Теперь я знал, что он был прав, – и понимал, почему другие монахи не могли убедиться в этом сами: чтобы замечать такие вещи, следовало иметь очень тренированное и подвижное внимание.
Я думал, что Менелай научит меня использовать Флюид в боевых целях. Но он этого делать не стал.
– Никколо был мастером боевых искусств, – сказал он. – Это его и погубило. Он постоянно искал, где себя показать. Его убийцы знали об этом и регулярно обводили его вокруг пальца. В последний раз – вообще вокруг хвоста…
И Менелай захохотал над собственной шуткой. Он, несомненно, был знаком с обстоятельствами гибели Никколо Третьего – и, хоть в его словах не было особого уважения к памяти покойного, по существу он был прав.
– Я учил Никколо строить из Флюида башни, – сказал он. – Объяснял, как сжимать пространство в точку и вообще показывать разные фокусы. А потом научил его сражаться. Тем самым я вырыл ему могилу… С тобой я этой ошибки не повторю. Я научу тебя только одному – останавливать наносимый тебе удар. Создавать между собой и атакующим преграду из Флюида. Все остальное время ты должен убегать как можно быстрее. Если б Никколо придерживался этой тактики, он до сих пор бы лапал своих девчонок…
Менелай все время повторял, что его роль – научить меня хорошо чувствовать Флюид и легко приводить его в движение, а особым навыкам, необходимым именно Смотрителю, меня научат Ангелы. В конце концов я не выдержал и попросил его объяснить, что это за таинственные навыки.
– Я просто не знаю, – улыбнулся он. – И не хочу.
– Почему? – спросил я.
– Если выяснить о мире слишком многое, придется специально сюда возвращаться, чтобы это забыть. А я все-таки невозвращенец.
Он, однако, знал о мире немало – и немало странного. Когда я сталкивался с фрагментами этого знания, у меня от изумления кружилась голова. Но происходило подобное чаще всего случайно – Менелай никогда не объяснял мне того, без чего в нашем обучении можно было обойтись.
Однажды он посадил меня за стол, сел напротив и положил между нами резонатор – медную горошину с еле намеченными чертами человеческой головы (в ордене Желтого Флага считалось, что это символическая голова Франца-Антона, но резонаторы не особенно ее напоминали и даже редко походили друг на друга). Затем он попросил меня растворить резонатор в воздухе, навсегда и без остатка.
Сперва это показалось мне невозможным. Даже проходя через стену, я не распылял ее материальность полностью, а просто заставлял на миг расступиться. А здесь Менелай потребовал, чтобы трансформация была постоянной и шарик нигде не возник снова.
Я немедленно задался вопросом – куда при этом денется медь? Может быть, в воздухе станет больше ее частиц? Или она где-то выпадет в осадок? Подобное, конечно, совсем меня не касалось, но я не мог забыть эту глупую проблему.
Потом я вспомнил, что металл, как и все остальное, есть просто форма Флюида, и дело чуть стронулось с мертвой точки: горошина начала худеть. Менелай внимательно смотрел на нее – а я чувствовал, как в моем солнечном сплетении нарастает боль, словно в живот мне уперся чей-то острый локоть.
Прошло минут десять, и в медной голове появилась отчетливо видная ямка на месте глаза. Еще час или два, думал я, и дело будет сделано. Если, конечно, я не умру от боли под ложечкой…
Глядя на меня, Менелай недовольно морщился.
– Ну что это за мальчишество, – сказал он наконец. – Хозяева Флюида так себя не ведут.
– Я что-то делаю не так? – спросил я удивленно.
– Нет, – ответил Менелай. – Ты делаешь не так не что-то, а все. Тебе нужно избавиться от кусочка меди. Почему бы тебе не опустить его под стол, чтобы я его не видел? После этого он исчезнет быстро и незаметно. Зачем создавать столько промежуточных стадий у меня на виду? Это неэкономно. Трансформу не проводят, когда ее объект доступен чужому вниманию… Конечно, за исключением случаев, когда целью опыта является именно демонстрация трансформы. На Ветхой Земле это называют чудесами. Но те, кто этим занимается, обычно живут недолго.
