Позвольте искренне поздравить Вас с высоким назначением и присвоением давно заслуженного Вами высокого звания полковника МБ! Как говорится в народе, с папахой Вас, дорогой Василий Васильевич! Желаю Вам крепкого здоровья, успехов в личной жизни, а на нелегкой службе: лампасов, как говорится, и красной подкладочки!
1 августа 1992
10
Турецкий гнал машину к дому Сергея. Первое, что надлежало проверить сегодня, — это состояние электрического распределительного щитка около домашней двери своего стажера. Первый и, надо сказать, последний раз призрака Грамова Турецкий видел именно у него.
Голова у него шла кругом. Следуя совету Меркулова, он начал скрупулезно и придирчиво отрабатывать факты, имевшие место: факт за фактом. И странное дело: они, что называется, «зашевелились», стали приобретать совершенно иную окраску, смысл, значение, превращаясь в нечто иное, не менее загадочное, чем факты исходные. Больше того, отгадки рождали новые загадки, еще более странные. Причем каждый вопрос, нашедший ответ, немедленно рождал, по крайней мере, два новых вопроса, которые, как казалось Турецкому, дергали его за что-то там в мозгу, не давали расслабиться…
Турецкий вспомнил, что последние двое суток почти не спал. Ложиться ложился, но уснуть, отключиться так и не мог, пребывая в какой-то полудреме.
Деньги — ближайшие родственники… Миллион, полученный им в виде «любезно предоставленной» взятки от На-вроде, и миллион, найденный им на кладбище (завещанный ему Мариной? — едва ли! — скорее еще кем-то, — подкинутый), — эти два «лимона» «из одной бочки», так сказать.
Возможен первый вариант. Это были деньги Навроде. Это он мутит воду. Все странное исходит от него. Это он так называемый «свой», помогающий ему, Турецкому.
Такая гипотеза формально допустима, но имеет массу внутренних неувязок. Вот первая и основная. Неясна цель. Зачем влиятельному и богатейшему мафиози, едва ли не властителю теневой, подпольной Москвы, а может быть, и всей страны, понадобился он, Турецкий? А Марина, Настенька? Нелепо. Какой ему резон?
Да и весь почерк, стиль происходящего совсем не стиль Навроде. Все дела, в которые запутан был Навроде, были «естественны», так сказать, «чисты» и «натуральны». Культурное изъятие огромных сумм из государственной казны, к примеру.
Нет, сам Навроде едва ли проявил бы интерес к моей персоне. Нет резонов.
Но вместе с тем Навроде определенно знал, о чем шел разговор на нашей свадьбе… Значит, он замешан точно. Но активности не проявлял, сообщая мне об этом.
Конечно, можно залететь сейчас к нему, добиться аудиенции, ввалиться в кабинет и в лоб задать вопрос.
Наивно. Детский сад. Сочтет за дурака и будет прав. А главное, он ничего, конечно, не скажет. Он очень скуп на интервью, Навроде этот.
Забудем про него пока.
Второй вариант. Опять же деньги. На кладбище подкинул их кто-то, не знаю кто, пока пусть это будет «кто-то»… И этот самый «кто-то» за что-то заплатил Навроде, «соседними» купюрами. Понятия при этом не имея, что два эти «лимона» окажутся в одних руках, ну, то есть у меня. Такое может быть? Да. Подобная накладка могла произойти у этого «кого-то». Откуда ему знать, что я приду к Навроде за деньгами — сразу после свадьбы? Да я и сам этого не знал — решился я тогда внезапно, импульсивно.
Но кто же это может быть, загадочный товарищ «кто-то». Еще раз пробежимся по фактам. Нет, стоп! Уже приехали. Вот и подъезд Сергей Михалыча Седых.
Внимательный осмотр щитка возле квартиры Сергея Турецкого обрадовал не слишком: никаких следов вмешательства!
Все внутренние провода довольно густо заросли пылью. Еще внутри щитка валялось штук двадцать — двадцать пять окурков «Примы». Турецкий знал Сережину привычку выходить курить на лестничную площадку, к лифту и бросать окурки именно сюда.
Так что сомнений не было. Никто не подключался.
Турецкий вспомнил, как Сергей ему говорил, что после обнаружения «жучков» в квартире у Марины он обыскал свою квартиру. Чисто.
Это было довольно естественно: организация слежения довольно трудная и дорогая процедура; ради следователя-стажера на такое не пойдут, скорей всего. Из пушек, да по воробьям?
