Виноградова Оля
Волчья жена Глава 8
- Да что вы все заладили одно и то же! Нет другой дороги? Как же! А ты пробовала ее поискать? Неужто легче сдаться?
Упырицы сверкнула на меня багровыми глазищами. Ее лицо исказила ярость. Почти сразу на смену ему пришло отчаяние.
- Ты не понимаешь... - прошептала она с придыханием. - Я. Их. Убила. Выпила!
- Не ты...
- Я! Это была я! Как я буду жить с этим?! - выкрикнула она.
- А как жила раньше? - я тряхнула тетку.
- А раньше я не знала другой жизни. Не думала, что есть спасение. Да и в себя почти не приходила - утонула в кровавом тумане и лишь на одно надеялась, чтобы нашелся смельчак и голову мне оторвал!
Агнешка замолчала. Она села, обвела взглядом оборотней, улицу, костер... на нем она задержала, будто раздумывая...
Меня дрожь пробрала. В голове еще не прозвучали мысли, а я повисла на травнице, пытаясь ее к земле прижать.
- Нет! Не позволю! Не дам!
- Уйди! - Агнешка легко меня отбросила.
И обратно к ней меня уже не пустили. Чьи-то руки схватили, к горячему телу прижали.
- Князь! - позвала тетка. - Поговорим...
Оборотень шагнул к родственнице. Я забилась сильнее, гоня прочь боль в измученном теле. Нельзя, нельзя об этом думать. Заживет, куда денется? А вот Агнешка уйти хочет... А я останусь. Одна останусь. Разве это дело живого человека одного оставлять?
- Нет, не надо! - меня лишь крепче обняли.
А они говорили. Тихо. Склонившись друг к другу головами. Длинные волосы Князя скрыли их лица, ни прочитать по губам, ни догадаться о чем речь. До боли в глазах я всматривалась в их фигуры: обнаженную, блестящую Вацлава и оборванную Агнешкину. До звона в ушах вслушивалась и не слышала ничего. А в груди тугой клубок сворачивался из колючих терновых ветвей, дышать мешал. Ведь договорят они, и все - нет больше тетки моей. Шаг в сторону и примет костер ее добровольную жертву, прожует алыми искрами, погудит сыто и рассыплется жирным пеплом и довольными угольями.
Договорили.
Волк резко вскинул голову, волосы за уши отвел и кивнул.
Агнешка, счастливая и довольная ко мне направилась, походкой летящей, словно лебедушка на свободу отпущенная. Я аж вздрогнула и слезами от облегчения расплылась. Обмякла в руках оборотня и глупо улыбнулась от свалившегося пуда счастья. Послушала меня травница, ой умничка! Ну, теперь все хорошо будет!
- Агнешка! - крикнула я. - Да пусти же, болван, дай обнять ее скорее!
- Не отпускать, - распорядился Князь.
Что? Да как же...
Нахлынула растерянность.
Почему же это?
Тетка подошла ко мне. Лицо мое ладонями обняла и сказала:
- Слушай меня крепко, Янэшка. Слушай и запоминай. Дар свой колдовской тебе передаю. Негоже силе пропадать впустую, а ты справишься. Должна справиться, иначе выжжет тебя дар изнутри, ибо не твой он по праву рождения...
Я бы закрыла уши руками.
Я бы вложила ей слова обратно в горло и заставила проглотить.
Я бы связала ее и отволокла в Лес, напоила отварами и зельями, чтобы забыла она. Пусть другие помнят...
Но я не могла, а потому просто не верила ей. Ведь говорить одно, а сделать другое, правда?
- ... Как сгорю я, пепел собери, хоть горсточку, да в реку нашу опусти. Пусть хоть память обо мне до дома доедет. Лешему привет передавай. Скажи, что я наказала за тобой приглядывать, да просила дар помочь усмирить.
Я улыбалась. И кивала.
Пусть она говорит. Если ей так легче. С меня не убудет послушать, а потом забудет она слова эти, и я забуду, ибо кто страшные сны помнит?
-... Ну а теперь... - улыбка моя отчего-то померкла. - Повторяй за мной... - я повторила. Слова странные, незнакомые. Бездумно совсем. Мне бы рот закрыть, а как если после первого слова, остальные сами полились, будто знала я их всегда? - Вот и все, - выдохнула травница.
Все?
Как все?
А домой как же? А людям объяснить?
