Казалось, что самолет, выполняющий рейс Киев — Москва, не летел, а висел неподвижно над толстым слоем плотной облачности, освещенной ослепительно ярким, только что вставшим солнцем.
Всю эту ночь в аэропорту Киева; в ожидании начала регистрации рейса на Москву, Турецкий провел на ногах, не сомкнув глаз. Он сидел и думал, ходил и думал, жевал плоские пирожки в буфете, непонятно с чем, — и думал, думал, думал…
Ситуация, в которую он попал, приобрела, не без его усилий, весьма и весьма противоречивую окраску.
Он принял без рассуждений на веру эту дикую, ирреальную историю о появлении выходцев с того света. Он принял ее на веру по двум причинам: во-первых, ничего иного ему не оставалось, он был бессилен спасти Настеньку обычными, принятыми в реальной жизни методами — ведь там, где медицина бессильна, что может противопоставить смертельной болезни следователь по особо важным делам? Словом, терять вчера было, в сущности, нечего — почему бы и не сыграть-то было? И он сыграл. Ва-банк. Он не проиграл, безусловно. Но выиграл ли?
С другой стороны, он пошел на эту беседу с покойным А. Н. Грамовым не без расчета проверить шальную гипотезу, подаренную ему. Мариной.
Да, находясь в гостях у Сергея, он видел призрак собственными глазами, видел. Потом форточка, которая внезапно распахнулась. И электроника, отказавшая вдруг. Все это, конечно, было. И было достаточно убедительно. Но! То даже, что ты, лично ты, видел своими собственными глазами, все это всего лишь… может быть… Бывают и галлюцинации, верно ведь? Форточка и внезапная поломка двухкассетника— все это вроде бы объективные, проверяемые факты? Ничуть! Они как раз могут быть просто случайными. Хотя при вечернем разговоре с Мариной тоже внезапно окно распахнулось. Случайное совпадение. Что в жизни не бывает? Бывает все. И все — ну как нарочно!
Все это были не факты, а лишь фактики, «косвенные улики», которые он, возможно, действительно наблюдал или которые просто ему примерещились. Пусть. Пусть также ему привиделся весь разговор на кладбище. Допустим. Был напряжен, подавлен — галлюцинации… Хотя какие ж к черту галлюцинации?! С чего? Каким образом?! Неясно совершенно. Но пусты Допустим, примерещилось.
Внезапное смертельное заболевание Настеньки и разговор с врачом — вот первый факт, который трудно опровергнуть. Он зарегистрирован документально. Но в чем здесь фокус? Это тоже ведь не доказательство, по сути. Ну пусть, допустим, врач сказал: такого резкого, внезапного развития болезни не бывает. А много он знает, врач? Кто знал, допустим, двадцать лет тому назад о СПИДе? Никто не знал, не ведал ничего. Но СПИД реальность? Безусловно. Выходит, и болезнь Настеньки доказывает ой немногое-
Единственное — этот перенос в пространстве— мгновенный, на полтыщи километров? Он тоже может быть документально подтвержден: он в Киеве. Имеет на руках билет в Москву. Зарегистрируется в списке пассажиров. Все это проверяется — не галлюцинация ли? Что это, как не доказательство? Зачем еще понадобилось бы духам перенести его сюда? Одна лишь цель: наглядно убедить. Нос утереть. Ему, Турецкому. И подчеркнуть, что, заключив с ними договор — а разговор на кладбище конечно же носил характер договора и имел силу договора… Так вот, они перенесли его в Киев, просто чтобы подчеркнуть: договор, схожий с продажей души дьяволу, вполне серьезен, и если он попытается вильнуть, сойти с предложенной им же самим стези, то они ему… Тут же, конечно! Мало не покажется.
— Произвел посадку рейс 4361, следовавший по маршруту Киев — Москва…
Во Внуково Турецкого встречали Марина, вполне здоровая Настя и вполне довольный жизнью Рагдай.
Естественно, Марине он позвонил еще вчера вечером из Киева прямо в реанимационный блок инфекционного отделения Первой Градской. Учитывая экстраординарность ситуации, ее позвали к служебному телефону.
Рагдай же сам нашел дорогу от Истряковского кладбища до инфекционного отделения Первой Градской, что, впрочем, даже учитывая его необыкновенный для обычной собаки ум, являлось странным, весьма примечательным фактом: ведь собаки, как говорят канадские индейцы, не чуют банши. Как пес нашел дорогу? И почему в больницу? У него не спросишь…
Мимо такси мелькали ели и березы. Всем было хорошо. Рагдай извертелся на заднем сиденье, — не мог нарадоваться тому, что хозяин вернулся.
