– Макс, тебе не надоело? – пробубнил Юрка. – А тебе, Торик? Фрунзик? Маринка? Вам всем не надоели эти религиозные игрища с комедийными интермедиями и спецэффектами?
– Его нужно поставить на ноги, – уверенным тоном психотерапевта произнес Герасимов.
– Не надо тут никого на ноги ставить! Нечего из себя врача строить, Фрунзик. Я сам ветеринар, если ты еще помнишь.
– Вот и кончай истерику, ветеринар! – прошипел Долгов, косясь на Папу, который отстраненно разглядывал свой перстень на морщинистом безымянном пальце. – Устроил тут позорище…
– Сначала греческие боги, которые вовсе и не боги, – с завидным упорством продолжил Егоров. – Потом месседж от самого Сына Божьего, Иисуса Христа. Что дальше? Перун? Ахурамазда? Один? Будда? Пророк Мухаммед? Амон-Ра в барке на подводных крыльях?
Никто не бросился останавливать Юрку, понимая, что ему просто нужно выговориться. К тому же в глубине души Максим был во многом согласен с другом. Сколько можно вываливать на их головы вселенские тайны и загадки? Они – всего лишь обыкновенные люди, которые совершенно случайно оказались тогда на Марсе и получили крошечный осколок дара неведомых, безликих хозяев галактики, который теперь так больно ворочается внутри в поисках применения или забвения. Они всего-навсего обыкновенные смертные, случайно оказавшиеся у призрачной грани дозволенного…
– Я обычный, безработный, до уродства усредненный человечек… – эхом его мыслей отозвался Юрка и трагически вздохнул. – Сколько можно издеваться?
– А ну-ка, рота, подъем! – Долгов неожиданно для самого себя взял Егорова за шиворот свитера и принялся дергать вверх. – Потом ныть будешь, сопля подзаборная!
Маринка захлопала ресницами от удивления. Даже индифферентный Торик пробурчал что-то себе под нос, глядя на разбушевавшегося Максима.
Сам же Долгов осознавал, что ярость, которую он вымещает на Юрке, – лишь отражение злости на самого себя. За слабость, за малодушие и недостаток воли, за трусость, за то, что не в состоянии довести до конца дело, ради которого сначала несся сломя голову сквозь огонь и лед, чтобы спасти семью, потом бежал уже вместе с семьей сквозь лед и огонь…
Все это должно чем-то разрешиться, путь всегда должен приводить к чему-то.
И он чувствовал на уровне инстинктов: их путь не закончен. Не потому, что на Земле полнейшая неразбериха, а плазмоиды вот-вот нанесут очередной алогичный и страшный удар. Не потому даже, что без ответа осталось множество вопросов.
Нет.
Путь еще не закончен, потому что временами, несмотря на боль и отчаяние, внутри дрожит шершавая пружина. Она заставляет делать следующий шаг. А потом еще и еще…
Путь кончается лишь тогда, когда человек находит покой.
Не важно, где или в чем…
– Макс, ну чего ты? – Егоров попытался взбрыкнуть и высвободиться, но Максим крепко ухватил его за свитер, поднял-таки и развернул к себе.
– Юрий, перестань, – сказал он, посмотрев в глаза другу. – Ответь мне на один вопрос: твой путь здесь окончен? Егоров нахмурился и с силой провел ладонями по лицу. Поднял взгляд.
– Пожалуй, нет.
– Тогда давай послушаем человека и узнаем, о чем гласит пророчество. Или ты уже ни во что не веришь?
Юрка ощерился, и на носу у него едва заметно выступили веснушки.
– Ну, Макс, это было бы по меньшей мере недальновидно – не принимать в расчет то, что написано Иисусом. А вот верить или нет – уже дело хозяйское.
– Эти слова достойны уважения, – сказал понтифик и наконец оторвал взор от своего перстня.
Егоров обратился к нему:
– Извините, конечно, просто я вас не таким себе представлял. Думал, вы будете… ну… говорить не так светски. Религиозными штучками всякими нас пичкать.
– Я же сейчас выступаю больше как лицо политическое, нежели духовное, – улыбнулся Папа. – Теперь я продолжу. Все снова невольно повернулись к табличке, парящей над темным постаментом. Обычный плоский камень, обтесанный до формы четырехугольника и густо изрезанный письменами.
– Плитка гранитная, отшлифованная с обеих сторон, – начал Папа, и в воздухе появилась голограмма. – Знаки высечены твердым острым предметом, предположительно кончиком кинжала или меча. Учитывая величину букв, работа была кропотливая и долгая – месяц-два, не меньше. Текст послания или пророчества высечен на двух языках: арамейском и… Тут стоит остановиться чуть подробнее. Второй язык неизвестен.
– Стоп, – сразу уточнил Фрунзик. – Он не относится ни к одной языковой группе? Ни живых, ни мертвых?
– Именно, – кивнул Иоанн Павел III, чуть прищурившись. – Совершенно обособленный алфавит, лексика, синтаксис, если такие понятия и существуют в этой письменности.
– Не удалось ли установить – тексты аутентичны? – не унимался Герасимов.
– Сын мой, уровень секретности этой реликвии не предполагает ее изучение широким кругом лингвистов. Предположительно тексты аутентичны, но достоверно сказать трудно.
– А можно ли в таком случае утверждать, что эти строки принадлежат руке Христа? Ваше святейшество, поймите мой скепсис: прежде чем узнать содержание самого, быть может, важного документа в истории человечества, хотелось бы быть уверенным в его подлинности. Ведь, насколько мне известно, сам Иисус не оставлял письменных свидетельств своей деятельности, а жизнь его начали описывать много позже.
