Пить мартини с солеными огурцами его научила Шуба лет десять назад. Это называлось у нее «демократизация», «оптимизация» и еще как-то, Севка забыл…
– Как, говоришь, зовут жену банкира, которую убили? – Шуба сдернула ноги с Севкиных коленок и вскочила. – Жанна Говорухина?
– Говорухина Жанна Владимировна.
– Так я ее знаю! Вернее, теперь уже получается – знала. – Шуба залезла с ногами на подоконник и закурила.
– Да ну? – удивился Севка, но тут же недоверчиво пояснил: – Ты не могла ее знать, вы обитали в разных слоях атмосферы.
– Я ее учила водить, – улыбнулась Шуба, показав белые крепкие зубы с маленькой щербинкой в верхнем ряду.
– Говорухина ходила на курсы вождения? – поперхнулся Севка.
– Нет, я занималась с ней в индивидуальном порядке. Увидела в газете объявление «Требуется инструктор по экстремальному вождению» и позвонила. Жанна предложила за несколько занятий приличные деньги, я согласилась. Да я же тебе рассказывала об этой истории! Это было месяца три назад, весной.
– Не помню, – признался Севка.
– Конечно, не помнишь, – усмехнулась Шуба, выпустив через нос тонкую струйку дыма. – Ты же меня никогда не слушаешь!
– Слушаю! – Севка подскочил к ней и схватил за коленки. Даже на них были веснушки – маленькие, солнечные и очень родные. Фокин чмокнул Шубу в эти веснушки. – Я слушаю, но все забываю. Скажи, а на хрена Говорухиной понадобилось учиться экстремально водить?
– Странный ты, Фокин, – прищурилась Шуба. – Не могла же я ее об этом спросить. Сам говоришь, мы обитали в разных слоях атмосферы!
– Ну да, – поскучнел Севка, забирая у Шубы сигарету.
Они всегда так курили – одну на двоих.
– Я, конечно, ее ни о чем не спросила, но она сама мне сказала! – улыбнулась Шуба.
– Зараза ты, Шуба! Ну, говори быстрей…
– Жанна захотела участвовать в уличных гонках. Другими словами, стать стритрейсером.
– Ну ни фига себе! По-моему, это занятие для чокнутой молодежи, а не для жен банкиров.
– Ошибаешься. Это занятие для всех. Кстати, очень увлекательное. Я пару раз участвовала в таких гонках, мне понравилось. В городе есть несколько группировок, которые гоняют по ночам на машинах. Что-то типа клубов, или нет, скорее, просто тусовок. Иногда гонки проходят на классические четыреста два метра, но тогда соревнуются на загородной трассе и дорогу перекрывают. Но чаще в черте города это просто гонялки с элементами городского ориентирования.
– Насколько я понимаю, в гонках побеждает тот, кто виртуознее и быстрее проходит маршрут по городским улицам?
– Да, сложность городских гонок состоит в том, что машины несутся не по специально оборудованной трассе, на которой перекрыто движение, а по обычной улице, где ездят машины и стоят гаишники. Нужно умудриться никого не угробить и не попасться гайцам, хотя у большинства таких гонщиков есть «волшебные» пропуска, при виде которых гайцы отдают честь и позволяют творить на дороге все, что угодно.
– Гадкое занятие, – поморщился Севка. – Ненавижу пустой, глупый риск. В Чечню бы их на недельку, этих стритрейсеров, под снайперские пули и на заминированные дороги, чтобы поняли цену своей и чужой жизни.
– Зануда ты, – Шуба забрала у него сигарету, докурила и затушила бычок в пепельнице. – Людям нужен адреналин, иначе они начнут кидаться друг на друга. А ничто так не дает насладиться опасностью, как неоправданный риск. Оправданный такого наслаждения не дает. Оправданный риск вызывает страх, а это совсем другое.
– Философша, – усмехнулся Фокин, протягивая Шубе бокал мартини с соленым огурцом.
– Хочешь спросить, какая она была, Говорухина Жанна?
– Не хочу, но надо. Какая она была?
– Невысокая и некрасивая. Такая, как я.
– Ты это… Зачем так говоришь? Ты очень даже ничего!