- Прощай, девочка моя, - меня обожгли краткие объятия, а поцелуй тетки раскаленным клеймом расцвел на лбу.
Прощай?
Нет...
Как же? Ведь шутка?
Да? Ну, скажите мне кто-нибудь...
Да что же все стоят, как на похоронах-то?!
Я смотрела на Агнешку, что шла к кострищу твердым шагом. На Вацлава, отступившего с ее пути. На костер, замерший в предвкушении.
И все равно не верила.
И не поверила, когда схватило пламя платье теткино. Когда взметнулись ярким вихрем волосы ее темные. И только крик ее, мучительный, звучавший долго, под конец хрипло, и вдруг затихнувший, заставил меня осознать случившееся: Агнешка умерла.
Мои глаза остались сухими.
Мой рот не издал ни звука.
Мое тело застыло смоляной каплей.
Я умерла вместе с Агнешкой.
***
Дальше я помню смутно.
Меня держали пока огонь горел, потом отпустили. Передо встал Князь. Он говорил что-то - не помню. Когда надоело слушать, я просто обошла его, доковыляла до пепелища, оторвала от юбки кусок ткани и завернула в него горсть пепла. И так и осталась стоять, не зная что дальше. Меня взяли под руки. Отвели в избу, где хмурые и заспанные хозева кинули мне покрывало на лавку у стены и ушли, оставив спать. Я спала.
А утром явился Вацлав, заставил меня заучить слова и сказать их перед всей деревней, покаянно склонив голову. Что говорила - не важно. Я не вдумывалась в смысл. Я думала о том, что осталась одна. Совсем одна. И это знание оказалось безумно страшным. Не стало человека, который понимал тебя с полуслова. Нет больше плеча, в которое можно ткнуться мокрым от слез лицом. Нет ощущения, что любят тебя и ждут пусть не здесь и не сейчас, но где-то и когда-то. И мир не то, чтобы враждебный. Он просто чужой. И никому в нем нет до тебя дела. Только до себя. И что ты для них сделаешь или можешь сделать.
Мы остались на день в деревне. Волки и волкодавы чистили лошадей, кормили, поили. Договаривались с деревенскими о помощи. Кому-то Князь пообещал золото за погибшего сына, кому-то скотину. Кто-то дом выпросил. Никто не остался обделенным.
Я ходила за Князем понурым хвостом - он приказал, а мне все равно было. После обеда меня украл крылатый. Вацлав махнул рукой, мол забирай. Он и забрал. Попросил помочь с крылом и с ногой, а пока я лечила болезного рассказал кто он и откуда.
Про высокие горы, где воздух кристально чист и серебрится на ярком солнце. Про снежные пики, алеющие на рассвете. Про привычку вставать в сумерках и ложится засветло. Про охоту на снежных кошек, чей мех стоит по весу золотом. Самоцветные камни, рассыпанные под ногами в старых пещерах. Горные ручьи и подземные реки.
Про лавину, которая однажды разбудила Хозяйку гор. Про дочь свою и жену, что забрала Хозяйка в свою свиту. Про горе и кровавые жертвы, отданные по велению инороди. Как убил он ее тоже рассказал. И про то, как жена его подняла с земли венец самоцветный и себе на голову водрузила. Как потекли по ее лицу родному кровавые полосы, а камни холодные запустили корни в сердце женщины, и стала она новой Хозяйкой. Прекрасной. Холодной. Беспощадной.
Про то, что вырезала она весь род за нанесенное оскорбление, только его в живых оставила, чтобы мучился он всю жизнь и покоя не знал. Как шел он сквозь горы. Как приняли его, другого, обычные люди, в долине у подножия гор, где земля не особенно плодородна, а Хозяин Леса переродился в кровожадное чудище. Как отплатил он за хорошее отношение к себе, уничтожив инородь, а потом и вовсе к этому делу призвание ощутил. Позже к нему гном прибился с Побережья, тоже никому не нужный у своих, и человек с темным прошлым, но колдун хороший. Так и путешествовали они втроем, принимая и выполняя заказы. Не шибко прибыльное дело, но на себя хватало, а большего им и не надо было.
Так и стал золотоволосый Валентин их работой. Долго они его гнали. Уж слишком хитер и изворотлив был упырь. Он и к нам дернулся лишь потому, что Агнешка ведьмой была. Надеялся, что вдвоем они сладят против троих охотников, а вон как вышло...