Но факт скорей тревожил, нежели успокаивал.
Марина видела «призрак». К ее квартире подключались…
Сам Турецкий тоже видел «призрак». Здесь, у Сергея дома. К Сергею, как теперь выяснилось, никто не подключался.
Вот те раз!
Он выехал снова на кольцо недалеко от Склифа и повернул к себе домой.
Факт, что к Сергею не подключались, выбил Турецкого из колеи ненадолго.
Просто пока его гипотеза, видимо, слаба, а может, неверна отчасти, отчасти неполна. И этот факт в нее пока не вписывается. Но факт есть факт. Его нельзя откинуть насовсем, он еще встанет точно, вложится, как сабля в ножны. Дайте только срок!
Турецкому было хорошо знакомо это ощущение, сопутствующее любому сложному делу, чувство проявления.
Так на чем я остановился? Когда к Сергею подъезжал? Ах, да!
Кем может быть загадочный товарищ «кто-то»?
Товарищ «кто-то» — это Грамов, сам, — А. Н. Причем живой. Конечно, это очень «смело», как сказал бы, будь он здесь, Костя Меркулов. Однако факты нас к тому ведут неудержимо.
Во-первых — гибель. Очень это все сомнительно. Сгорел. Хорошо бы. Но вот что: вслед за ним сгорели еще трое — близких, нужных Грамову людей. Сгорели, не оставив ни шиша. Кроме порошка.
Логично, стало быть, предположить, что Грамов сам «сгорел» таким же образом. Пожар в «Химбиофизике», конечно, не был столь брутальным, как на бензоколонке, но тоже ничего: подвал-то выгорел почти вчистую. Но все-таки остались костные останки, обгоревшие. Кости обезьяны Гриши, по-видимому. Думается так.
А почему все видели, как он сгорел? А тут специфика. Как предположил бы наш мэтр Меркулов, гипноз, галлюцинация. Уж кто-кто тут умел людей дурачить, так это именно А. Н. Грамов. И юмора он не был чужд… Заколдовал народец, ну, минут на двадцать, костей мартышки накидал в огонь, свою одежду, вещи личные и смылся незамеченным.
Незамеченным и голым?
Нет, он переоделся. А что б ему не переодеться? На службе многие переодеваются.
А кости обезьяньи накидал зачем?
Видать, огонь был не особенно силен, и кости обязательно должны были остаться. Ну, понятно: как кончится гипноз, приедет следователь, спросит: а где останки? Останки? Да вот они, останки!
Но это же довольно рискованно — так подставляться! Любая экспертиза, серьезная конечно, туг же вскроет сей подлог!
А будет ли такая экспертиза? Вот я, положим, тот самый следователь и есть. Допустим. Я приехал. Был пожар. Ужасный. И человек сгорел. Как? На глазах у всех. И тридцать три свидетеля. Не связанные корыстью. Не родственники, не враги. Простые люди. Очевидцы. Их много, этих очевидцев. Что я делаю? Я собираю показания. Останки? Что за останки? Да вот, смотрите: пуговицы, портсигар железный, заклепки с джинсов, кости вот, обломки недогоревшие… Что я скажу — на экспертизу кости? Чьи это кости? Убедиться: не мамонта ли? Не орангутанга? Нет, я — заваленный работой следователь РУВД. И мне не до фантастики. Останки? Вот останки. В морг? Ну а куда же? Не мне ж в портфель! Отсюда, говорю, останки уберите. Я их видал и описал. Фотограф их сфотографировал на месте. Все. Фотографию приклеим в дело. И конец на этом. Конец! Якорь чист.
А Грамов сам тем временем…
Ну, а ему на что исчезновенье это? Он сам-то от кого хотел укрыться, спрятаться? Исчезнуть — от кого, чего?
От «смежников», наверное. Он разработал этот психотрон, они пронюхали, ну, и насели плотно. А он, понятное дело, не шибко их любил. Что сделал бы Сахаров, ну, допустим, вернись он в сталинские времена, когда он водородную бомбу слепил для диктатуры. Не пролетариата, нет, — для диктатуры Сталина? Что было бы? Не знаю. Да он и сам, поди, не знал. Но Грамов, тут иное. Ему-то было пятьдесят всего. И он, конечно, понимал, что может выйти, если психотрон достанется ребятам с Лубянки. Они с этим психотроном нам дадут попрыгать… через веревочку. Да, цель, и цель великая, по существу, у Грамова была.