— Ох, до чего же Рагдай вас любит! — восхитилась Настя. — Вы его маленьким взяли?
— Нет. Мы познакомились, когда ему было три года. Он жил сначала у других хозяев, заболел чумкой, — и они привезли его усыплять. А я случайно, по службе, оказался в ветеринарной лечебнице, ну и забрал его— из пакости. И удалось — выходил! Хотя это чудо, конечно.
Настя обняла собаку за шею, прижала к себе.
— Зря я об этом, — мелькнуло в мозгу у Турецкого. — Мне теперь надо запомнить, зарубить себе на носу, что я всегда проходил мимо больных животных, мимо птиц с перебитыми крыльями. Надо внимательно следить за своим языком. Слава Богу, что мыслей они не читают.
Дома у Марины был уже приготовлен роскошный обед.
— Понимаешь, то, что случилось, конечно, вообще говоря, чудо. Ошиблись с диагнозом. Просто температура подскочила у нее— вот и все. Так бывает. А напугали— до смерти. Ты же знаешь наших врачей: безграмотны, а может, и выпивши был на дежурстве — вполне допускаю.
— Да, медицина у нас не ах, — согласился Турецкий. — Как, знаешь, врач приходит после операции к больному и говорит: «У меня для вас две новости — хорошая и плохая. С какой начинать?» — «С плохой, доктор». — «Ну хорошо. Мы вам вчера по ошибке отрезали здоровую ногу вместо больной и теперь, через пару недель, нам придется вам отрезать другую ногу, теперь уже точно больную…» — «А хорошая новость какая?» — «А хорошая новость состоит в том, что вот этот сосед ваш, с соседней койки, которому мы ампутировали руки, согласился купить ваши ботинки…»
— А ты чего в Киев летал?
— Да так… Святым мощам поклониться.
— Понятно. А я как узнала, что температура упала, что никакой не дифтерит, выписывают— тут же, лишь избавиться бы… Господи! — Марина прослезилась. — Не дай Бог, конечно, такое еще пережить.
— Да, — задумчиво кивнул Турецкий, — жизнь прекрасна и удивительна…
Сказал и вздрогнул, вспомнив.
— Ты что?! — испугалась Марина.
— Да вот опять лицо дергаться начало. Тик.
Марина отвернулась к плите, снимая кофейник, поставила его на стол.
Турецкий протянул руку к кофейнику и в тот же момент он увидел: отражение на блестящем полированном боку кофейника…
А увидел он Настю, там, за его спиной, за окном, перелезающую через перила лоджии двенадцатого этажа.
Он сбил Марину, бросившись сквозь два стекла окна, и он успел: поймал уже летящую Настю за ногу.
— Ты что?! Ты с ума сошла?! Что случилось?!
Настя была какая-то заторможенная, сомнамбуличная. Она улыбалась.
— Мне полетать захотелось. Как птице.
— Что-что?
— Когда я болела, мне плохо так было… Давит и давит… А потом дядя врач сказал про меня: «Все, отходит»… Как будто я поезд или автобус. Я засмеялась и сразу упала в небо. И крылья… А я лечу — лес, небо, море… Весь мир… Так хорошо жить — никогда мне так не было. И вот мне опять полетать захотелось.
— Не вздумай смотри! — Марина, обезумевшая от происшедшего и потерявшая мгновенно рассудок, прижала Настеньку к себе. — Ты терпи. Я знаю, бывает: хочется полетать. Как птица. Но ты не птица! Ты терпи, Настенька. Терпи.
Турецкий вышел в соседнюю комнату.
Там на стене в черной рамке висел портрет Грамова Алексея Николаевича.
Его лицо опять показалось Турецкому живым, точнее, теплым и одухотворенным.
— Алексей Николаевич, — вполголоса сказал Турецкий, — один раз — не в счет.
— Последнее предупреждение! — рявкнул мегафон во дворе дома, на баскетбольной площадке. Там, далеко внизу, дворовые команды играли в баскетбол.
Взгляд Турецкого, усталый и опустошенный, медленно скользил по стене, пока не уперся в очередную кукольную мизансцену в углу.
— Куклы в больнице! — пояснила Настя, заглядывая в комнату.