Я слушала его болтовню и занималась своей работой. После выпроводила без сожаления. Что мне до чужой беды? Своя внутри завывает. Неужто крылатый хотел меня подбодрить, дескать, не тебе одной тяжело, не ты одна в осталась... Что ж, не вышло у него.
После чужака Вихр пришел. Он тяжело и долго топтался у двери, но все же вошел. Агнешка его чуток зацепила по руке. Он и сам с раной справился - не в первый раз ему свою шкуру латать, да и чужую приходилось, но решил травнице показаться. Я осмотрела его и сунула крынку с заживляющей мазью. Повязку само собой поменяла.
Этот тоже на язык богатый оказался. Рассказал, как они тетку мою по деревне гоняли. Сперва ведь волкодавы в деревню вошли, чтобы волки себя запахом не выдали. Они-то и выкурили упырицу, заставили ее показаться и разозлили так, что она голову совсем потеряла. Тут-то и вступили в игру оборотни. Навалились скопом, с четырех сторон дорогу перекрыли и в кольцо ее взяли. Остальное я видела...
И этого слушала. Спокойно. Не тронул меня его рассказ. Вихр хотел повиниться? И что? Разве его вина может воскресить тетку? Нет. Так для чего? Я ничего ему не сказала. Отпустила кивком и провожать не стала. А потом села на лавочку и в окно уставилась. Делать больше было нечего. Посидела немного и на лавку улеглась, дерюгой укрывшись. Заснуть не заснула, но задремала. И сквозь дрему показалось мне, что гладит меня ласковая рука по голове, шепчет слова ласковые и очень грустные. Хотелось мне к руке потянуться, прижаться к ней щекой и потереться, но не пускало что-то. Неправильно это... Неоткуда ведь в руке взяться-то...
Утром меня разбудил Вацлав. Он велел собираться и завтракать. Собирать мне было нечего. Есть я не хотела. Умылась, вышла на улицу и встала у калитки. Здесь меня и нашел крылатый.
- Меня Соулом кличут.
Я мазнула по нему взглядом. Соул, так Соул. Запоминать не собираюсь. Он все равно прохожий по моей жизни, пусть и необычный, так зачем мне?
- Плохо тебе.
Плохо? Да нет. Мне никак.
- Наш колдун говорит, тебя колдовство ломает.
Ну, может хоть оно доломает. А то один ломал-ломал, покорежил только. Второй тоже силушку приложил, да его самого хлестнуло.
- Не тому тетка твоя дар передала. Лучше было бы такому же одаренному отдать. В него влилось бы просто, а к тебе...
А ко мне как грушу-дичок к сортовой яблоне прививать. Или приживется, или оба погибнут.
- Непростая ситуация вокруг тебя складывается... - пожал плечами Соул. - И помочь тебе никто не сможет.
И надо ли? Помогать-то...
- Чую, на твоей стороне правда...
Может и так, только до правды той дело никому нет. И мне теперь тоже. А раз никому она не нужно, то разве правда это? И не важно на чьей она стороне.
- Одно сказать хочу: каждому есть для чего жить, даже если кажется, что это не так. Возможно, ты еще не знаешь, возможно, не пришло время узнать, но никто не живет просто так. Даже глупцы и ленивцы нужны нам, чтобы не быть похожими на них, - крылатый улыбнулся.
Я все еще смотрела в землю. И продолжала когда он отошел.
***
Сосновый Бор встретил нас с замиранием сердца. Вацлав поспешил успокоить народ. Селяне взорвались одобрительными криками. Они голосили долго. Подходили, хлопали волков и Князя по плечу, одобрительно кивали, свистели. От гомона у меня разболелась голова, но я не высовывалась из-за спины Вацлава. В мою сторону никто не смотрел. То ли им мое лицо не понравилось, то ли мне снова мое место показывали. Колко шевельнулась обида. И снова затихла. Какое это теперь имеет значение? Никакого. И тронувшая губы улыбка опять погасла. Внутри самой себя было тепло, уютно и безопасно.
Только одиноко.
Но к этому мне теперь придется привыкнуть, так?
Вслед за Вацлавом я вошла в его дом, сбросила сумку и села на лавку за столом. Что делать совершенно не представляла. О чем говорить тоже. Да и не хотелось мне: ни боятся, ни беседовать. Поспать бы, но кто же даст?