Но что ж тогда он психотрон оставил свой целехоньким? Ведь «смежники» забрали после его смерти психотрон? Забрали. Почему он им его оставил? Надо ж было раскурочить, сжечь, уничтожить?!
Нет и нет! Так было бы, во-первых, слишком просто. И, кроме всего прочего, могло бы навести на подозрения. Не следователя от РУВД, конечно, а ребят с Лубянки. Сгорел он, понимаешь, вместе с психотроном. А ну, давай останки обезьяны на анализ. Да что там! Я же заподозрил! А они? Они меня ничуть ведь не дурее, «смежники»-то. Тут же б раскрутили! А так они вцепились в психотрон. И остальное — по боку! Ведь главное, из-за чего сыр-бор, уже в их руках! Победа! Ну-ка, ордена! Сюда, в петличку нам.
Так. Верно. На месте Грамова я б тоже оставил им психотрон, но что-нибудь там, гадом буду, подкрутил бы. Он вроде цел, но он не пашет, не фурычит. Заклинило его. И все. Он есть, и вроде его нет. Одновременно.
Нет-нет! Вот тут я что-то завираться начал. Ведь «призрак» был? Был! К Марининой квартире подключались? Подключались! Воздействовали чем-то на меня? Конечно, много раз. Так, значит, что-то у кого-то есть. И это «что-то» весьма успешно действует.
Ну пусть. Пусть Грамов поломал его и скрылся. А они сумели починить. Вот свплочи!
Хотя не факт. Меня сейчас должно вести другое. Если Грамов жив — гипотеза, — что это объясняет?
Да многое. Я находился между двух огней. И нахожусь. Вот между Сциллой и Харибдой. Между одной Сциллой, имя которой Лубянка, и совсем другой Харибдой но фамилии Грамов…
И у Сциллы есть психотрон, действующий, исправный… И у Харибды тоже есть, наверно, другой, и, похоже, тоже действующий вполне…
Они схлестнулись надо мной, возле меня, внутри меня, а я только наблюдаю это, как шестилетний мальчик наблюдает настоящий бой, с огромным интересом и испугом. Не понимая, в сущности, и третьей части происходящего. А это почему? А то зачем? А этого вы что же не убили? В заложники? А что это такое? А зачем? Вот-вот. Похоже очень.
Однако эта дикая и для меня не очень лестная гипотеза довольно много объясняет.
Вот, например, слепые эти все, забинтованные, в шапках-масках. Кто это был, кого я и Марина могли узнать? Конечно, это был сам А. Н. Грамов. Собственной персоной.
Зачем он вился возле нас?
Он, несомненно, охранял. Конечно, дочь и внучку. И под конец обеих их «исчез».
Пусть. Грамов может оказаться в связке с Навроде? Да. Они ровесники. Они нетривиальны оба. Скажем, оба гениальны. Они нужны друг другу. Грамову нужны и деньги На-вроде, и боевики его: как ни крути, но даже обладай ты психотроном, один ты КГБ не сможешь противостоять. Да, Грамову, ушедшему на нелегальное положение, нужны и опора, и укрытие, и команда. Навроде тоже нужен Грамов.
Они, конечно, могут сгоношиться в принципе. Взаимный интерес огромен. Но. Но! Они из совершенно разных сфер. Наука с криминалом пересекаются, конечно, как все со всем, но только в небольшом количестве узлов. А семьями они не дружат
Впереди, далеко, зеленый сменился на желтый, и Турецкий, поняв, что он сорвался с «зеленой волны», сбросил скорость. Справа на него наплывал знакомый съезд с проспекта к «Бармалею»
«А ну-ка!» подумал Турецкий, немедленно включив сигнал правого поворота.
Ему повезло: в ресторане дежурила та же смена, что и тогда, когда они были здесь с Мариной и Настенькой.
Турецкий быстро нашел официанта, обслуживавшего их тогда, и, отведя его в сторонку, показал ему удостоверение, подтверждающее, что он является майором госбезопасности.
Едва кинув взгляд на красную книжечку, официант отступил на шаг но тут же вернулся на исходную позицию, изрядно, правда, побледнев при этом.
Вы меня помните? Мы здесь обедали примерно месяц назад, точнее, 10 октября. Нас было трое женщина, я и девочка лет шести.
И рыжий колли? угодливо подхватил официант Конечно, я все помню.
А если ты все помнишь, то, наверное, не забыл, что за нами тут сидел один, в очках. В таких, почти что черных. Я на это обратил твое высокочтимое внимание. Ну, помнишь? Я сказал: какой-то хмырь следит за нами. Что ты ответил мне? Он слепой. Известный человек.
