– Hello, mummy... Ты не побрился, папа.
– Конечно. Могу же я хоть одно утро позволить себе не скоблить физиономию. Кстати, за мной нынче числится еще один грех. Я проспал аж до двенадцати. Ты представляешь? – рассмеялся отец.
– Легко. – Тамара улыбнулась в ответ, поставила к стене ранец и принялась стягивать куртку.
– Как дела в школе? Удачный денек?
– Как обычно. На уроках не спрашивали, оценок не ставили. На физкультуре бегали кросс. Пятьсот метров. Я была первая… О, черт! – Тамара уже направлялась на кухню, когда вдруг замерла на полпути, растерянно оглянулась на ранец.
– Что такое? – Отец сунул в рот сигарету, достал из кармана халата массивную зажигалку, которой пользовался лишь дома.
– Спортивная форма. Я забыла пакет в гардеробе.
– Не чертыхайся, – спокойно заметил отец. – Что в этом пакете?
– Да так, – дернула плечиком Тамара. – В общем-то, ничего особенного. Слаксы, футболка…
– Наплюй, – любимое слово отца. – Завтра съездим на рынок, что-нибудь купим.
– Завтра утром мне в секцию. – Конечно, разве мог папа со всеми своими делами запомнить, чем регулярно занимается дочка по воскресеньям! Приходится напоминать. – Я не могу отправляться туда без формы. Нет, все же смотаюсь по-быстрому в школу. Может, меня отвезешь? – без особой надежды посмотрела она на отца.
– До-о-очка! Пока я оденусь, пока выведу машину из гаража. Быстрее получится на автобусе. – В каминной зазвонил телефон, и отец устремился к нему, на ходу бросив: – Куда ты голодная? Хотя бы поешь.
– Тогда опоздаю. Школу скоро закроют. Спасибо за то, что отвез, – пробормотала Тамара в пустоту и прислушалась: кто звонит, а вдруг это ей? Хотя давно пора было уже привыкнуть, что с тех пор, как переехала в этот дом, никто о ней и не вспоминает.
– Алло… Здорово… Да, дома… – донесся из каминной голос отца. – Нет никуда не собираемся, никого в гости не ждем… Оля, Тамара, вам привет от Игната, – громко прокричал он.
«Дядька Игнат. – Тамара брезгливо сморщила носик и вышла на улицу. Вот уж чей ”привет” нужен ей меньше всего – ”Мой свихнувшийся идеалист-братишка”, – кажется, так недавно обозвал дядюшку папа, – припомнила она и, выйдя за калитку быстро пошагала к автобусной остановке. – Странно, что этот козел вдруг вообще вспомнил о том, что я существую, даже расщедрился на “привет”. Ведь раньше в упор не замечал... Опять начал бухать? Вот было бы здорово! Сдох бы скорее от водки!»
Родной брат отца, и их единственный родственник, жил в Пушкине, неподалеку от них, и был единственным человеком, кто регулярно наведывался к ним в гости. При этом никогда, хотя бы из вежливости, не сказал племяннице ни одного приветливого слова, ни разу не поинтересовался, как дела в школе, как жизнь вообще. Удостаивал лишь небрежного кивка или сухого «здравствуй». И вдруг «привет».
«Не иначе, и правда, напился», – еще раз подумала Тамара и переключилась на другие, куда более приятные мысли. О том, что впереди три месяца летних каникул.
К моменту, когда подошла к автобусной остановке, про дядюшкин звонок она совершенно забыла.
* * *
Никакого пакета Тамара, естественно, не нашла. Облазила весь гардероб, подошла к нянечке – не забирала ли та со скамейки полиэтиленовый мешок с формой? На нем еще изображение ковбоя на лошади и надпись английскими буквами. Нет? Жалко.
«Какой-нибудь оборванец позарился на мои старые слаксы и тесную футболку, – не особо расстроилась Тамара. – Вот только в секцию завтра идти не в чем. Если не удастся откопать чего-нибудь дома, придется прогуливать. Отца, как ни старайся, доехать до магазина, чтобы купить форму, не соблазнить. Он сегодня настроен предаваться безделью. А мама еще вчера собиралась заняться какими-то перестановками в зимнем саду».
