Молодым людям коридорный показал их комнаты на втором этаже - первого и второго класса. Наиболее состоятельные из студентов - ими оказались Нергал, Мормо, Риммон и Невер - расположились в апартаментах, выходящих окнами на побережье и состоящих из гостиной и двух спален, одну из которых обычно делали кабинетом. Ригель, Митгарт и Виллигут поселились в номерах поскромнее, в которых были только спальня и гостиная. Такой же выбор сделал и Гиллель Хамал, предпочтя небольшую угловую комнату в два окна с видом на приморские скалы. Он не любил море.
После расселения все предпочли уединиться в своих комнатах - сказывалась усталость долгого дня. Никто из прибывших не видел, как на крохотном балкончике возле кабинета декана на третьем этаже появились две темные фигуры.
-Не знаю как вам, Рафаил, а мне они не понравились. Дурная эпоха стандартных фраков и сюртуков, одинаковых шейных платков и ботинок - как это нивелирует, как убивает личностное начало, не правда ли? Все неразличимо похожи, натура загнана в шаблон, в трафарет! Мне были по душе времена медичейские, борджиевские, фарнезийские - вот где человек раскрывался-то! Помните Ферранте Неаполитанского? Титан!! Пировал с мумиями своих собственноручно засоленных врагов в склепе под замком, напевая дивные ариозо...
Его собеседник кивнул, подтверждая сказанное, но не согласился с говорившим.
-Ну, пел-то, положим, плохо, Эфронимус. Ни голоса, ни слуха...
-Не придирайтесь к мелочам, Рафаил. Это были гиганты мерзости, исполины страсти! А что ныне? Впрочем, что я утрирую? Это просто горечь завышенных ожиданий, сам виноват. Я ждал большего. Этот, читающий мысли, ох... бедняжка. Он трусоват и когда осмотрится... - куратор хохотнул, - а вот вампир и вервольф просто милашки. И девочки иные недурны! Истинные ведьмы. А ваш выкормыш, признаюсь, совсем серенький. Боюсь, когда упырь с волчком развернутся - ему не сдобровать...
- Ждать от них добра было бы непростительной наивностью, Эфронимус, - миролюбиво согласился Рафаил.
В расплывшихся тучах появился месяц, желтой лимонной долькой зависший над замком. Внизу в траве звенели цикады, а воздух разрезали шуршащие крылья и писк нетопырей.
Куратор усмехнулся.
-Так сколько отведём на партию? К декабрю управимся? Или потянем до весны? Ведь погост романтичней в дни цветения жасмина... Если честно, самому торопиться не хочется - ребятишки всё же забавны.
-Вы правы, Эфронимус, - тон Рафаила не изменился, - не будем торопиться.
По прошествии нескольких дней, встречаясь на лекциях и в библиотеке, приезжие стали запоминать имена и лица друг друга, некоторые делали первые попытки лучше узнать своих сокурсников. Бог весть почему, но особенно настойчивым это желание было у Эрны Патолс, величавой англичанки с горделивыми чертами египетской царицы. На третий день по приезде она, подпирая спиной косяк двери, мерцающими глазами смотрела на свою сокурсницу, рыжую немку Лили фон Нирах, которая, припудрив лицо, застегивала на шее замочек бриллиантового колье и непринуждённо болтала. Вращавшаяся среди отпрысков самых аристократических семей Европы, она была для Эрны, приехавшей из Лондона и не знавшей никого из студентов, неиссякаемым кладезем информации. Лили же о каждом слышала хоть что-то - слушок ли, сплетню, разговорчик, а о некоторых располагала и вполне достоверными сведениями. Эрне не очень-то нравилась эта высокомерная и изломанная кривляка, считавшая, что ей равны разве что Гогенцоллерны, но выбирать не приходилось.
-Мормо? Август? Он родом из Австрии. Его прапрадед сколотил недурное состояние, кое-кто даже считал, что он нашёл философский камень, так вдруг обогатился. Во всяком случае, Августу принадлежат сейчас замок Мормон в Цислейтании, не помню, в Далмации или Галиции, и дом Чемош в Транслейтании, в Венгрии. Или это Хорватия? Впрочем, что за разница? Он считается завидным женихом, хотя...
- Хотя?