– Но был в ней характер, стержень и какой-то потрясающий шарм, – не обратила Шуба внимание на Севкины потуги сделать ей комплимент. – Конечно, с ее возможностями нетрудно было хорошо одеваться и иметь все самое лучшее, но все же шарм – это то качество в женщине, которое одними деньгами не обеспечишь. Для этого нужны воспитание, образование, самоирония… Впрочем… никто не знает, что для этого надо. В общем, Говорухина показалась мне интересной, приятной женщиной без зазнайства и самодурства, но привыкшей всегда добиваться своего. Через неделю она прекрасно водила: на большой скорости выполняла «полицейский разворот» и «змейку». Я дала ей всего шесть уроков, по три в неделю, хотя планировала убить на эти занятия месяц. Она заплатила всю сумму и горячо поблагодарила меня.
– Как ты думаешь, – Севка достал из кармана кольцо с топазом, – она могла носить такое кольцо?
Шуба покрутила в руках колечко и вернула его Севе.
– Вряд ли, – покачала она головой. – Говорухина предпочитала более изысканные и дорогие украшения.
– Вот и я говорю! – обрадовался Севка. – Это не ее кольцо!
– Если только его не подарил ей молодой и не очень богатый любовник. Из уважения и любви к нему Жанна могла носить это кольцо.
– Точно, – опешил Сева. – Надо же, мне это даже в голову не пришло.
– У тебя мужская голова, Фокин, – потрепала его по волосам Шуба. – В ней мужские мозги, которые многого не понимают.
– Но кому же звонил тогда тот амбал, который стрелял в нас с Лаврухиным? Если хозяйка кольца – Жанна, зачем он его искал?
– Не знаю. – Шуба спрыгнула с подоконника и потянулась крепко сбитым, далеко не худеньким телом. – Одно скажу, Жанна не производила впечатление человека, который своим поведением мог заставить кого-то вспылить так, чтобы появилось желание треснуть ее топором по башке. Она показалась мне сдержанной и утонченной.
– А муж?! Ты видела ее мужа?!
– Нет, – усмехнулась Шуба, – в моих услугах он не нуждался, а Говорухина о своих семейных отношениях не распространялась.
– Ты прелесть. – Севка схватил ее за руку и чмокнул в ладонь, где тоже поселились маленькие, едва заметные веснушки.
– Ну наконец-то я смогла быть тебе полезной!
– Ты часто очень полезная, очень, очень часто полезная… – зашептал Сева и полез к Шубе обниматься.
– Секса не будет, ты чеснок ел, – отрезала Шуба, высвобождаясь из его рук.
– Я ж его другим местом ел! – возмутился Севка.
– При чем здесь место? Секс – это полет души!
– Тогда тем более чеснок ни при чем!
– Пойдем, я постелю тебе на раскладном кресле, – сбавила обороты Шуба и с гордой спиной ушла в комнату.
Спать на раскладном кресле Фокин не любил. Раза два за ночь у кресла подламывались ножки, и Севка с грохотом падал на пол. Рефлекс, приобретенный в горячих точках, заставлял его хвататься за пистолет. Однажды он даже пальнул спросонья, пробив в хлипкой двери дырку, но Шуба, отличавшаяся железным здоровьем и крепкими нервами, даже не проснулась. Только утром, увидев пулевое отверстие, она сказала, что ей снилась война с китайцами.
– Гад, Лаврухин, гад, гад, гад, гад, обломил такой полет души! – Севка сунул под мышку недопитую бутылку мартини и поплелся за Шубой, которая первый раз в жизни стала вдруг недосягаемым сексуальным объектом. Надо сказать, это прибавило ей привлекательности. Севка с интересом смотрел на ее крепкие ноги, пока она стелила постель – себе на диване, ему на ненавистном раскладном кресле.
Не стесняясь, она разделась и только потом погасила свет. Впрочем, за окном уже вовсю набирал силу ранний летний рассвет, и видимости отсутствие электричества не убавило. Шуба нырнула под простыню и, раскинув руки, уставилась в потолок.
Севка, допив из горла мартини, быстро разделся до трусов.
– Ты уверена, что чеснок помешает нашему взаимному полету души? – уточнил он, гарцуя на цыпочках возле хлипкой конструкции, на которой ему предстояло спать.
– Уверена. – Шуба взяла со спинки дивана розового медведя с бантом и прижала к груди. – Скажи, Фокин, ведь ты забыл, что у меня сегодня день рождения? Забыл?!
– Понятно. Обиделась! – Севка нырнул под тонкое одеяло, ощутив, как поехали по полу раскладные ножки. – Когда простишь?