А одну ее за покупками не отпустят. Родители еще не изжили в себе отношение к дочери как к сопливому несмышленышу и порой конкретно бесят своим контролем. Просто подавляют, не разрешая, например, ездить одной в видеообмен. Мама всякий раз зачем-то сопровождает ее в Пушкин в секцию по у-шу. Неизвестно, чего они там накручивают себе в головах, но то, что дочь закисает дома, отлучаясь лишь в школу, устраивает родителей как нельзя больше.
«Порой предки бывают просто несносны! – вздохнула Тамара и встала в очередь у тележки с мороженым. – Нет, в Череповце было иначе. Как же все изменилось с переездом в это проклятое Тярлево!»
Она не спеша доела мороженое, пропустила пару автобусов, уверяя себя в том, что в них слишком много народу. Возвращаться домой не хотелось. Сидеть в четырех стенах, пялиться в телевизор, играть на надоевшем компьютере. Какие еще развлечения на вечер можно придумать в проклятом коттедже? Разве что выйти из дома и бессмысленно послоняться по засыпанному строительным мусором, пока так и не приведенному в порядок участку. Вот и все. Скорее бы уж наступили каникулы! Мама обещала, что они сразу уедут в Ялту. В какой-то престижный дом отдыха. Остается надеяться, что там будет повеселее, чем здесь.
Сойдя с автобуса в Тярлево, Тамара, как ни старалась не торопиться, все-таки доплелась до дома меньше чем за десять минут.
«Сейчас пообедаю. Потом надо все же попробовать уломать папу доехать со мной до магазина, – планировала она, поднимаясь на невысокое, всего в четыре ступеньки, крыльцо. – И надо сегодня же побеседовать с ним насчет другой школы».
Входная дверь оказалась распахнутой настежь. Сначала это ее удивило – отец терпеть не мог беспорядка. Но потом Тамара нашла объяснение: «На улице жарко. Специально устроили сквознячок». И не притворяя за собой дверь, принялась, прислонившись к стене, расшнуровывать кроссовки.
Почему-то в каминной на всю громкость был включен телевизор: «Раиса Максимовна Горбачева сегодня провела встречу с представителями американской благотворительной организации…»
– Папа!.. Мама!.. Н у, папа же!!!
«Куда они запропастились?»
Тамара прошла в пустую каминную, убавила звук.
Заглянула на кухню. В столовую. Пусто.
«Ковыряются в зимнем саду? А может быть, пользуясь отсутствием дочери, заперлись в спальне и (стыдно подумать!)…
– Па-па!!! Черт побери!
…Потому и был так громко включен телевизор?»
Тамара поднялась на второй этаж, бросила взгляд на закрытую дверь в спальню родителей.
«Заглянуть? Нет, лучше не стоит. Сначала надо посмотреть в кабинете. И в зимнем саду…
– Ма-ма-а-а!!!
…Не услышит, как я сейчас ору, только глухонемой. А, значит, родителей просто нет дома. Куда-то срочно свалили, пока я ездила в школу? Но тогда почему не закрыли за собой дверь? И не оставили мне никакой записки? – Тамара ощутила беспокойство. – Или я ее не заметила? А может быть, предки чем-нибудь заняты на участке за домом?
Тамара уже ступила на лестницу, чтобы спуститься в прихожую и выйти на улицу, но в последний момент передумала. Шестое чувство вдруг подсказало ей, что все-таки стоит заглянуть в зимний сад. Хотя, если б родители были там, они обязательно бы откликнулись. И все-таки… Еще раз:
– Ма-ма!!! Па-па!!!
Она отворила дверь и шагнула в просторную полукруглую комнату с огромным, до самого пола, окном и наполовину застекленной крышей. Цветы и декоративные карликовые деревья, которые уже через год должны были заполнить зеленью сад, еще не разрослись, и всякий раз, когда заходила сюда, у Тамары возникало ощущение пустоты и безысходности. Мать по полдня проводила в этой комнате, используя ее как студию; дочь, наоборот, терпеть не могла это пустое просторное помещение и старалась без надобности сюда не заглядывать.
– Мама! Па…
Они лежали на краю сухой, выложенной зеленым кафелем раковины искусственного водоема рядом с журнальным столиком в форме большой запятой и тремя перевернутыми плетеными креслами. Словно влюбленная пара на безлюдной лужайке: он на спине; она рядом – прижавшись к любимому.
Вот только у мамы на спине на фоне розового халатика большое темно-бордовое пятно. Вот только подол халата, бесстыдно задравшись, обнажил безжизненно (безжизненно!) белую ногу.