- Да кто его знает... - Лили внимательно оглядывала себя в зеркале, пудря нос, - сплетни ходят разные. Представь, в его огромном замке всего трое слуг, и никто с окрестностей туда - ни ногой. А, впрочем, мало ли вздора люди несут...
- А этот, что с ним постоянно... Нергал, кажется...
- Фенриц тоже далеко не нищий. Я слышала о нём. Веселый малый, гурман и жуир. Кутежи, карты да бордели. В последнее время, говорят, увлёкся наукой.
- А этот, высокий, чернявый...
- Риммон? Он, вроде бы, из Швейцарии. Но они пришлые. Там в роду - тёмная история. Вся родня вымерла в одночасье, дом Риммона как скосило. Сиррах - младший, по праву рождения ему светил бы разве что полковничий чин в армии, а теперь в его распоряжении солидный семейный капитал. Он единственный, кто остался в живых. Погибли его отец, брат и несколько слуг. История там тёмная, очень тёмная. Но сам он очень недурён... В нём что-то есть...- Лили плотоядно причмокнула губами и прикрыла веки.
Эрне на мгновение стало как-то не по себе, но она с равнодушным видом продолжала осторожные расспросы, и, казалось, что предмет беседы занимает её весьма мало.
Лили же болтовня доставляла видимое удовольствие.
- Морис де Невер? Юный Казанова... Очень любит женщин. Когда проездом из Ньевра был в Париже, из борделей, по слухам, не вылезал. Хи! Говорят, его совратила лет в тринадцать камеристка его сестры, а может, шельмец соблазнил её, кто знает? Во всяком случае, красавчик - тот ещё ловелас. Говорят, что однажды он поспорил в Ньевре с приятелем на бутылку перье, что за один вечер обольстит жену местного судьи, славящуюся своей добродетелью. И, представь, выиграл, Вальмон чёртов. А его слава дуэлянта? Замечено, кстати, что сам он не слишком-то вспыльчив, никого никогда не вызывал, но на него самого вызовы так и сыплются. Он убил уже дюжину возбуждённых болванов, чьи подружки, сестры и жёны были в восторге от красавца. На нём же самом - ни царапины, а ведь стрелялись с ним и де Перлон, и Валери - прекрасные стрелки. Забавно, да? А в последнее время Селадона просто сторониться стали - кому охота на пулю-то нарываться?
- И, конечно, долги? Небось, прокутил уже всё, что было в семье?
- Нет. Его отец почему-то имел право пользоваться только процентами с семейного капитала, а завещано всё было Морису. Кроме того, мать Мориса - она из Шатобрианов - оставила ему немалую сумму. К игре он равнодушен, а бабы ему сами на шею вешаются. Правда, он транжирит деньги на наряды, но при его-то состоянии... Красавчик очень, очень мил. - Лили кокетливо провела щеточкой по бровям, и снова причмокнула алыми губами.
Эрна почему-то опять вздрогнула, ощутив волну непонятой, нервной дрожи, прошедшей от пяток и до макушки. Но всё снова быстро прошло, и она продолжила расспросы:
- А кто этот... как его... На испанца похож или на итальяшку...
- Ригель? - Лили задумалась, потом презрительно сморщила нос. - Декан сказал, что он испанец. Ничего о нём не знаю. И ведёт себя странно. Хотя, кто знает, он так красив... - Лили склонила голову и снова задумалась. В её зелёных глазах что-то блеснуло, и она, едва заметно улыбнувшись, обнажила мелкие белые зубы, мелькнувшие среди алых губ.
Эрна удивилась, что нищий испанец показался Лили красивым, сама она отнюдь так не считала, но тут она, уже в третий раз, ощутила странный, необъяснимый трепет, волной прошедший по телу. Уж не простудилась ли она, в самом деле? Почему так знобит?
- Толстого немца я тоже не знаю, - продолжила между тем Лили.- Говорят, из какого-то приюта. Декан, он женат на кузине моего отца, говорит, что эти двое - тёмные лошадки. Но все документы в порядке и обучение обоих оплачено.
- А этот... забыла имя... ну, еврейчик. Тоже тёмная лошадка? Как он смог пробраться сюда?
- А, Хамал? Да с такими деньгами - куда хочешь проберёшься.
- Так он богат? - в вопросе Эрны промелькнула тень заинтересованности.
Лили хохотнула - возмущенно, злобно и несколько завистливо.