– Никогда.
– Врешь. К утру моя вина покажется тебе ерундой.
– Знаешь, чем женщина отличается от мужчины?
– Она не жрет по утрам чеснок?
– Нет, она никогда не наденет трусов со словами «высохнут на жопе».
Севка захохотал. Когда у них с Шубой не было секса, то начиналась дуэль анекдотами.
– Новый русский заходит в публичный дом, швыряет сто долларов на стол.
– Мне две телки на всю ночь!
– Мужчина, извините, у нас такса пятьдесят долларов в час!
Тот постоял, подумал и говорит:
– Хрен с вами, давайте таксу!
Теперь захохотала Шуба, хотя наверняка знала этот анекдот.
– Аптека в День всех влюбленных, – подхватила она эстафету.
– Здравствуйте! Здравствуйте… – Шуба вдруг заснула на полуслове в обнимку с медведем.
Дуэли не получилось.
Севка вздохнул и… с грохотом рухнул на пол.
– Закончились! – дорассказал Севка анекдот до конца.
Разбудил Фокина телефонный звонок.
Севка с ужасом обнаружил, что уже двенадцать часов дня, что Шуба давно на работе и что спит он на полу, среди разбросанных постельных принадлежностей.
– Алле! – схватил он мобильный. – Частный детектив Фокин слушает!
– Ты что, квасил всю ночь, частный детектив Фокин? – с сарказмом спросил голос Лаврухина.
– Я падал всю ночь, – честно признался Сева.
– Откуда?
– С кровати.
Лаврухин крякнул, но не стал уточнять причины такого странного ночного поведения Севки.
– Я тут узнал кое-что из того, о чем ты просил, – бесцветным голосом сказал он.
– Докладай! – приказал Севка, хотя совершенно не был готов к восприятию информации. Он поднялся с пола и, прижав мобильный к уху плечом, начал собирать постель и придавать креслу первоначальный вид.
– У Говорухиной не было никакого любовника. Она безумно любила мужа, очень хотела детей и, наконец, забеременела, – отчеканил Лаврухин.
– О господи! – Севка замер над креслом, которое никак не хотело складываться. – Она что, еще и беременная была?
– Да. Срок совсем небольшой, месяца два, не больше.
– Муж об этом знал?
– Понятия не имею.
– Кто тебе все это рассказал?
– А ты меня к кому посылал?! – завопил Вася. – К подружкам бабкиным! Вот подружки-соседки и рассказали! Ксения Сергеевна, у которой инсульт, – бабушка по линии матери Жанны. У депутата Назарова было две жены, Жанна – дочь от первого брака. У Владимира Назарова хорошая репутация, никаких «темных дел» за ним не числится, во всяком случае, официально об этом неизвестно.
– Молодец, Лаврухин, – похвалил Васю Фокин. Кое-как наведя в комнате порядок, он пошел на кухню. – Ты еще вот что… Разузнай у своих приятелей-гайцов, в какой команде стритрейсеров гоняла жена банкира. Что там о ней говорят, попадала ли она в какие-нибудь дорожно-транспортные происшествия и вообще зачем ей это понадобилось. В общем, Вася, узнай все, что сможешь.
– Фокин, – задохнулся от возмущения Вася. – Фокин… Фокин…
– Алле, Вася, прием! – весело отозвался Сева. – Прием! Как меня слышишь?! Через пару лет я прославлюсь, и ты будешь гордиться, что работал со мной! Привет теще и ее огурцам!
– Пошел ты! – выдохнул Вася и отключился.
Завтрак, разумеется, был оставлен на столе под полотняной салфеткой. Севка умылся прямо на кухне, сделал несколько отжиманий от табуретки и только после этого заглянул под салфетку.
Тосты с джемом, остывшая яичница, поджаристые сырники и два бутерброда с колбасой. И это при том, что Шуба хорошо знала: Севка завтракает только чашкой кофе без сахара и куском черного хлеба с маслом, посыпанным сахаром. Привычка так завтракать осталась у него с детства, и ничто – ни армия, ни горячие точки, ни мирная жизнь впоследствии – не лишили его пристрастия исключительно к этим продуктам на завтрак. Разве что масла иногда не было… Или сахара. Или кофе. А то и первого, и второго, и третьего… Но уж горбушка черного хлеба всегда находилась, даже в самые безденежные времена.
Севка включил кофеварку, убрал излишки еды в холодильник, оставив только бутерброд с колбасой, и позвонил отцу.
