Степенно в беседку входит хозяин дома. Я невольно поднимаюсь и склоняюсь в почтительном поклоне, удивляясь себе. Он подошел и присел на край ложа. Движением руки пригласил меня присесть рядом.
"Неплохое начало", — подумалось. Сажусь.
— Алексиус, дочь рассказала мне твою историю. И я склонен поверить в нее, — он пристально смотрит мне в глаза.
Неприятно. Старик словно в мозг вошел. Такого не проведешь. Стараюсь смотреть без рабской покорности или, не дай Бог, с вызовом.
— Меня зовут Спуринний Маркус Луциус, я сенатор Этрурии.
Молчу в ответ. Пытаюсь придумать, как мне представиться. Сенатор смотрит мимо, будто задумался о чем-то, потом махнул рукой, словно принял решение. — О чем ты мечтал, чем хотел бы заняться, что тебе по сердцу? Ведь это не требует воспоминаний? Чего ты сейчас хочешь?
— Хочу стать воином, — не раздумывая, отвечаю.
Сенатор хмурится, качает головой.
— Я ожидал от тебя другого. Думал, ты — философ, ученый муж, — он показывает ладони и указательным пальцем левой руки проводит по цепочке мозолей под пальцами правой к огромной мозолине на холме Луны. — Это от гладиуса (римского меча) и пилума(дротика). У тебя таких нет. Ты — не воин.
"Конечно, не воин, но что может помешать им стать?" — гоню дерзкие мысли, включаю дипломатический тон:
— Да, я никогда не держал гладиус в руке, — Спуринний удовлетворенно кивает, мол, давай, продолжай, мне нравиться твое признание. — Но меня обучали рукопашному бою, стратегии и тактике ведения боевых действий. — И ведь почти правду сказал! — Я хотел бы попробовать стать солдатом.
— Девушка на твоей родине действительно похожа на Спуринию? — как-то неожиданно старик сменил тему.
— Как две капли! — тут я не соврал.
— Значит, она тебе по сердцу?
Ну что я мог ответить?
— Конечно! — я даже привстал, демонстрируя волнение. От собственного лицемерия стало немножко противно и пришлось закрыть глаза, чтобы скрыть промелькнувшие в голове мысли.
— Да прибудет с вами благословение Туран, — сказал Спуринний.
Не зная, как реагировать на его слова, я на всякий случай прижимаю руки к груди и киваю головой. Проснувшиеся вдруг собачьи инстинкты помогли предугадать властный жест сенаторской руки и рухнуть на колени.
Стою на коленях и пытаюсь понять — благословение на что?
Слышу:
— Теперь ты Спуринии муж. Завтра я напишу консулу Этрурии письмо с просьбой как моему сыну дать тебе под командование манипулу. А сейчас, сын мой, пойдем, я покажу тебе поместье.
Прозреваю — вот это влип! Это мне за грехи в прошлой жизни, там — в будущем.
Идем смотреть поместье. Спуриний важно впереди, а я, стараясь изо всех сил выглядеть как достойный человек, на полшага отстаю.
Дом сенатора построен у подножия холма так, словно врос в его основание. Как оказалось, дом строили на входе в рукотворные пещеры. Когда-то тут искали медь. Сейчас часть пещер засыпали, часть используют для хозяйственных нужд. Под холмом можно пройти к самому Тибру, запасной такой выход на случай бегства от врагов. Дом имеет северное и южное крыло со спальнями и столовыми. Тут я сам догадался, что хозяин переходил из одной части дома в другую со сменой времен года. Сейчас — знойное лето. Холм прекрасно защищает дом от палящих лучей солнца. В восточной части расположен кабинет хозяина и библиотека. Перед домом — парк с цветником и фруктовыми деревьями. Яблоки, абрикосы, персики, айва, инжир, гранаты — почти все в цвету. Запах обалденный, просто с ног валит.
Слева от дома, на небольшой возвышенности, расположены служебные постройки: кухня для рабов, баня, где они моются по праздникам, зимние хлева, летние загоны для скота и птицы и при них помещения для пастухов, птичников и скотников.
Все рабы живут в одном бараке, чтобы легче было наблюдать за ними. Немного в стороне — давильня для винограда, погреб для масла и винный погреб, где хранятся засмолённые и запечатанные амфоры с вином, кладовые для сельскохозяйственных орудий и амбары для зерна и сена.