Он положил передо мной второй резонатор. У этой медной головы был большой блестящий нос и дырочка на темени – она, похоже, была снята со старых четок.
– Попробуй сам.
Я сжал резонатор в кулаке, убрал руку под стол, направил в горошину Флюид – и она послушно исчезла через несколько секунд.
Боль в моем животе при этом полностью прекратилась.
– То есть мне следует шустрить у людей за спиной? – спросил я.
– Так же поступает и Бог, – улыбнулся Менелай. – Ведь мы не видим, например, как седеют волосы. Или как растут ногти. Мы замечаем, что волосы поседели, а ногти отрасли. Хотя теоретически этот процесс занимает много времени.
Я поглядел на его голову. Щетинки над ней не торчали – он был тщательно выбрит. Но в парик, выколотый на его коже, добавилась татуированная седина. Я точно помнил, что во время нашей встречи на монгольфьере ее там не было. Видимо, Менелай с тех пор выбелил рисунок, чтобы случайно не нарушить монашеских правил, запрещающих косметику. Такое буквальное выполнение обетов впечатляло: Менелай явно не собирался возвращаться в эту скорбную юдоль ни при каких обстоятельствах.
– Все происходит постепенно, – сказал я. – Мы просто не обращаем внимания.
– Если бы ты занимался духовной практикой, – ответил Менелай, – то знал бы, что такой вещи, как «внимание», вообще нет. Как и все остальное в человеческой голове, это всего лишь остроумная игра слов. Мы называем словом «внимание» то обстоятельство, что в сознании происходит определенный процесс. Скажем, некий объект длительное время существует как центральный сегмент поля восприятия. При грамотной работе с Флюидом медиум сначала убирает этот сегмент из чужих умов. А потом делает с ним что хочет. Вспомни: что видят двое, видит Верховное Существо. А то, что видит один, – это личное путешествие. Если мастер Флюида – а Бог, как известно, лучший из его мастеров – захочет скрыть перемену, ее не заметит никто.
– Но у этого принципа есть границы, – возразил я. – Ведь есть не только память, но и память о том, какой была память. Некий центральный реестр ума, где записано главное.
– Изменить в человеческом сознании можно все. В каком угодно реестре и картотеке. Там нет ничего постоянного. Память – и личная, и историческая – это просто колода карт. Если к ней приближается шулер, мы можем за пять минут переехать в другой мир. А шулера треплют эту колоду, вырывая ее друг у друга, всю историю человечества.
– Историки говорят, у них все ходы записаны, – сказала я.
– Конечно, – ответил Менелай. – Кто бы сомневался. Но почему-то на той же самой колоде.
– А что, другой нет?
Менелай развел руками.
– Увы. Человеческому уму негде бросить якорь.
– Что, и я тоже просто колода карт?
Он кивнул.
– Кто тогда мной играет?
Менелай весело посмотрел на меня.
– Ни ты, ни я никогда этого не узнаем, – сказал он. – Ни один самый мудрый историк – ни здесь, ни на Ветхой Земле – никогда не выяснит, кто, как и почему меняет мир. По той простой причине, что мы способны замечать изменения лишь тогда, когда нам оставляют о них память. Сейчас тебе повезло, потому что твоей колодой играю я.
– В каком смысле?
Он сощурился.
– Ты помнишь про третий резонатор?
– Какой?
И вдруг я вспомнил, что перед последним опытом Менелай продемонстрировал, как именно следует сжать медную голову в кулаке – и даже объяснил, что медь особенно легко поддается трансформации под действием Флюида.
У него действительно был еще один резонатор – тоже со старых четок, с дырочкой сквозь оба уха, что показалось мне смешным… Он на секунду спрятал руку с ним под стол – а когда вынул ее и разжал кулак, его ладонь была пустой.
Я про это почему-то забыл – причем полностью, хотя сразу же повторил вслед за ним то же действие. Я помнил только, как он выложил на стол следующую медную горошину – и сказал: «Попробуй сам».
– Как… как…
– Вот именно так, – ответил Менелай. – Все тайные перемены в мире осуществляют похожими методами.
– А я смогу научиться этому? – спросил я.