-Не то слово. Он состоятельнее Нергала, Мормо, Риммона и Невера, вместе взятых. Его прадед и дед были ювелирами и сколотили, в дополнение к уже имеющемуся, колоссальное состояние на заказах двора. Да и этот щенок разбирается в камнях. Сразу назвал стоимость моего колье и серег, представляешь? С точностью до франка. Оказывается, я переплатила. Подумать только! Куда всё катится, чёрт побери, не понимаю. Раньше сынкам и внукам еврейских ремесленников путь в общество приличных людей был заказан. А теперь - нате вам, пожалуйста! При желании этот иудей мог бы купить Версаль! Подумать только! Лезут эти парвеню отовсюду, как голодные крысы. Один такой купил недавно фамильный замок Митгартов, представляешь?
- Митгартов? Его продали? - Братца и сестру Митгарт Эрна запомнила.
- Они разорены. Подчистую. И думать, что положение можно поправить, - безумие. Бенедикту долги достались от отца, а, что касается Хеллы, то полагать, что такая уродина и бесприданница может сделать приличную партию, - несусветная глупость. Ты же видела эту жабу? Разве я не права?
Эрна согласно кивнула и бросила на Лили внимательный и пристальный взгляд своих странных, мерцающих, словно яхонты, глаз. В их тёмной радужной оболочке зрачок терялся, и трудно было понять, что за ним таится. Она медленно переводила глаза с сияющих на груди Лили бриллиантов - на стоящую на краю трюмо чёрную шкатулку, окованную по краям медными заклепками. Потом её взгляд погас и устремился за окно, на старый вяз, среди зеленой листвы которого уже проглядывали первые пожелтевшие листья.
Глава 2. Судьбы проклятых.
'Я воззвал к Тебе, Господи, я сказал: Ты прибежище мое и часть моя на земле живых.
Внемли воплю моему, ибо я очень изнемог; избавь меня от гонителей моих.
Вокруг меня соберутся праведные, когда Ты явишь мне благодеяние'.
Пс., 141, 5.
...Эммануэль Ригель не знал своего происхождения. Ребенком он смутно запомнил громыхающую повозку, старуху, что-то настойчиво и утешающее бормочущую ему на языке, которого он не понимал. Потом был маленький домик на юге Франции, в Буш-дю-Роне, неподалеку от Марселя, а спустя ещё год, когда он едва-едва стал понимать французский - в памяти мелькали разверстая могила и седовласый священник, что-то нараспев скорбно читающий на латыни.
Именно он, аббат Максимилиан, сжалился над ним, семилетним, и поселил сироту после смерти его бабки у себя в доме при церкви. Поддавшись первому порыву жалости к перепуганному ребёнку, священник наутро сам испугался последствий столь необдуманного шага. Что он наделал? Он стар, а мальчишка может оказаться неуправляемым.
Но первая неделя пребывания малыша Ману в доме не подтвердила опасений аббата. Мальчик отличался кротким нравом, чистым сердцем и удивительной тягой ко всему таинственному и запредельному. Изумившись этой склонности своего питомца, аббат, однако, сумел направить её к тому единственному запредельному, которому служил сам. При этом преподав малышу евангельские истины, он не затруднял юного Ригеля их повторением, но его ежедневные жертвенные труды для паствы учили Эммануэля лучше всяких слов. Мальчик министрировал на мессах, вёл приходские книги, легко научился играть на скрипке и веселил старика вечерами старинными мелодиями.
Теперь аббат уже не понимал, как раньше обходился без него.
При этом, занятый делами прихода и молитвенными бдениями, священник не обратил внимания на одно незначительное, но весьма диковинное обстоятельство. Его старый облезлый кот Корасон, давно уже переставший ловить мышей и часами без движения лежавший на солнцепеке, с появлением в доме малыша Эммануэля неожиданно залоснился блестящей полосатой шерсткой, засверкал зазеленевшими глазами и вновь стал грозой всех церковных крыс. Кухарка священника ничего не понимала. Ведь кот появился в доме в тот самый год, когда женился её старший сын, а было это, без малого, восемнадцать лет назад...
Чудеса...