– Папаня, ты где?
– В могиле, – глухо ответил папаня практически трезвым голосом.
– Копаешь?
– Уже пятую за утро. Мрут и мрут, заразы, как мухи. А чего мрут-то?! Солнце светит, птички поют, водки море… Хорошо! – Генрих Генрихович шумно высморкался и постучал лопатой о край могилы – Севка хорошо знал этот звук и привычку папани сбивать с лопаты прилипшую землю. Фокин-старший, хоть и работал на Северном кладбище сторожем, но когда землекопов не хватало, сам рыл могилы.
– Я к тебе в гости приеду, – сообщил Севка.
– На хрена? Птичек послушать?
– Мне нужно найти могилу Дениса Полыханова.
– Давно чувак помер?
– Лет десять назад. Наверное. Я точно не знаю.
– Ясно, – поскреб папаня затылок – этот звук Севка тоже хорошо знал. – Ну, приезжай, поищем.
Фокин выпил кофе, съел бутерброд и, свистнув у Шубы из непочатой пачки сигарету, помчался в машину.
Ключ от квартиры он взял с собой.
Папаня встретил его у ворот. Судя по цвету носа и слегка осоловелым глазам папани, в мире все обстояло не так гладко, но и не очень плохо.
– Что отмечаем? – похлопал Севка его по плечу.
– Факт существования жизни, – с трудом выговорил Фокин-старший.
– Среди могил это звучит кощунственно, – хмыкнул Севка.
– Среди могил это особенно остро чувствуется. – Опираясь на лопату, папаня пошел впереди – длинный, худой, сутулый, в чудовищно грязных штанах с оттянутым задом, но с бесконечным достоинством в движениях и во взгляде.
Севка шел за ним, прикидывая, подкинуть отцу деньжат или подождать до конца месяца в целях оздоровления папаниной печени. Так ничего и не решив, Фокин догнал отца.
– Нашел я могилу, которая тебе нужна, – сообщил Генрих. – Только туда топать и топать.
– Ничего, прогуляемся.
– И зачем тебе такое старье? Может, что-нибудь посвежее найдем?
– Папань, я ж не грабить иду. Мне улики нужны.
– А, ну если улики… Хотя, какие улики через десять лет? – Генрих достал из кармана бутылку водки и, отхлебнув из нее, снова сунул в карман.
– Мне нужно алиби, – уточнил Севка.
– Слушай, какое алиби у человека, который давным-давно помер? – резко остановился папаня.
– Железное, – засмеялся Сева и пояснил: – Мне нужно найти на могиле Дениса Полыханова следы пребывания человека, которого подозревают в убийстве.
– Ничего не понял. – Генрих свернул на узкую дорожку между могилами и ускорил шаг. – Мрут и мрут, заразы, как мухи, мрут и мрут, – заворчал он, – а чего мрут-то? Водки – море, лечись – не хочу!
– Если бы все вылечивались, у тебя бы работы не было, – возразил Севка.
– Точно! – обрадовался папаня такому верному наблюдению. – А ведь я, Севун, знаешь как работу свою люблю?! Свежий воздух, тишина – крыс-сотища! – Генрих мечтательно посмотрел на небо и, опять отхлебнув из заветной бутылочки, добавил: – А главное, работа с людьми.
– Ты бы пил меньше и жрал больше, – посоветовал Севка, пробираясь между старых, заросших травой оградок.
– Ага, чтобы у меня появилось такое вот алиби? – Генрих кивнул на могилку. – Все, пришли, – показал он на простой металлический памятник со звездой, какие ставят военнослужащим.
С фотографии на Севку слегка укоризненно смотрел молодой, темноволосый парень. На облезлой табличке значилось «Денис Полыханов», и были обозначены годы жизни, включавшие всего двадцать пять лет.
Генрих присел на скамейку, а Севка внимательно огляделся вокруг.
«Улики» для алиби долго искать не пришлось. Возле оградки лежала пустая бутылка дорогого коньяка и валялись окурки от диковинных сигарет с длинными золотыми фильтрами, которые курил Говорухин. Одна целая сигарета лежала возле памятника, а рядом с ней стояла полная стопка коньяка. Конечно, это не доказательство того, что банкир приезжал сюда именно в тот вечер, когда произошло убийство его жены, но то, что он был здесь, и недавно, – это неоспоримый факт.