– Надеюсь, нет. Смотрителю подобное не к лицу.
Я знал, что настаивать бесполезно – да мне и не особо хотелось. Такие навыки и правда полезны только фокуснику или шулеру. Но затронутая тема была очень интересна. Если, думал я, какая-то сила действительно тайно меняет наш мир, знает ли Менелай, что она такое? Или нет?
Но внятного ответа я не получил.
– Это не входит в круг интересов невозвращенца, – сказал Менелай. – Хотя, как ни странно, сильно занимает некоторых архатов. Если попадешь в Железную Бездну, поговори с тамошними монахами. У них интересные идеи на этот счет.
Опуская всю специфику, скажу, что к концу нашего общения я научился очень многим практическим навыкам – как пошутил сам Менелай, если считать Флюид велосипедом, теперь я умел на нем кататься. Но, даже научившись возводить из Флюида стены, я так же мало понимал его природу, как до начала занятий.
Последнее, что сказал мне Менелай при нашем расставании, удивило меня своей банальностью.
– Помни, Алекс – самое надежное на свете может оказаться просто миражом. Даже самое-самое знакомое и дорогое… Поэтому бери пример с меня – никогда не стремись узнать то, без чего можно обойтись. И не держись за то, за что можно не держаться. В этом залог счастья.
Он был прав, так прав… Но я пропустил его слова мимо ушей. А зря – наверняка этот монах видел будущее: беда уже летела на меня в ту минуту на своих черных крыльях, и я сам отчаянно зазывал ее в гости.
Мое счастье рухнуло внезапно, из-за одного глупого вопроса – и виною всему, конечно, был я сам. Это случилось через день после отъезда Менелая.
Был вечер. Мы с Юкой сидели на высокой террасе Михайловского замка, любовались закатом и пили чай.
Террасу окружала ограда с мраморными вазами и драконами, украшенными фосфорической эмалью – такая отделка была в моде век или два назад. Эмаль уже начинала понемногу отдавать свет, поглощенный днем. Ее таинственное сияние успокаивало.
На столе стоял походный чайник-самогрев, ваза с фруктами, тончайший глиняный сервиз и коробка бисквитов «Сны Горного Старца» с изображением бородатого ассасина, спящего среди голубых роз. Кажется, владельцем пекарни, где делали это печенье, был известный солик, рухнувший было в пучину зла, но нашедший в себе силу выбраться из личной бездны и стать кондитером.
После отъезда Менелая мне казалось, что я, как этот бородач на коробке, блаженно заснул на нездешнем лугу и вижу счастливый до неприличия сон.
Солнце, как часто бывает в начале осени, садилось не за сам горизонт, а за полосу фиолетовых туч. Эти далекие, словно из другой вселенной, облака причудливых и романтических форм отчего-то казались подлинным Городом, а наша каменная столица с ее шпилями, обелисками и крышами – всего лишь разминкой Создателя, пробующего себя на хрупкой глине, перед тем как начать творить из вечного небесного пурпура.
Облачный город был далек и огромен; закатное величие его башен, дворцов и пагод указывало на такие высокие и грозные умы, такие силы, такую благородную и полную ясности волю, что человеческое поселение по соседству казалось ничтожным.
– Вечный небесный город, – сказал я. – По сравнению с ним наша столица – горсть пыли.
– Но горсть пыли будет здесь и завтра, – ответила Юка. – А вечный небесный город навсегда исчезнет через час. Разве это не странно?
Я внимательно поглядел на нее – но ничего не сказал.
Со времени моей первой встречи с Ангелами мне не давал покоя один вопрос. Почему, почему они назвали ее «проекцией моего сознания»? И отчего – «в техническом смысле»? Что значила эта темная казуистика?
Теперь, когда мои занятия с Менелаем закончились, я мог спросить об этом Ангела Воды. Но идти в часовню я не хотел. Мне казалось правильным выяснить все при Юке – прямо здесь, на террасе.
На шпиле далекого собора блестела в закатных лучах золотая фигура ангела – если фашисты говорили правду, этого было достаточно.
Я мысленно попросил Ангела отозваться.
– Здравствуй, Алекс.