Воздух стал вязким, словно кисель, и Тамара с трудом сделала несколько шагов в направлении мертвых родителей. Именно мертвых (не раненых, не потерявших сознание, а именно мертвых!) – она поняла это как-то сразу. Раньше ей никогда не доводилось видеть покойников, но когда, прорвавшись наконец через воздушно-кисельную преграду, она подошла к маме и папе вплотную, склонилась над ними и разглядела, что у обоих прострелены головы, то удивительно хладнокровно сумела сделать вывод, что это – ранения, как говорят врачи, не совместимые с жизнью.
И в этот момент оцепенение отпустило ее. Воздух утратил свою кисельную вязкость. Кровь обильно наполнилась адреналином, и движения сразу приобрели уверенность. Тамара резко распрямилась и обвела затравленным взглядом помещение сада.
«Их убили воры! Грабители! – вспыхнуло в голове. – И они где-то здесь, в доме! Готовы прикончить и меня! В любой момент могут напасть из-за спины…
…Что делать? Бежать отсюда? Звать на помощь соседей? Звонить в милицию?»
Но первым делом Тамара, осторожно выглянув в коридор, метнулась в свою комнату и, сама не понимая, какое это сейчас имеет значение, проверила, на месте ли ее «Синклер» и новенький восьмисотый «Шарп». Потом достала с полки альбом Ренуара и убедилась, что шесть пятидесятирублевых бумажек – ее заначка – по-прежнему вложены между страниц.
«Слава Богу, хоть это, – мелькнула в мозгу несуразная мысль. – Хорошо, что грабители не знали о том, где я прячу деньги. А то бы забрали. Обязательно бы забрали… – Она встрепенулась. Словно вдруг протрезвела, словно пробудилась от сна. – О, черт! Мамы и папы больше нет! Я теперь совершенно одна, я теперь сирота – самое страшное, о чем только могла помыслить! Надо срочно связаться с милицией!»
Опять осторожно выглянув в коридор и убедившись, что там никого, Тамара переместилась в спальню родителей. На комоде по-прежнему монолит-видеодвойка. Рядом музыкальный центр «Айва». На прикроватной тумбочке оправленная серебром малахитовая пепельница и два маминых золотых перстенька.
«Ничего не украдено. Странно. Что за грабители? Зачем же тогда они убили родителей? – Она сняла трубку и потерянно вслушалась в длинный гудок. – Какой у милиции номер? Ноль-один? Ноль-два? Ноль-три? Не помню. – Тамара сделала над собой усилие, сосредоточилась. – Ноль-один – это пожарные, ноль-три – скорая помощь. Значит, ноль-два». – Она надавила на кнопочки на сереньком аппарате.
– Милиция. Двадцать девятая.
– Здравствуйте, – на удивление спокойно сказала Тамара. – У меня убили родителей. Я пришла из школы домой и нашла их в зимнем саду. Их застрелили.
Она четко ответила на несколько коротких вопросов, дождалась:
– Наряд выслали. Жди. Никуда не уходи, девочка, и открой входную дверь.
Пробормотала:
– Она открыта.
Но телефонная трубка отозвалась ей короткими гудками.
Шок – но не болевой – сковал ее в тот момент, когда она собиралась положить трубку на место. Трубка так и осталась гудеть на тумбочке около телефона. А Тамара замерла, свернувшись калачиком на широкой кровати родителей. В глазах отрешенность, в голове пустота. И не было слез. Не было ничего…
Прибыв по вызову, наряд милиции обнаружил сначала открытую нараспашку дверь в богатый кирпичный коттедж. Потом – на втором этаже в помещении зимнего сада два стреляных трупа. И, наконец, в одной из комнат девочку-подростка, одетую в школьную форму, которая, лежа на кровати, безучастно смотрела в пустоту.
– Эй, дочка. Алло. Ты в порядке? – Пожилой старшина похлопал Тамару по плечику, слегка надавив, перевернул на спину. Она продолжала молча глядеть в никуда сухими глазами. – Скажи хоть что-нибудь... Ваня, – старшина повернулся к напарнику, – свяжись еще раз с отделением. Пусть, кроме прокуратуры, пришлют… В общем, сам видишь. – Он кивнул на Тамару. – Нужен врач.
– Мама… Папа… – вдруг прошептала девочка сухими губами.
