— Как будто.
— И что забавнее всего, что этот так называемый самодиагноз бывает верным в девяноста случаях из ста. Как вскрытие показывает. Никто не знает лучше самого больного, чем тот болеет, — о как!
— И этим вот и занимался Грамов?
— Занимался, — директор передразнил Турецкого язвительно. — Он этим жил. Он это изобрел. Он это доказал. Проверил. Вылечил десятки, сотни, тысячи людей.
— Так он лечил?
— Нет. Сам он не лечил. Но ведь диагноз точный, вовремя поставленный, — едва ль не половина дела, вы не согласны?
— А вот Ерохин мне сказал, что он лечил.
— Ну да. Ерохина он и лечил. Но только от похмелья. Еще двух-трех таких же. Ерохин — слесарь золотые руки. Но только если эти руки не трясутся. Они вот, наша пьянь, и обозвали грамовский прибор «генератором». Ну, в понедельник, скажем, выйдут на работу: пойдем-ка к Грамову, на генератор, — подзарядимся.
— И правда помогало?
— О да! Однажды сам попробовал. Минута — и здоров. Как будто скинул десять лет, сходил в баню и отоспался. Заряд для творчества давал немыслимый.
— Кто? Детектор лжи?
— Ну не совсем детектор лжи. Я просто объяснял вам основное. Он мог действительно работать и в генераторном режиме.
— То есть?
— Иглоукалывание знаете что такое?
— Примерно представляю. Это определенные точки на теле определенным образом раздражаются и органы тем самым стимулируются.
— Вот-вот. И здесь примерно то же. Мозг, как вы догадываетесь, управляет организмом с помощью электрических сигналов, распространяющихся по аксонам — от мозга и в любую точку тела. Поэтому любая ваша мысль, любой сигнал, идущий по организму, — по сути это лишь электроимпульс. Очень сложный? Да! Но лишь электроимпульс. Поэтому, прочтя, что «думает» ваше подсознание о вашем организме, его можно немножко исправить. Вот вы с похмелья, и вы угнетены, подавлены. А я исправлю вам немного это ощущение, я сделаю все ваши внутренние импульсы чуть-чуть «оптимистичней». Вам сразу станет легче!
— Да. Пожалуй.
— Конечно! Если хочешь быть счастливым — будь им! Не нами выдумано. Все это старо как мир, в сущности.
— И Грамов, сделавший все это, был простым инженером?
— Да нет, конечно! Он был доктором. Доктором химических, биологических и физико-математических наук. Инженером его все та же наша пьянь звала. По аналогии: гиперболоид инженера Гарина, ну а тут генератор инженера Грамова. Похмелотрон его еще называли. А Грамов сам, чего ж? Мы его два раза в членкоры выдвигали, но вы же знаете, что такое все наши академии? Президиум Академии наук? Козел козлович, как дела?..
— А генератор в рабочем состоянии сейчас? Или сгорел?
— Нет, не сгорел. Он чудом уцелел.
— Прекрасно. Я б хотел взглянуть. Возможно это?
— Я думаю, возможно. Но не здесь. Его у нас забрали.
— Забрали? Кто?
— Да ваши же коллеги. Из КГБ.
— А им-то он на что?
— Детектор лжи? Я думаю, им пригодится.
— Но ведь такой прибор использовать как детектор лжи — все равно что гвозди микроскопом забивать.
— Они и забивают гвозди микроскопом. Все так. Они себе это могут позволить.
— А что ж вы им отдали-то такой прибор?
— А как же не отдать? Административно мы подчиняемся Третьему управлению Минздрава. А это — авиация, космонавтика и КГБ. И летчики, конечно, глаз на него положили. Но «контора» посильнее оказалась. Они не только полиграф забрали. Они забрали много чего. После пожара, под шумок. Ребят, сотрудников толковых переманили враз — Иванникова и Чудных. Погоны нацепили им, оклад майорский — в зубы и вперед!
— Откуда вам это известно?
— Ну как же? Приходили тут. Иванников с Чудных. Похвастаться. А мне потом, конечно, доложили. Не без язвительности. Тут, дескать, они по двести двадцать получали, а там — шестьсот. И море льгот. Засранцы, вы меня простите. Ученые… Ядри их корень. А Грамов не такой был. Он всех таких подальше послал. Тот настоящий был, прямой и неподкупный. Упокой Господи его душу мятежную.