Она была снова весела и здорова.
14
Во Дворце бракосочетаний на Грибоедова было шумно и весело.
—..А теперь пусть жених и невеста поздравят друг друга…
Ярко блеснули три фотовспышки, почти одновременно.
На выходе из зала регистраций Турецкого с Мариной встречали свадебным маршем Мендельсона.
— Горько! Горько!
— Ровно неделя прошла, — вполголоса прошептала Марина, наклоняясь к Турецкому.
— Ты будь попроще, — спокойно посоветовал ей жених, а точнее муж уже, Турецкий, следователь по особо важным делам.
— Ну, Сашка, право слово, не ожидали, что ты женишься!
— Да так внезапно!
— Внезапно и скоропостижно!
— Еще одним холостяком в прокуратуре меньше стало!
— Безвременно ушел в пространство, в подкаблучное.
— А ну еще шампанского, ребятки!
Впереди молодых радостная Настя несла огромный букет цветов — в руках, а Рагдай, в зубах, — свидетельство о браке.
Свадебный стол.
Стажер Сережа, вопреки своему обыкновению крепко набравшись, сказал странный тост:
— За тех, кому жалко сажать!
В разгар веселья к Турецкому подсел один из гостей:
— Ну, и теперь? конечно, в свадебное путешествие?
— К морю! — встряла восторженно Настенька.
— Как обещал! — подмигнул ей Турецкий.
— Ну, в Сочи, поди?
— Думаем, в Ялту сначала.
— Вот это правильно. В Ялте ведь есть по крайней мере два открытых бассейна — купайся хоть зимой! Да, впрочем, в Ялте до ноябрьских купаться можно без проблем: ведь Ялту горы закрывают от северных ветров.
— Да, это так. А в Сочи уж потом.
— Разумно, да. Эх, Сочи! А после вот Сочей необходимо б сразу…
— Еще куда-то? — удивился Турецкий.
— Потом рекомендую — Болгарию или Турцию. После Сочей-то. Я в этом деле разбираюсь, ты поверь уж. В Болгарии коньяк, во-первых, а в Турции… — гость кинул быстрый взгляд на Марину и осекся: — Впрочем, ты ж с женой поедешь?
— В свадебное путешествие без жены ездят редко, — съязвил Турецкий.
— Да, верно. Тогда, конечно, часть программы отпадает, но все же я рекомендую… Анталия — ну просто сказка!
— А на шиши какие, не подскажешь?
— Ох! — пьяноватый собеседник Турецкого даже слегка откинулся в удивлении. — Ты где живешь-то? На Земле, среди людей! В России!! Работаешь — в про-ку-ра-ту-ре!!! И денег, слышь, тебе-то не хватает? Насмешил! — гость попытался взглянуть в лицо Турецкому и был вторично поражен его отсутствующим, трезвым взглядом. — Ты, Саш, чего?! — тряхнул он за плечо Турецкого.
Взгляд Турецкого скользил но лицам гостей и вдруг остановился на Ефимыче — патологоанатоме, дававшем заключение о смерти Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки.
Турецкого ударила внезапная мысль. Лицо его, видимо, изменилось от этой внезапной мысли настолько, что Ефи-мыч, почувствовавший на себе взгляд Турецкого, вдруг даже вздрогнул и чего-то испугался.
Турецкий подсел к Ефимьпу:
— Скажи-ка, Ефимыч, помнишь, что ты сказал, а потом написал, ну, про свояченицу мою покойную? Ребенка задушила, потом сама вскрылась. Так?
— Ну, так. Возможно. — Ефимыч улыбнулся. Он или был довольно крепко пьян, или прикидывался пьяным, уклоняясь от беседы. — А что с того-то?
— А то, что ребенка — по моей, независимой информации — убили позднее… Позднее часа так на два…
— Откуда же мне знать. Все возможно.
— Но это ж значит, что убила не она!
— Конечно, не она, ну если через два часа, да после ее смерти, — казалось, что Ефимыч очень плохо соображает. — Как же мертвая она б смогла убить?
— А не она, так, стало быть, кто-то другой? А?
— Ты, Саша, прав… Прав, как всегда. Ведь если не она, то кто же?
— А что ж ты в акте вскрытия написал-то, а?