За оградой усадьбы расположены мельница, рига, хлебная печь, ямы, где собираются удобрения, и два пруда. В одном мокнут ветви, прутья, волокна, в другом плещутся гуси и утки.
За усадьбой начинается поле, засеянное пшеницей и ячменём, дальше — холмы, покрытые виноградниками, а за ними — оливковая роща и дубовый лесок, дающий прекрасные жёлуди для свиней и корм для коз и овец.
Крупный скот до нашествия галлов отправлялся с пастухами в горы, на общественные пастбища. Теперь, сетует Спуринний, волов в хозяйстве всего с десяток для пахоты и перевозки урожая.
Увидел я и удобную дорогу, ведущую в ближайший город, куда отвозятся на продажу продукты из имения.
Спуринний оказался хорошим гидом, я все понимал и запоминал на всякий случай, мысленно восторгаясь, как тут все ладно устроено.
В голове роились вопросы, но я не знал, как обратиться к сенатору. Поэтому мне ничего не оставалось, как идти, молча, рядом.
Закончив осмотр местных достопримечательностей, мы вернулись в атриум. У ложа появился столик, сервированный к ужину.
Присев за него, мы помолчали минут пять.
Молодая рабыня, я бы сказал, типичная римлянка, принесла вазу с фруктами и вино в красивом бронзовом кувшине, воду в глиняном сосуде, напоминающем ручками амфору, но с плоским дном, и миску с медом.
Я с интересом наблюдал за тем, как она, ловко используя дощечку, положила в кубок, вырезанный из кости, немного меда, добавила воды и вина. Спуринний, подняв со столика кубок, взмахом руки отпустил ее.
— Почему мой сын молчит и ни о чем не спрашивает своего отца?
Столбенею от такой куртуазности. Собравшись с духом, отвечаю:
— Отец, я почти ничего не вспомнил. И мне бы очень не хотелось разочаровывать тебя, — поскольку мое обращение сенатор воспринимает благосклонно, я с большей уверенностью продолжаю: Это Рим?
Я спросил, указывая рукой на все вокруг. Спуринний если и удивился вопросу, то вида не подает. Он отпивает из кубка и, повторяя мой жест, отвечает:
— Это Великая Греция. Рим сожгли галлы около ста лет назад. Сейчас на месте Рима стоят только древние валы. Наше государство и город зовутся — Этрурия. Когда пришли галлы, царь Турн сразу же договорился с их вождями о дани. Галлы прошли мимо города и стерли с лица земли не покорившийся Рим. Южнее Этрурии есть поменьше — Клузий и Тарквинии, к северу стоят — Перузия, Популония, Пиза и Арреций. Севернее — Арреция, города галлов, а южнее того места, где когда-то стоял Рим, территория италиков. Галлы не пошли на их земли. И хоть мы платим им дань, италики для нас сейчас большая угроза. Они хуже варваров-галлов. Их племена — Брутии, Кампанцы, Луканы, Сабиняне и Самниты — воинственные пастухи. У них нет городов, им нечего защищать, но народы эти любят золото и красивых женщин. Рабыня, что прислуживает нам, из племени лукан. Два года назад консул Тит захватил много рабов, разбив Лукан, подошедших к стенам Клузия. По слухам, сейчас Самниты и Сабиняне готовятся в набег на наши земли. Так что, сын мой, если так будет угодно богам, очень скоро ты сможешь привести в имение новых рабов, — старик улыбнулся.
Я, напротив, загрустил. Значит, я попал не в прошлое Земли. От галлов в моем историческом прошлом Рим спасли гуси.
После глотка вина мое настроение пошло в гору — это прекрасно, значит, ничто в будущем не предрешено! Я поднимаю кубок и произношу тост:
— За победу над врагами Этрурии! — сенатор вскидывает брови, что-то новое появляется в его взгляде. Наверное, идея ему понравилась. Пьем до дна.
Поставив кубок, Спуринний хлопает ладонями, да так неожиданно, что я вздрагиваю. Входит рабыня. Несет сыр с белым хлебом и суп, совсем не привлекательный на вид: в мутном бульоне плавает обычная фасоль.
К нам присоединяется Спуриния. Трапезничаем не спеша и молча.
Хоть и чувствую голод, но поглощаю эту бурду с некоторым волевым усилием. Эта еда мне не по вкусу. Тут же вспоминаю утренние побои и ужас, что переживал тогда, — и не замечаю, как опустошаю миску.