— А что за человек был Грамов? Как личность?
— Вы правильно сказали: он был личность. Открытый, честный, добродушный. Я лично в отпуске был, когда случилось это. Но прилетел на похороны. Его же как хоронили. За гробом шли — наверно, тысяча, не меньше.
— А что-нибудь странное в его характере наблюдалось?
— Пожалуй. Очень он людей любил. Такая странная черта. Ну до смешного: самому не надо, а людям дай! И так во всем: путевки там, машины, квартиры вот распределяли восемь лет назад. У самого две девки.
— У него две дочери? Нет-нет, я удивился, что вы помните, у кого сколько детей.
— А как не помнить! Сколько он о них рассказывал! Вот уж отец был! Ужасно их любил. И звать их помню: Оля и Марина.
— Но Олю все же он любил побольше, нет?
— Да. Оленька любимая была. А вы откуда знаете? — удивился директор.
— Да просто так, слетело с языка. Спасибо вам. Пойду.
5
На похоронах Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки было немного народа.
У самого выхода с кладбища Турецкий догнал молодую красивую женщину с девочкой лет шести.
Чем дальше, тем все больше и больше дело не нравилось Турецкому. Ему не нравилось прежде всего то, что элементарные, на первый взгляд, события — самоубийства — вытягивались в странную цепь. И личность Грамова туда же. Его обыденным никак не назовешь. Что он погиб, сомнений нет. Но почему тогда Травин утверждал, что Грамов якобы являлся к ним с того света? А может, Травин сам — того?.. Вот что нужно проверить! Насколько Травин был психически здоров. На учете он, понятное дело, скорей всего не состоял, однако сослуживцы, вполне возможно, замечали что-то. Вот это надо поручить Сергею.
Но это чуть попозже. Сюда, на кладбище, Турецкий приехал один на собственном «жигуле» — в порядке частной инициативы, так сказать. Он знал, что сначала надо дело прояснить для самого себя, а уж затем строчить отчет о проделанной работе.
— Марина Алексеевна? — Турецкий тронул женщину за локоть.
— Да.
— Я следователь, ведущий дело о гибели вашей сестры и племянника. Когда я мог бы побеседовать с вами?
— Когда угодно. Сегодня, сейчас.
— Здесь?
— Можно поехать ко мне. В угрозыск, признаться, мне ехать не хочется с дочерью. Вы что-то не поняли?
— Признаться, да. Наш разговор не прост и времени, боюсь, порядочно займет.
Она кивнула, соглашаясь.
— И вы предлагаете провести его на поминках?
— Какие поминки, Бог с вами! — удивилась Марина. — У нас не заведено.
— Простите, что не заведено — поминки?
— Ну да, вообще обряды. Жить надо проще. Обряды усложняют жизнь.
Они вышли за ворота кладбища.
Марина коротко простилась с остальными родственниками, пришедшими проводить покойных в последний путь.
Турецкий открыл дверцу своей машины, Рагдай радостно завилял хвостом при виде хозяина.
— Моя собака вам не помешает?
— О, Бога ради!
— А как ее зовут? — впервые открыла рот девочка по имени Настя.
— Ее? Это он. Рагдай.
— Вот такую, мам, купи мне! Глупую!
— Рагдай не глупый, что ты! — Турецкий заметно обиделся.
— Добрую! — сияя поправилась Настя, забираясь на заднее сиденье и обнимая Рагдая. — Добрую, я хотела сказать!
Машина тронулась.
— Вы есть хотите?
— Да, — коротко призналась Марина.
— Мы не завтракали, — сообщила Настя.
— Махнем-ка мы к «Бармалею», — решил Турецкий.
— Куда? — удивилась Марина.
— Так называется один хороший новый ресторан. Пообедаем, а заодно и поговорим. Не нарушая хода жизни — в вашем стиле, — он перехватил ее вспыхнувший взгляд и улыбнулся.
Небольшой уютный ресторан был почти пуст.
Турецкий, Марина и Настя уже закончили обед и приступили к десерту. Рагдай, как водится, ждал их в уютном ресторанном дворике.
— Мама, можно я собачке отнесу чего-нибудь покушать? — спросила Настя, доев пирожное.
— Можно, — разрешила Марина. — Только что ты ей отнесешь?