II
Герда 17 июля 1999 г. 20-15 – 20-35
Внутри мусорского УАЗа воняет бензином. Затянутые металлической сеткой окошки заляпаны грязью настолько, что почти не пропускают света, и в «стакане», предназначенном для транспортировки задержанных, почти полный мрак. Железная лавочка вдоль борта настолько узка, что, когда «луноход» подбрасывает на ухабах, я удерживаюсь на ней только чудом. И с удивлением вижу, что, не в пример мне, и Гизель, и Касторка, расположившиеся напротив, чувствуют себя на этом насесте совершенно вольготно, смолят одну сигаретину за другой и, перебивая друг друга, повествуют нам с Дианой – дебютанткам – чего предстоит ожидать у клиента.
– Мы к нему отправляемся уже в пятый раз…
– …Нет, в четвертый…
– …Ну, пусть в четвертый. Не суть. Так вот, зовут его Юрик. Хотя на вид ему не меньше семидесяти, все равно Юрик. Какой-то местный туз... Да, вроде, еще и политик. Точно не знаю, мы его не расспрашивали.
– Импотент. Притом полный. Только и способен теребить без толку свой вялый. Мы с Гизелькой пидорасимся на диване, изображаем, типа, двух лесб. А он на нас лупит буркалы и тащится. Ну, конечно, хавки выкатывает от пуза…
– …И всегда, стоит нам только нарисоваться, отстегивает каждой по вмазке. Мы обкайфуемся и… Впрочем, вас это ведь не колышет. Вы ж не торчите.
– Мы не торчим, – цедит Диана, всем своим видом показывая, насколько ей омерзительны обе лесбы-наркоши, за дозу кайфа готовые вылизать задницу старому пердуну. Ее б, Дианина, воля, она побрезговала бы даже плюнуть в их сторону, не то что участвовать в их базарах о ширеве и старом хрыче-импотенте. Но сейчас хочешь не хочешь, а послушать полезно. – Вы в курсах, кто еще будет там кроме Юрика?
– Нет, не в курсах.
– Нянек там видели? Пересчитали?
Касторка задумчиво чешет накрученную, как у барана, башку.
– Вроде бы четверо.
– Каждый раз постоянные? – вмешиваюсь в разговор я.
– Ну.
– Не нукай, а отвечай. С зоны вас всегда конвоировали трое, как сейчас?
– Нет, – качает репой Касторка. – Всякий раз только Пурген. Только один.
А вот сегодня нам в топтуны отрядили сразу троих вэвэшных контрактников. С автоматами, черт побери! С этими не пошуткуешь. Это не старенький прапор Пурген, которого знает вся зона и который за всю свою жизнь не обидел и кошки. Это волки! И вытащили их из логова, отправив в сегодняшний ночной дозор, не иначе как из-за нас с Диной-Ди. И хоть это и глупо, но я польщена: с нами считаются, нас боятся настолько, что в качестве охранников отправили, пожалуй, самых профессиональных негодяев, каких смогли отыскать.
– Что там за хата? – спрашиваю я.
– Дворец! – От восторга Касторка даже захлебывается сигаретным дымом и кашляет. – Три этажа. Все блестит, все сверкает.
– Ладно, увидим, – небрежно бросает Диана, и я ощущаю у себя на ладони ее теплую руку. – Гердочка-Герда, – шепчет она. – И куда же мы с тобой, дуры, полезли? Уж не в золотую ли клетку?
– Скоро приедем, – обещает Гизель.
– Гердочка-Герда. – Левое ухо обдает жарким дыханием Дины. – А не помолиться ли нам сейчас о спасении наших заблудших душонок? Потом на это может не оказаться времени.
Как миноносец на крутой волне, переваливаясь с боку на бок на бездорожье, «мелодия» медленно, но уверенно ползет вперед.
– Гердочка-Герда. Стыдно признаться, но чего-то меня бьет мандраж.
– Не менжуйся, Диана. Все будет о’кей. Думай о том, что у тебя впереди только… Невелик выбор. Или еще семь лет без права на помиловку или амнистию, или…
– Гердочка-Герда. Знала бы ты, как я не хочу воевать. Но если так повернулась судьба, выбирать не приходится. И если нам суждено нынче влезть в большое дерьмо, мы сделаем это вместе. Два года уже везде и всегда… вместе…