как говорится… — проговорил Ярош.
— Что-то я не понял… Ты кто, добрая душа, а? — подозрительно откликнулся шпильман.
— Все хорошо, Олешек, — вмешался Годимир. А то еще, чего доброго, подумает, что наемные убийцы среди ночи по его душу заявились. — Это я.
— Ох, ты, мать честная! Годимир! — нескрываемая радость зазвенела в голосе музыканта. — Вот спасибо! Порадовал! А с тобой кто?
— Да есть тут один! — пробурчал Ярош. — Эх, достал бы кистенек из-под полы, да накинуты на руки кандалы… Не припоминаешь?
— Неужто колодочник? — чего-чего, а соображал Олешек быстро. Этого не отнять у мариенбержца. — Погоди-ка, дай вспомню сам… Ярош? Ярош Бирюк!
— Молодец, догадался!
— Я смышленый, — проговорил шпильман.
— Оно и видно! — напустился на него рыцарь. — От большого умища в буцегарню[42] залетел, видать?
— Поклеп! Гнусный поклеп! — Олешек, отряхивая со штанов и зипуна прилипшие соломинки, выбрался наконец-то на волю.
— Так можешь остаться и подождать королевского суда, — невозмутимо произнес Ярош. — Про Доброжира говорят, мол, справедливый. В меру. Глядишь, и оправдает…
— Э-э, нет! — затряс Олешек головой. С такой силой затряс, что Годимир подумал: еще чуть-чуть, и отвалится. — Пускай он хоть трижды справедливый и честный, этот суд королевский, а свобода мне дороже!
Он огляделся по сторонам. Почесал затылок.
— Коня угнать, конечно, не получится… Вы со мной, а?
— Не «акай»… Мы подождем, — ответил Годимир. — Если помнишь, мне еще Господний суд предстоит с Желеславом. Или с мечником его.
— Мне тоже кой-кого еще найти надобно, — в свою очередь отказался Бирюк. — Ты, музыкант, говорят, Сыдора видел тут?
— Кого?
— Нам он Пархимом назвался, — пояснил рыцарь. — А на самом деле — это Сыдор из Гражды.
— Вот оно что! — протянул Олешек. — Вижу, у вас, разбойнички, старая дружба.
— Ага, — кивнул Ярош. — Друзья до гроба.
Шпильман рассмеялся:
— Хорошо сказал! Можно, я в какой-нибудь песне использую?
— Да какой разговор? За кружкой пива я тебе еще не таких пословиц навыдаю… Так где ты Сыдора видел?
— Боюсь, мне нечем тебе помочь, — развел руками музыкант. — Вчера это было. Так, лицо знакомое в толпе мелькнуло… Я за ним. Он — от меня. Не догнал, само собой. Он верткий, как угорь. Окликать не стал. Думал — выслежу да выясню, кто ж он такой… Теперь ясно, чего он бежал.
— Не ясно только, что он в королевском замке делает, — рассудительно заметил Годимир.
— Что делает, что делает… — ворчливо проговорил Ярош. — Замыслил чего-то. Между прочим, в корчме Андруха ваших коней его люди свести намеревались.
— Да ну?
— Вот тебе и «ну»!
— Знал бы ты, пан рыцарь, с какой радостью я Вакулу колом по башке приложил… — Бирюк даже глаза закатил, вспоминая.
— Эй, братцы-освободители! — вмешался Олешек. — Хватит болтать. Ишь, вечер воспоминаний устроили. Давайте мою цистру, и я пошел. Чем быстрее, тем дальше.
— Ох ты ж… — Годимир хлопнул себя по лбу. — Забыл я цистру! В комнате оставил.
— Лучше бы ты голову оставил! — окрысился шпильман. — Как я теперь без цистры?
— Нет, я должен был с музыкой по ночам шастать, всяких певцов освобождать! — возмутился рыцарь. — Ты б еще с барабаном мне предложил по ночному замку погулять!
— Мог бы и догадаться…
— Может, мне к Божидару зайти нужно было и сказать: так, мол, и так — иду шпильмана из подвала выпускать?
— Все равно!
— А ну тихо! — шикнул Ярош. — Не пропадешь без своей музыки. Выйдешь из Ошмян, пойдешь на юг по тракту. Одно поприще до села Подворье. От него пойдешь через балку. Спросишь, ежели что. Разыщешь брод через Птичью. Еще два поприща, и будет село Гнилушки. Крайняя изба — Дорофей-бортник. Живет бобылем, ни жены, ни детей. Передашь ему поклон от меня. Запомнил?
— Я-то запомнил. А к чему это ты?