— Да я хотел… попроще чтобы, — поняв, что трудно отвертеться от Турецкого, Ефимыч начал на глазах трезветь. — Для твоего же блага, Борисович. Тебе же проще — самоубийство… А так, по правде-то, — убийство, что тут спорить. А дверь-то открыта была. И ночь. Кто хочешь приходи и режь. А искать-то тебе, Борисович. Тебе, тебе, кому ж еще? Переставил я их во времени. Грешен. Тебе помочь хотел.
— Ты выпимши, что ль, был тогда?
Ефимыч сокрушенно кивнул, соглашаясь.
— На службе?!
Ефимыч опять сокрушенно кивнул.
— Под суд пойдешь.
Ефимыч опять сокрушенно кивнул — в третий раз.
— Последний раз, — строго сказал Турецкий Ефимычу. — Последний, заруби!
Ефимыч кивнул, подтверждая: осознал.
— Последнее предупреждение!
15
Свадьбу гуляли недолго, как и было заведено в семействе у Грамовых — на любой «обряд» максимум полтора дня, и кончено.
На следующее утро Турецкий встал и начал собираться.
— Куда ты? Ты ж еще в отгуле?
— Дела, Марин. Дела кое-какие у меня.
Марина видела, что мужу очень не хочется покидать дом, но останавливать, задерживать не стала.
— Останьтесь, ну, пожалуйста, — попросила Турецкого Настенька, готовая расплакаться. Назвать Турецкого отцом она, конечно, не могла, но он уже был в ее детском сознании чем-то неизмеримо большим, чем просто «дядей Сашей»… И только-только, казалось Настеньке, жизнь наладилась понемногу, ну вот буквально же позавчера, а он уходит.
— Я ненадолго, — погладил ее по волосам Турецкий. — Такое дело. Нужно. А ты с Рагдаем можешь погулять.
— А вы вернетесь скоро?
— Очень скоро, — улыбнулся Турецкий. — Туда-обратно. Ну, не нюнься, что ты? Мы завтра к морю полетим, ты не забыла?
С тяжелым сердцем сел Турецкий в автомобиль. Он ехал туда, куда бы ни за что не поехал ни при каких обстоятельствах. Да, если кто-то еще недели две ему сказал бы, предположим, куда он поедет сегодня, он счел бы говорившего психом, сумасшедшим. Или провокатором.
Человек, к которому ехал Турецкий на следующий день после свадьбы, был, как говорят, «широко известен в узких кругах». Узкими кругами в данном случае являлись элита московской криминальной среды, макушка заправил преступного мира столицы и вместе с тем высшие эшелоны угрозыска, прокуратуры, МВД и МБ.
Сергей Афанасьевич Навроде звали этого человека.
Впрочем, его имя редко кто произносил вслух, он внушал почти что мистический ужас. Хотя характером, как человек, он был вполне простецкий, безобидный и даже представительный.
Последние лет двадцать в Москве не проходило ни одного крупного дела, в котором не всплывало бы имя этого человека. К нему тянулось очень много нитей. Но нити неизменно обрывались.
Турецкий познакомился с Сергеем Афанасьевичем давно, почти уже тринадцать лет как. Несколько лет тому назад он опять столкнулся с Навроде, когда они с Меркуловым втянулись было в расследование по делу бывшего министра Щелокова Николая Анисимовича, а также в дело о самоубийстве Крылова, начальника Академии МВД. Было такое дело. Замечательное. Сам Щелоков, конечно, тоже застрелился, как, впрочем, и его жена… А вот Серж, как называл Сергея Афанасьевича за глаза Меркулов, остался ни при чем. Хотя и фигурировал, причем прилично засветился в деле. Но за руку пойман не был. Ни в чем не был уличен. И даже в качестве свидетеля на суд не приглашался: ни при чем…
То был не последний случай, когда жизнь столкнула Турецкого со следами косвенной, возможно, деятельности Сержа. Последний случай был год назад примерно. И кончился весной. И с тем же результатом. Как говорят матросы: «Якорь — чист!»
Турецкого всегда безмерно поражала врожденная способность Сергея Афанасьевича к диалектике. Он мог любую ситуацию мгновенно обобщить и так перевернуть, что мозги чесались. Ты сразу забывал, к чему клонил сам. Навроде запросто хватал любую цепь улик, ведущих к пункту «А», положим, и выворачивал их в направлении противоположном — к пункту «Б». Он, безусловно, смог бы переписать всего Артура Конан Дойла, чтобы во всем бы вышел виноватым сам Шерлок Холмс, а если нужно, то и доктор Ватсон.