Рабыня снова принесла вино и разлила, уже ничем не разбавляя. Спуриния, не сказав ни слова, удалилась.
Вино оказалось крепким. Хорошо, что я особо и не прикладывался. В беседку входили какие-то люди, что-то докладывали сенатору и тихо удалялись. Когда сенатор поднялся и сказал: "Возьми, и пошли", — я обнаружил на столике маленькую шкатулку. Кто и когда убрал еду, не заметил.
Мы выходим в сад. На алее толпится народ. В воздухе витают винные пары.
Увидев Спуринию в белом свадебном платье, покрытой фатой, я остолбенел.
Сенатор подталкивает меня к невесте и шепчет на ухо: "Открой шкатулку". Подхожу к Спуринии, открываю шкатулку. Вижу маленькое кольцо и массивный золотой перстень. Тут все понятно, обручаемся.
Народ вокруг ликует. В сопровождении всей этой толпы идем в дом. На пороге спальни над головой невесты слуги преломили каравай хлеба.
В апартаментах рабы раздевают нас, разводят по купелям. Облили водой, натерли ароматным маслом, поскребли какой-то фигней. В общем — я в ауте от происходящего, с одной только мыслью в голове: "Когда все это закончится?"
Наконец мы остались одни. Спуриния легла на ложе и раздвинула ноги. Со мной тут же случается когнитивный шок: "Так просто!" Вспоминаю, как уламывал Спуринию из моего мира, и ее реплику: "Ты хочешь сделать меня своей любовницей". Теперь понимаю, что она имела в виду! Замуж хотела! Что же, от судьбы не уйдешь.
С этой мыслью ложусь рядом с женой. Чувствую — хочу.
Начинаю банально без эмоций поглаживать ее плечи, грудь и живот. Наверное, до меня ей не приходилось чувствовать эффект от таких поглаживаний. Спуриния напрягается, широко раскрывает синие глазища. Улыбаюсь и целую ее в губы. Она неумело отвечает и закрывает глаза.
В какой-то момент она завелась, почувствовав ее желание, я стал дрожать от возбуждения. Все закончилось, увы, быстрее, чем мне бы хотелось, но ощущения в теле остались восхитительные. Хочу ее еще и еще!
В общем, утро наступило слишком быстро.
Интерлюдия
Над горной грядой, купающейся в кудрявых облаках, сверкая отполированными гранями, когда то висела пирамида. Если бы, кто-нибудь из современников Алексея пролетая, например, на самолете, увидел бы ее, то вполне мог потом рассказать, что видел египетскую пирамиду, парящую над горой Митикас.
Наверное, древние греки знали наверняка — боги существуют. И живут они там, на Олимпе.
Те боги часто вмешивались в дела людей и если вдумчиво прочесть Мифы, то с легкостью можно ответить на вопрос — зачем.
Они играли, развлекались, соперничали и получали от людей эманации страданий и любви, без которых не смогли бы функционировать. Ведь такими их создали.
Кто создал? Однажды маленький Эрос спросил об этом Зевса. Верховный посмотрел на звезды и ответил: "Всевышний!"
Однажды бог Танат взглянул прямо в глаза Агамемнону и Троя Приама пала. Он был единственным из богов, не любящим даров. И был изгнан с Олимпа. Поздно, слишком поздно. Ушли в забвение с погребальных костров или в морскую пучину Посейдона герои — дети богов. Один лишь Эней, сын Киприды Пеннорожденной, Владычицы любви стал саженцем в новом для богов Номосе.
Там он смог укорениться, а вместе с ним и боги обрели новую силу и страсть. И теперь над Альпами или Везувием остроглазый пастух или морской разбойник могли бы рассмотреть в небесах сияющую отполированными гранями пирамиду, парящую высоко в небе.
Глава 2
— Ахилл! Где тебя носит, песий сын?
Нас разбудил властный голос сенатора. Наверное, он специально покрикивал на рабов: солнце стояло высоко, а мне сегодня предстоял путь в Этрурию.
Целуемся, заводимся, но Спуриния берет себя в руки и говорит: "Нет. Тебе нужно ехать". Сам знаю, но не понимаю причины такой спешки. Хочу спросить: "А как же медовый месяц?" — но, вспомнив, как все началось в этом мире, молчу и с искренней благодарностью обращаюсь к местным богам. Чувствую, как-то хорошо стало!