— Дождешься пана рыцаря у Дорофея. Он тебе и цистру привезет. Может, и я приеду, только мне сперва с Сыдором встретиться надо. Кровь из носа надо.
— А сколько ждать? — нахмурился Олешек.
— Как турнир закончится, так и жди, — отрезал Годимир.
— Это сколько же ждать? Я не согла…
Грохнуло! Глухой хлопок раздался над головами, словно кто-то ударил тяжелой киянкой в днище гигантской бочки.
Багровые блики скользнули по лицам, осветили грубую каменную кладку основания замка, дощатые перегородки конюшни, кучу навоза, стог сена, черные зубцы стен.
Годимир вскинул голову и увидел мерцающий малиновый с золотистыми прожилками клубок, вырвавшийся из верхнего окна. Словно небывалых размеров опухоль, он завис на фоне звездного неба и… лопнул, рассыпаясь тучей искр.
Истошный женский визг разрезал ночную тишину, как нож рыбника брюхо жирного карпа.
— Это ты сделал? — помертвевшими губами произнес Годимир, уставясь на разбойника.
— Ты совсем сдурел, пан рыцарь? — озадаченно ответил Ярош и вдруг рявкнул: — За конюшню, живо!
Вцепившись в рукав обалдевшего, а потому напрочь забывшего об осторожности шпильмана, Бирюк кинулся в укромный угол. Как раз между навозной кучей и завешенной сохнущими рогожами стенкой. Запах здесь стоял такой, что слезы на глаза наворачивались. Зато, случись нечаянный насморк, ноздри пробьет почище лукового сока.
В укрытии они оказались вовремя. Замок просыпался. Просыпался, как невовремя разбуженная капризная красотка, — с суетой и криками. Стражники, разинув рты, вывалили из караулки. Кто-то захватил по давней привычке оружие, а кто-то и бросил гизарму в козлах.
Годимир подумал, что нападающие, если чудесная вспышка подстроена врагами, уже могут смело начинать резать защитников замка. Особого сопротивления не предполагается.
— Ты совсем с ума сдурел, пан рыцарь? — зашипел Ярош, убедившись, что их никто не заметил. — Как я такое сумел бы устроить? Я что — чародей какой? Да и с тобой сижу едва ли не с полудня…
Годимир кивнул, соглашаясь. Он и сам сообразил, что поторопился с обвинениями. Умей Ярош огненные шары и стрелы пускать, лысого лешего заковал бы его в колодки Желеслав. Да, скорее всего, и не было бы уже в Заречье короля с этим именем.
На крыльцо с громкими, но совершенно непонятными криками выбегали обитатели замка. Челядь и рыцари.
— Пожар, пожар!!! — прорезалось хоть одно внятное слово. — Воды!
Этот глас рассудка подхватили стражники:
— Воды, воды! Ведра тащи!
— Дымом что-то тянет и правда, — задумчиво протянул Ярош.
Годимир поднял голову. В стрельчатых окнах на самом верху донжона, почти под зубцами, металось рыжее пламя. Слабый отсвет промелькнул и где-то совсем близко… Вот те раз! Это же соломенная крыша конюшни занимается… Хорошо еще, что дождь недавно был, а то уже полыхала бы вовсю.
Рыцарь легонько пихнул Бирюка:
— Гляди…
— Ох ты! Мать честная! — искренне поразился разбойник. — Ну, сейчас начнется…
Он тряхнул шпильмана:
— Слушай, пан музыкант, елкина кочережка! Бегом к воротам. Под шумок проскочишь — нечего делать. Все помнишь, что я говорил?
— Да помню, помню… — отмахнулся Олешек. — Как же я без цистры пойду?
— Да привезу я тебе цистру! Привезу! — не выдержал Годимир. Схватил шпильмана за ворот зипуна. Тряхнул. — Честью рыцарской клянусь — доставлю ее тебе. Целой и невредимой доставлю!
— Эх! — махнул рукой Олешек. — Где наша не пропадала? Смотри же, пан рыцарь, я ждать буду! До встречи.
— Беги уже, говорливый, — страдальческим голосом произнес Ярош.
— До встречи, Олешек! Спасибо тебе за все. Жди! — Рыцарь на мгновение сжал пальцами плечо музыканта, а после легко подтолкнул его. — Беги!
Шпильман втянул голову в плечи и рысцой потрусил к воротам. Среди поднявшейся во дворе замка кутерьмы никто не обратил на него внимания.
Стражники, челядь и даже некоторые рыцари — Годимир различил бело-красную суркотту пана Тишило — выстроились в цепочку, передавая ведра с водой от колодца в донжон и пустые обратно.