Да, это было, официант немного растерялся. Ну-ну. А если так оно и было, то так, наверное, и продолжает оставаться. Так кто ж этот слепой?
Известный человек… официант уже совсем отчетливо растерялся, не зная, как выпутаться.
Я понял, что известный человек. Но известных много. Кто конкретно это был? Ну!
Это… Это… официант не мог так быстро думать, как хотелось бы Турецкому
Ну, может, Горбачев? Нет Он не ходит, в «Бармалей» А может Рейган? Рейган не слепой. Снова не годится. Ну, что кряхтишь? Давай, рожай быстрее.
— Да я не знаю, кто это был! — взмолился официант, едва не рухнув на колени. — Честно говорю, не знаю!
— А что ж тогда ты плел мне, заправлял?
— Так я ж не знал, что вы… А тот слепой пришел после вас, минут так через десять, может. И мне сказал, что, если кто будет мной интересоваться, скажи: хороший человек, слепой, известный.
— И больше ничего не прибавил?
— Прибавил. Сотню долларов. Двумя бумажками, как сейчас их вижу: две пятидесятки…
— Ну ты, понятно, взял и мне залил потом.
— Да как же не залить, помилуйте! — официант был просто поражен. — Кто вы, я вас не знаю, так? А тот мне сотню дал. Конечно, я скажу вам что угодно. Я удивляюсь, как я не сказал вам, что он отец мой… — чувствовалось, что официант говорит вполне искренне. — А мог бы, мог! За сотню баксов-то! Да вы сами подумайте! Вы сами что бы сделали, окажись на моем месте?
— Я бы? — Турецкий усмехнулся. — Я взял бы и сказал: добавь еще полстолько.
— Ну-у-у?! — официант с восхищением впялился в Турецкого. — Эх! Да, старик, ты прав! А я, дурак, не догадался. Да, обидно, точно. Ну ладно, век живи и век учись. Ты все-таки майор уже, а я пока что только прапорщик! Ты, кстати, школу КГБ кончал или в армии, как и я, был завербован? Скажи в натуре?
— Я еще в школе, нет, до школы. Ну, вроде как в Суворовское. Я в старшей группе детского сада уже стукачом был номер ноль…
— И все еще майор? — изумился официант, принявший все за чистую монету.
— Конечно нет. Я генерал.
— А ксива-то майорская?
— Ксива — это ксива. Ты не поймешь. А хмырь тот был слепой?
— Какой слепой! Он на машине подкатил, сам за рулем.
— Какая марка?
— Старый «москвичок». Сороковой. Машина хилая, дрянная. А сам он — ого-го. Серьезный человек.
— Бас? Тенор? Баритон?
— Пожалуй, баритон. Срывающийся на мальчишеский фальцет. А кто он, кстати, был? На самом деле? Сто баксов, за красивые глаза… Наверно, точно, человек известный, а?
— Известный, — кивнул Турецкий. — Известный и слепой.
Турецкий ехал домой, и настроение у него было не из худших. Наконец-то сегодня первый раз хоть что-то, хоть пустяк, но точно пал на версию. Вошел, как рука в перчатку.
Слепой не мог быть «смежником», раз дал сто баксов.
«Смежник» хрен бы дал.
Дома все было тихо и спокойно. Во-первых, никаких «жучков», а во-вторых, никто в электрощиток не лазил.
На всякий случай, для страховки, Турецкий сверил показания счетчика с последней записью в своей платежной книжке.
Все было нормально.
Ну, если холодильник не считать, который жрет энергию, хотя и пуст. Турецкий чмокнул в раздумье и отключил холодильник.
Возвращаясь к машине, он подумал, что это правильно, что он живет сейчас не здесь, а у Марины. Ведь там «жучки». Они тогда, с Серегой, обнаружив их и проговорившись — сказавши вслух, что, дескать, вот «жучок», выковыряли лишь один, чтоб оправдать в глазах, точней, в ушах подслушивающих свою болтливость. Все остальные же «жучки» — одиннадцать штук — они не тронули. Пускай себе стоят.
Там, у Марины, он под наблюдением. Но там он знает, что за ним следят. А тот, который следит, не знает, что он, Турецкий, в курсе, что за ним следят… Поэтому там, контролируя себя, живешь спокойно: наблюдайте, братцы. Слушайте, ребята, всласть.