Услышав голос Ангела Воды, я тут же увидел его. В этот раз он выглядел не так внушительно. Полупрозрачный и маленький, он висел в пустоте – и сквозь него было видно закатное небо.
Я вскочил на ноги и распростерся в поклоне.
Юка тоже поднялась, и на ее лице мелькнул испуг.
– Что случилось, Алекс?
– Я буду говорить с Ангелом, – ответил я. – Подожди пока в стороне, прошу тебя…
Юка послушно кивнула – и пошла к краю террасы.
– Ты можешь сесть, – сказал Ангел.
Я сел на прежнее место и поднял глаза на Ангела. Выглядел он смешно, потому что сквозь него был виден шпиль собора – и он казался прозрачным головастиком, насаженным на гвоздь.
Ангел отодвинулся в сторону.
– Мы слышим все, что ты думаешь, обращаясь к нам.
Кажется, я покраснел – моим щекам стало жарко. Ангел засмеялся. Его смех был тихим и успокаивающим, похожим на серебристый плеск.
– Я не боюсь выглядеть смешно, – сказал он. – Это лучше, чем ужасать.
– Я завершил занятия с Менелаем, – сообщил я.
– Знаю, – ответил Ангел. – Сегодня можешь отдохнуть. Завтра я дам дальнейшие инструкции.
– Теперь я могу задать свой вопрос?
– Какой?
– Когда Ангелы обсуждали мой экзамен, я услышал нечто странное. Что в техническом и каком-то еще смысле Юка – моя проекция. В прошлый раз у нас не нашлось времени говорить об этом. Но сейчас я могу наконец спросить – о чем шла речь?
– Именно о техническом аспекте проблемы, – сказал Ангел. – В тот момент был важен только он.
– Но какой…
Ангел поднял руку. Это простое движение выглядело величественным и гордым, словно его сопровождал невидимый взмах крыла.
– Я хочу предупредить тебя, Алексис, – сказал он, – что дальнейшие расспросы вряд ли увеличат количество твоего субъективного мирского счастья. Подумай, следует ли продолжать.
– Я хочу знать все, что касается Юки, – ответил я. – И потом… Это может быть важно в государственном смысле.
Ангел засмеялся.
– Государственному мужу я, конечно, отказать не могу. Тогда слушай. Никколо Третий сказал, что в нашем мире не используют baquet. Это не так. Несколько приборов у нас осталось, и Ангелы тщательно следят за каждым. Твоя подруга Юка – порождение одного из них, установленного в Оленьем Парке.
– Что?
– Она фрейлина категории «Зеленые Рукава». «Зеленки» – своего рода овеществленные галлюцинации. Сгущения Флюида. Это не совсем люди. Они не существуют отдельно от того, кто их воспринимает. Во всех прочих смыслах они так же реальны, как ты сам – но лишь на то время, пока ты их видишь.
Мне показалось, что у меня в груди перевернулось ведро с ледяной водой.
– Но ведь «зеленку» видят и другие, – сказал я. – Гости, слуги и так далее. У них тоже галлюцинация?
– Фрейлина «Зеленые Рукава» – не галлюцинация, – сказал Ангел. – Это овеществленная галлюцинация. Она не мерещится. Она есть. Но не всегда. Она существует, когда ты ее видишь. Или когда ее видят другие. Но другие обычно видят ее недолго – тогда, когда она возникает перед ними в обществе своего господина. Сама она никому из них не явится.
– У Юки есть свои комнаты, – сказал я. – Там убирают слуги.
– И если ты спросишь их о ее самочувствии, – подхватил Ангел Воды, – им покажется, что они совсем недавно ее видели. Но это будет лишь реакцией Флюида на твой вопрос.
– Она любит кататься на лошади.
– Она может кататься на лошади точно так же, как ты. Вы ничем не отличаетесь – кроме того, что у Юки нет независимого существования. Она возникает из твоего внимания, уловленного полем материализации, которое создают на расстоянии медиумы Оленьего Парка. Юка появляется для тебя, но другие тоже могут ее видеть. Когда вы расстаетесь, ее некоторое время может поддерживать и чужое внимание. Хотя бы даже лошади. Но потом она исчезнет.