— Ну что-нибудь! — Настя обвела взглядом соседние столы, ломившиеся от снеди.
— На, отнеси ему мое пирожное, — предложил Турецкий. — Ему хоть сладкого нельзя, но он об этом знать не знает.
Обрадованная Настя схватила пирожное Турецкого и, завернув его в салфетку, стремительно исчезла.
— Ну вот, — сказала Марина, — как в русской сказке: накормили, напоили, теперь расспрашивайте. Что вас интересует?
— Неприятный вопрос: вы хоронили сестру и племянника, плотно закутанных в саваны. Это нечто религиозное?
— Отчасти — да, — кивнула Марина и пояснила: — В России спокон веку хоронить принято в саване, по христианскому обычаю. Последнее время, правда, пошел иной стиль — в пиджаке-галстуке.
Турецкий случайно заметил в зеркале мужчину в темных очках, одиноко сидящего в дальнем углу и пристально, как показалось Турецкому, наблюдающего за ними.
— А вашего отца хоронили как?
— Да точно так же — в саване. «Химбиофизика» на похороны тогда большие деньги выделила, так что саван, считайте, нам даром достался.
— Простите еще раз, совсем уж страшный вопрос — ведь ваш отец сгорел, почему вы его не кремировали, во-первых, и что вы, простите еще раз, заворачивали в саван, во-вторых?
— Ну, не кремировали почему — понятно. У нас в семье всегда все по старинке, как от веку пошло. А что там в саван завернули — тоже просто: все, что осталось, то и завернули. — Марина невесело усмехнулась. — Мать, помню, в тот день…
— От чего она, кстати, умерла, ваша мама? По документам — сердечная недостаточность. Но что-то я теперь сомневаюсь в этом.
— Правильно делаете. Она не смогла перенести разлуки с отцом и отравилась. Через три недели после него ушла. Следом. А у нас, вы знаете, в стране всегда велась активная борьба с самоубийствами, в силу чего в документах ей записали сердечную недостаточность. Оно и правильно отчасти: при отравлении дихлорэтаном. Вы тоже ведь, поди, напишете, что Оля с Колей умерли от старости, не так ли?
Турецкий видел в зеркале, что одинокий мужчина за его спиной, в дальнем углу, не сводил с их столика глаз, скрытых за темными очками.
— А как хоронили вашу мать? — спросил Турецкий, пропуская язвительное замечание Марины мимо ушей. — Наверно, тоже в саване?
— Конечно, — кивнула Марина. — Он чем-то не нравится вам?
— Наоборот. Очень нравится. Такая зацепка!
— Зацепка?
— Конечно. Сейчас объясню. К вашей сестре перед смертью являлся частенько покойный отец ваш. Как будто бы с того света.
Услышав это, Марина вздрогнула и даже отшатнулась слегка от Турецкого. Смертельная бледность покрыла ее лицо.
— Марина, что с вами?!
— Да ничего. Сегодня день такой — богатый впечатлениями. Держишься так — порою излишне приподнято даже, — чтоб не упасть. Вы извините. Продолжайте, я слушаю.
— Он убеждал ее покончить с собой и ребенка убить перед этим. Так вот. Когда упорно убеждают, психоз, гипноз… Тут можно убедить, поверьте.
— Я, как психолог, знаю это лучше вас.
— Так вот ведь саван: замотайся и говори от имени отца. Эффектно. Давит на психику. Безопасно.
— Понимаю.
— Ваша сестра, ее сын и Травин Юрий Афанасьевич знали чего-то немаловажное, что знать небезопасно. И их довольно чисто стерли. В общем-то случайно я к Травину успел быстрее их. А так расчет был точен — он повесился.
— Логично.
— Теперь. Вы знаете, подозреваете, кому и почему могло понадобиться избавиться от них? Подумайте, вспомните. Любой намек, любая оговорка, случайно брошенное слово? Все это может избавить нас от кропотливого тяжелого труда.
В это время к столику подбежала Настя.
— Мама, у меня уже кончилось пирожное. Рагдай его проглотил целиком.
— Я же говорил, он любит сладкое, — улыбнулся Турецкий и кивнул официанту.
— Слушаю вас.