- Поесть бы что ли собрала, - сказал волк. Неуверенно как-то. Словно он был растерян. Знал, что со мной делать, да вдруг позабыл планы, а в голову совсем ничего не приходит.
Я встала, прошлась по знакомым сундукам, привычно разожгла печь, протерла сковороду и замерла, ожидая, когда печь нагреет плиту.
- Янэ... - едва ли не простонал Князь. - Не молчи...
Я обернулась. Несколько удивленно. Что мне ему сказать? Нечего... Если его языку не сидится спокойно, пусть чешет. Отвернулась к плите.
- Янэшка... - меня окатило грустью.
Я водрузила на плиту сковороду. Потянулась к яйцам...
Князь грубо перехватил мою руку, дернул на себя, заставляя развернуться, прижал и зарылся носом в мои волосы. Чем я таким для него пахну? С дороги, не мытая, усталая... Сама бы на такого мужика не позарилась бы, а он в меня носом тычется.
- Прости, ну прости меня! - выдохнул Вацлав. - За тетку твою прости, за слово вырванное, за любовь мою тоже прости. Только не могу я иначе! - с трудом давались волку слова. Не привык он извиняться за дела свои.
А ведь отпустить обещал... Забыл, наверное. У мужчин в голове почти ничего не держатся, да и хозяева они своего слова: дал - забрал. Разве велика потеря?
Оборотень отстранился. Вздохнул. Прижался лбом к моему и глаза закрыл.
- Не простишь? - усмехнулся. Дескать, сам виноват, знаю, но что же теперь в землю по маковку закопаться и не вылезать покуда не сдохну?
Так его решение. Чего он меня спрашивает? Я могу и вдовой остаться.
Вацлав рыкнул. Отошел и сел за стол, уронив голову на сложенные руки. Так и сидел, пока еда на столе не задымилась. После Князь истопил баню, бросил мне теплую простыню, дал рубаху свою и отправил намываться с дороги. Мылась я долго. С удивлением рассматривала себя, ища признаки колдовства, что поселилось во мне, но не находила ничего необычного. Кожа как была бледная, так и осталась. Чуть пылью серой припорошенная. Волос черный, жесткий по-прежнему плохо слушался гребня. И худоба не пропала, все еще стращая меня в водное зеркало выступающими на бедрах косточками.
Я вышла, прихватив узелок с грязной одеждой, вернулась в дом. Князь указал мне на кровать, где я уже спала, а сам ушел в баню. Отвернувшись к стене, я закрыла глаза и постаралась уснуть. Мне удалось потеряться в мешанине образов, но...
Жар зародился внизу живота. Он вспыхнул болью, прошелся по телу, расплавляя нутро и застыл под кожей невыносимым зудом. Он сводил с ума. Я встала, кое-как добрела до ведер с водой и выпила. Кажется, половину ведра точно. Остатки вылила на себя и потянулась к следующему. Пусто...
И новая вспышка. Я охнула и побежала во двор.
Третья волна настигла меня на крыльце. Если до нее я еще что-то соображала, то теперь разум мгновенно высох. Кожа на лице заветрилась. Губы съежились. Казалось, еще чуть-чуть, и я рассыплюсь потревоженным сухостоем.
Вода. Мне нужна была вода. Много воды.
Откуда-то тянуло свежестью. Я побрела на зов, едва переставляя скрипучие ноги. Меня попытались остановить, но я лишь отмахнулась, и от меня отстали. Желание погрузиться в холодную воду стало непреодолимым. Спящая деревня вокруг меня плыла дымным маревом: то ли перед глазами все плыло от затопившего меня невыносимого жара, то ли на самом деле Сосновому пожар грозил.
Я шла. На чистой воле. На одном упорстве. Мелькнула мысль лечь и умереть под чьим-то заборчиком, разом решив все свои проблемы, да вот незадача - не захотелось мне плохо на своих похоронах выглядеть. Все же весь Сосновый сбежится на радостях поплакать, что от меня избавились! Тут надо соответственно выглядеть... А если я ссохшимися косточками лежать буду, то какое уж тут соответствие? Боюсь, всю радость честным оборотням распугаю...
Вот и река. И мост. А силы кончились...
Я упала на колени и поползла.
Еще немного.
Еще совсем чуть-чуть.
Я перевалилась через мост и упала в реку.
Вода вокруг меня вскипела: пошла паром и огромными пузырями.
Хорошо-то как!