— Держи вилы, пан рыцарь! — Ярош сунул словинцу в руки кривой держак.
— Зачем?
— Солому с крыши скидывай и топчи.
— А ты?
— Я бы рад помочь, да нельзя мне светиться… Многие на Яроша Бирюка зуб точат.
Он юркнул в темноту и исчез.
Годимир поглядел на веселые язычки разгорающегося пламени на крыше конюшни, отчетливо белые — даже в темноте — струйки дыма… Кони уже почувствовали запах гари и бились в денниках, рискуя или порвать чембуры, или покалечиться. Всем известно, как лошади не любят огня. Иную хоть всю жизнь учи, а не заставишь через костер перепрыгнуть.
— Сюда! Ко мне! — закричал рыцарь, призывая на помощь — в одиночку много не сделаешь, да и хорошо бы пару ведер воды.
Его услышали и заметили.
— Конюшня, конюшня! — заорал взъерошенный стражник, босой, в суркотте задом наперед.
— Тише!!! — перекрыл гвалт знакомый голос пана Божидара.
А вот и сам пан каштелян. Возвышаясь над толпой, как вековой дуб над подлеском, он принялся распоряжаться тушением пожара.
— Стан, бери свой десяток и в конюшню! Коней выводи!
Увидев, что подмога приближается, Годимир бросил вилы. Что-то никакого настроения… Да и день тяжелый. С самого утра как пошло-поехало…
Рыцарь отошел в сторонку, наблюдая, как бегает вокруг челядь, как стражники выводят коней… И вдруг увидел своего рыжего. Вернее, бывшего своего, а ныне отобранного королем Желеславом. Жеребца вел за недоуздок растрепанный мальчишка-конюх. Конь прижимал уши и норовил подняться на дыбы.
— Дай я! — Годимир сам не понял, зачем кинулся отнимать чембур у конюха. — Ты не умеешь…
Мальчишка испуганно вскрикнул и вцепился в недоуздок, как утопающий в брошенную с берега веревку.
— Ну, не заберу я коня… Дай!
Слуга мотал головой и повода не отпускал.
— Ну, дай же…
— Э-э-э, погоди-ка, рыцаренок… — Чьи-то пальцы вцепились Годимиру в плечо. Он рванулся, но еще пара рук схватила за другое плечо, потащила назад.
Рыцарь так и не увидел, с кем имеет дело, но догадался. Наверняка Авдей. Кому еще выгодно опозорить заранее предполагаемого противника в Господнем суде?
— Как смеешь! — попытался возмутиться Годимир. — Отпусти сейчас же!
— Он еще вякает! — удивленно проговорил хриплый голос за спиной.
— Отпусти, смерд!
— А ну заткнись! — Костлявый кулак ткнулся рыцарю в затылок. Не слишком сильно — таким ударом не оглушишь, но весьма обидно.
В ответ словинец дрыгнул ногой, как заправский конь. И зацепил кого-то. Правда, скорее всего, вскользь, чирком. Тем не менее, сзади выругались по-черному и еще раз приложили кулаком. Теперь промеж лопаток.
Никто из занятых тушением пожара заречан и не заметил, как Годимира оттеснили в закуток между скирдой сена и станком для ковки коней. Очень удобная, кстати, штука — этот станок. Жаль не все ковали им пользуются. И зря.
Больно ударившись плечом о жердь ковочного станка, Годимир подумал, что, верно, совсем с ума сошел, если в преддверии нешуточной опасности рассуждает о подобной ерунде.
И тут ярость захлестнула его. Кулаки сами собой сжались так, что ногти впились в ладони. Сколько их там? Двое? Трое? Да хоть десять! Зубами рвать буду!
Годимир развернулся и сквозь пелену гнева различил обличья врагов.
Трое. Всего лишь трое. Не очень-то его боятся в свите Желеслава.
Мечник Авдей ухмыляется в светлые усы. Пористый нос блестел, отражая мельтешение языков пламени и холодный отблеск звезд.
Справа от безгербового пана скривил мерзкую рожу бельмастый. Он сутулился больше обычного, словно намереваясь прыгнуть и вцепиться Годимиру в горло. Слева скрестил руки-окорока — пожалуй, даже пан Тишило не может похвастаться такими — крепыш-коротышка. Макушкой он едва ли достал бы словинцу до ключицы, зато не всякий человек может похвастаться шеей одной толщины с головой. Внимательному наблюдателю это о многом говорит. И заставляет задуматься.
— Вы что творите? — захлебывающимся от возмущения голосом воскликнул рыцарь. — Это как назвать?..
— Заткнись! — грубо рыкнул Авдей.