В год своего семнадцатилетия Эммануэль неожиданно получил письмо, уведомлявшее, что он зачислен на первый курс университета Меровинг, и его обучение полностью оплачено. Аббат был изумлён - учёба в Меровинге стоила баснословно дорого. Кто и когда записал его приёмного сына туда, где обучаются только отпрыски аристократических родов и дети нуворишей? Кто оплатил обучение? К несчастью, он не успел расспросить покойную бабку Ману о его родне, но, как бы то ни было, это решало многие проблемы. Аббат перестал молить Господа о продлении своих дней, ибо будущее юноши было определено. Его смерть стала для юного Эммануэля первой до конца прочувствованной и весьма болезненной утратой.
Он потерял отца.
...Первым впечатлением Эммануэля от Меровинга было ощущение неминуемо надвигающейся беды, сменившееся вдруг щемящим томлением потаённой радости, когда он, помогая вносить сундуки в спальни, подняв глаза, встретился взглядом с Симоной Утгарт. Она проронила: 'Благодарю' и отвернулась. Мягкая и строгая красота девушки заворожила и околдовала его.
Меровинг и вправду оказался весьма элитарным заведением, преобразованным полвека назад в университет из иезуитского колледжа. На четырех его факультетах обучалось менее ста человек, и огромный замок всегда выглядел безлюдным. Студенты первого курса гуманитарного факультета занимали два этажа в Северном корпусе, отгороженном от остальных корпусов Конюшенным двором и бронзовой оградой с литым гербом древней королевской фамилии.
На факультете Ригель сразу пришёлся не ко двору. Он не мог назвать никого из своих титулованных предков, а здесь это было равносильно колотушке прокажённого. Он отдалился от всех и старался держаться в тени. Но и это не помогало. Его сокурсники-аристократы избрали его, Генриха Виллигута и еврея Гиллеля Хамала мишенью для постоянных насмешек. Но Виллигуту удалось быстро заручиться покровительством куратора, Хамалу - декана, и лишь Эммануэль был беззащитен.
...Ригель стоял в храмовой нише, кутаясь в свою ветхую мантию, и думал о Симоне. Грубый окрик вывел его из задумчивости. Мормо и Нергал. За их спинами маячил Сиррах Риммон.
- Эй, замарашка, опять витаешь в облаках?
Эммануэль почувствовал сильный толчок в плечо. Он понимал свое бессилие. Нергал был силён, как медведь, а вместе с Мормо и Риммоном, тоже отличавшимся геракловым сложением, мог просто забить его до смерти. Любая попытка защититься только озлобляла и разжигала их, и стоя под градом ударов в разорванной мантии, он больше всего боялся, как бы случайно не появилась Симона. От резкого удара по лицу, задевшего висок, в его глазах потемнело. Он медленно сполз по стене вниз.
...Очнулся Эммануэль в ванной. Чья-то рука осторожно терла его плечи, стараясь не задевать ссадины. Вскинув голову, отчего всё тело пронзила резкая боль, он онемел. Над ним склонился Морис де Невер, 'arbiter elegantiarum', законодатель мод факультета, неизменный любимец профессоров и кумир девиц. Ригель иногда на лекциях любовался его безупречной красотой, но за всё время учёбы - уже две недели - не перемолвился с ним ни словом.
- Можешь сам подняться? - де Невер снял с вешалки огромное полотенце.
- Да, конечно, - стараясь, чтобы лицо не перекосило болью, Эммануэль осторожно ухватился за края ванной и встал. Морис накинул на его плечи полотенце и, легко приподняв, словно ростовую куклу, опустил на пол и медленно повёл к себе.
В его гостиной полыхал камин, было тепло и уютно.
- Ты извини, но тебе придется надеть это. Твоя одежда изорвана в клочья, - Невер протянул Ригелю белую шелковую рубашку, черные панталоны, сюртук и бархатную мантию, отороченную чёрным шелковистым мехом.
Таких вещей у Эммануэля не было отродясь.
- Но я... я не могу...
- Не можешь ты - ходить голым по замку. - Морис улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами. Его мягкий баритон был благозвучен и мелодичен. - Ты шокируешь дам, и подорвёшь в Меровинге устои нравственности. И не трудись возвращать мне это, слышишь? Одевайся, - Невер поднялся и, чтобы не смущать Эммануэля, подбросил в камин дров и принялся ворошить их кочергой. Эммануэль, преодолев оцепенение, начал лихорадочно натягивать на себя одежду, с третьего раза попадая в рукава.