После скромного обеда опять угощали бобовым супом и сыром с оливками. Спуринний показал мне кусок тонкой кожи ягненка и прочитал письмо консулу.
" Спуринний Маркус Луциус приветствует Прастиния Апиуса Постумуса и так далее (etc).
Направляю к тебе моего сына Алексиуса Спуринна Луциуса. Прошу доверить манипулу (manipula — букв. "горсть", от manus — "рука" — основное тактическое подразделение легиона в период существования манипулярной тактики, численностью от 120 до 200 человек) в твоих легионах, дабы служил сын мой Этрурии"
Пока Спуринний опечатывал свиток и прятал его в деревянный тубус, я запоминал свое новое имя. Алексиус Спуринна Луциус — по-моему, неплохо звучит!
Сенатор торжественно вручил мне тубус и гладиус — простой меч, но с красным камнем в навершии рукояти. Наверное, это, по их меркам, был "крутой" меч. Ножны выглядели богаче: внизу и вверху золотое обрамление, да и самоцветы оружейники куда только не вставили.
Раб подвел коня без седла, только с наброшенной на спину попонной. Выхожу из состояния эйфории. От мысли о предстоящей поездке на жеребце, мутит. На его холке переметные сумы, наверное, с едой. Старый конюх помогает мне взгромоздиться на спину, бъющего от нетерпения копытом о землю, зверю. Я заволновался: "А где же Спуриния?"
Конечно же, она пришла. Поцеловала мое колено и вложила в ладонь кожаный мешочек с наличностью. Очень хотелось поцеловать жену, но все происходящее, похоже, вершилось по каким-то строгим правилам. Засунув кошелек за пояс, лихорадочно соображаю: " Как тронуться с места?"
Бью пятками в бока коня, и он срывается в галоп. Чувствую, что падаю. Молюсь: "О Боже!" Как я удержался верхом, избежав обидного падения, не знаю. Но снова произошло невероятное: мне просто очень хотелось, не опозорится и, мгновенно почувствовав уверенность, я поддал "газку". За спиной слышу одобрительные возгласы. Я как настоящий джигит несусь по дороге. Здорово!
Настроение оптимистично набирает обороты: пусть я не мог пользоваться чудесной силой, исполняющей непостижимым образом сокровенные желания, но в нужный момент вполне мог рассчитывать на Божественное вмешательство.
Жеребец трусит рысью, я ерзаю на нем, пытаясь избавиться от тупой боли в том месте, где спина теряет свое интеллигентное название и жгучей на внутренней стороне бедер. Время от времени напеваю: "Дорога, дорога, ты знаешь так много..." Вокруг виноградники и поля сменяются дубовыми и оливковыми рощами. Кое-где, то справа, то слева вижу усадьбы. Рабов, а, может, и колонов (арендаторов), трудящихся в оливковых рощах, виноградниках и наполях засеянных двузерянкой.
Прямо по курсу вижу облако пыли.
Когда в трех всадниках я разглядел одетых в шкуры здоровяков в рогатых шлемах, подумалось одно: "Галлы!" Безмятежное настроение как ветром сдуло. Неприятный холодок ударил в солнечное сплетение. Чего одинокий путник мог ожидать от встретившихся на дороге оккупантов?
Мой конь с удовольствием перешел на шаг, а я стараюсь "рулить" поближе к дубам, раскинувшимся справа от дороги. Галлы, увидев меня, "притормозили", усугубив тем и без того паническое настроение.
Они приблизились настолько, что я рассмотрел и круглые щиты на крупах коней, и мечи на поясах всадников, и копья, непонятно как притороченные к седлам. "Вот повезло же им! Седла, однако!" — вымученно улыбаясь, машу им рукой. Мол, привет, я тут так, просто мимо еду и никого беспокоить не собираюсь.
Когда один из них гнусаво заговорил, мое воображение подкинуло образ братка из буйных девяностых: "Здравствуй дорогой! Куда торопишься? Стоять! Бояться!" — а я очень испугался.
Ловлю себя на том, что наблюдаю все происходящее со стороны. Только осознал этот непостижимый факт, как вернулся в себя, чувствуя дикую встряску в теле. Снова вижу плавящуюся пленку, но уже как-то мимолетно.