— Пирожное, пожалуйста, — Турецкий посмотрел на девочку, стоящую почти за его спиной. — Четыре штуки. — Взгляд его проходил правее лица ребенка и фокусировался там, в дальнем углу. Одинокий мужчина в темных очках все так же неотступно смотрел в их сторону.
Официант учтиво поклонился и отошел.
— А ваш Рагдай смешно так прыгает козлом! А можно мне на нем верхом поездить?
— Тише! Тише!
— Еще там, мама, детская площадка, во дворике! Горка, кружилка там, потом волшебные ножницы. Только там нужно монетки такие платить.
— Ты можешь говорить, а не кричать? С тобою просто невозможно ходить в приличные места.
— Ну почему, Марина? — заступился Турецкий за Настю. — Здесь ресторан, не мавзолей, в конце концов.
Официант принес, улыбаясь, четыре пирожных на большой бумажной салфетке.
— Еще нам принесите денег, пожалуйста.
— Жетонов? — официант немедленно извлек из бокового кармана фирменную упаковку с игровыми жетонами.
Схватив жетоны и пирожные, Настя мгновенно исчезла.
Официант собрался тоже отойти, но Турецкий поманил его.
— Кто там сидит, у меня за спиной? — спросил Турецкий вполголоса.
Марина, услышав вопрос Турецкого, удивленно посмотрела на него, а затем, вместе с официантом, пристально взглянула на подозрительного посетителя.
— Клиент, — вполголоса ответил официант. — Известный человек, — добавил он уважительно.
— Следит за нами, — спокойно констатировал Турецкий. — Нет?
— Нет-нет! — улыбнулся официант. — Он не следит. Следить не может. Он — слепой.
Турецкий посмотрел опять в дальний угол и понял: да, слепой.
Официант улыбнулся, сдержанно, понимающе, и исчез.
— Пойдемте в бар, Марина, — Турецкий говорил очень тихо. — Наверно, он слепой, но не глухой. И мне его соседство неприятно.
6
Они сидели за отдельной стойкой бара, рассчитанной только на двоих.
— Я помогу, конечно, вам: вы симпатичны мне, — улыбнулась Марина Турецкому. — Но это вам обойдется недешево, куда дороже ресторана. Возможно, это будет стоить вам жизни.
— Дороговато, что и говорить. Но я согласен.
— Я, видно, не ошиблась в вас, — Марина помолчала, скорее всего, собираясь с мыслями. — Ваша версия, которой вы поделились со мной, безупречна. Если, конечно, исходить из фактов, известных вам. Но вам известно далеко не все. — Марина явно осеклась, колеблясь, не решаясь продолжать.
— Что мне известно далеко не все, я первый раз узнал еще в детском саду. У вас есть новые факты?
— Есть.
— Я слушаю.
— Пожалуйста, — Марина наконец решилась. — Вот вам новые факты. Отец мой, Грамов Алексей Николаевич, являлся не только к Оле. Но и ко мне.
— Он приходил один?
— Один, один.
— Когда в последний раз он приходил?
— Позавчера.
— Все с тем же? Уговаривал…
— Да. Убеждал покончить жизнь самоубийством. И Настеньку убить.
— Но вижу, все ж не убедил?
— Да уж, как видите. Пока.
— И много раз он вам являлся? За все время, прошедшее с его кончины?
— Наверно, более десятка раз, — Марина помолчала. — Я ничего не знаю: политика, мафия, деньги, — ничего. У меня есть только работа и дочь. И. это все. Кому нужна моя смерть, смерть Настеньки?
— Не знаю. Этого я не знаю. Кому-то, выходит, нужна. Она, я повторю, нужна тому, кто считает, что ваша сестра поделилась какой-то своей ценной информацией с вами.
— Кто? Ольга? Доцент кафедры физической географии в университете? Какая у нее может быть информация? Волга впадает в Каспийское море? Она открыла новый остров в море удовольствий? Ну хорошо. А Настенька при чем тогда? Настеньку-то я ведь тоже убить должна! Ее-то из-за чего? Мне Ольга, пусть, доверила секрет ужасный, как добывать наркотики из мыла, соли, спичек. А я возьми и расскажи про все ребенку шести лет? Еще один носитель тайны. Так?
— Подумайте, повспоминайте, Марина. Разгадка быть должна. Чудес-то не бывает. Неужели вам самой не интересно, из-за чего вас хотят убить? Ведь вы женщина — должны быть любопытны.