– Твои сомнения понятны. Хотя насчет письменных свидетельств Иисуса – вопрос открытый. И никаких прямых доказательств подлинности текста, вырубленного в плитке, нет. Но первый ее владелец Симон, известный вам как святой апостол Петр, скрыл послание своего учителя не только от обычных людей, но и от других апостолов. И передал его лишь перед собственной казнью стражнику темницы, будучи в полном отчаянии. После этого плитка попала в руки понтификов только два века спустя. По косвенным источникам, она оказалась у антипапы Новациана.
– И как это доказывает ее подлинность? Что-то не улавливаю.
– Терпение. Зачем Петру, который всю оставшуюся жизнь после распятия Христа занимался проповеднической деятельностью и рассказывал люду заветы своего учителя, скрывать его прямое напутствие? Почему плитка, наверняка попавшая после казни Петра в руки Нерона, не была предана огласке? А ведь император в те годы нуждался в чуде.
– Быть может, потому что в пророчестве нет чуда?
– Быть может, сын мой. А может, чудо в том, что этот кусок гранита сохранился до наших дней, и слова на нем не стерлись?.. В любом случае мы теперь не можем утверждать точно, писал ли эти слова сам Иисус. Достоверно ясно одно: возраст ее около 2000 лет. Это доказано научно. А за два тысячелетия, сын мой, история, религия и наша память могут так исказить случившиеся события, что нестыковок можно найти море. И их количество с течением времени будет только расти. Но главное – это видеть стыковки.
– Прочитайте нам текст, ваше святейшество. – Маринка озвучила фразу, которая уже в течение нескольких минут вертелась у всех на языке.
Папа вгляделся в витиеватые значки на голограмме. Конечно, он знал их наизусть, но, наверное, хотел прочесть так, словно делал это впервые. А возможно, каждый раз эти слова можно было толковать неодинаково.
– На арамейском это что-то вроде иносказания, разбитого на несколько коротких частей, – произнес Папа, собираясь с духом. Он что-то сказал на латыни и оглядел присутствующих мудрым взглядом старика. – Не ждите рифмы. Перевод приблизительный.
У Максима в груди появился какой-то благоговейный трепет. Неужели сейчас он услышит то, что веками скрывалось церковью как самый ценный документ в истории христианской религии?
Иоанн Павел III проговорил строки пророчества четко и громко:
Мертвенный свет заливал куб, оставляя на лицах людей глубокие тени, от чего лица эти казались старше и суровей. Голограмма исчезла, а вслед за тем из углов к центру вновь протянулись полупрозрачные струны, скрывая величайшую реликвию человечества.
Воздух в последний раз дрогнул, и в центре красного квадрата осталась мнимая опасная пустота.
Никто не ожидал, что первым заговорит Торик. Он повернулся к Папе и спросил:
– Вам генерал рассказал о нашем полете на Марс? О том, что там произошло? О том, что фальшивые боги на самом деле были привратниками Земли, которых оставили хозяева десятки или сотни тысяч лет назад? Настоящими стражами, а не полумерками, как мы. Он ведь уже рассказал вам, да? Сразу после того, как узнал, что вы не имеете отношения к Безымянным, что они всего лишь отступники, еретики вашего братства?
– Да, сын мой. Мы и сами долго думали, еще тогда в 12-м году, когда лже-Зевс и прочие самозванцы отняли у людей огонь… Гадали, кто же они: стражи или палачи небесные? Но окончательно стало ясно, о чем идет речь в пророчестве, лишь после рассказа генерала. После того, как мы наконец-то поняли, что это вы – те пятеро, которым перепала частичка дара после того, как канули в бездну двенадцать изначальных привратников.
Глаза Торика в этот момент напоминали Максиму два маленьких темных омута.
– В таком случае, – жутковато улыбнулся Святослав, – ваше святейшество уже догадались о том, кем был Иисус.
– Да, сын мой, – казалось, что в этот миг Папа постарел еще на добрый десяток лет. – Он был тринадцатым.
Глава вторая
Последние слова понтифика застряли где-то между ушами и мозгом.
В нервах.
Переварить услышанное Максиму оказалось очень непросто, хотя он был уверен, что после всех загадок и тайн, выпавших на его долю, он разучился по-настоящему удивляться.
Тишину внезапно нарушил свист воздуха, донесшийся от двери. Все вздрогнули и резко обернулись. Тугие невидимые струи с шипением продолжали наполнять кубическое помещение. Задуло по ногам.
– Газ пустили, – без эмоций в голосе констатировал Егоров, бледнея. – Теперь нам точно каюк. Приобщились к тайному знанию, и хватит.
– Помещение полностью герметичное, – объяснил Папа, рассеивая глупые предположения Юрки. – Если в нем находятся люди, то каждые полчаса происходит автоматическая смена атмосферы. Углекислый газ откачивается, а новый воздух, обогащенный кислородом, впускается. Когда же здесь никого нет, то откачивается весь воздух, и образуется вакуум.
– Это хорошо, – с видимым облегчением сказал Егоров. – Значит, можно дальше обсуждать… А чего мы, кстати, будем обсуждать?
– Ну и новости, черт возьми, – все еще осмысляя новую информацию, вздохнул Герасимов.
– Побойся Бога, сын мой! Не поминай имя дьявола в таком месте! – с неподдельным возмущением напутствовал Папа. – Покайся!
– Каюсь, ваше святейшество, – быстро ответил Фрунзик, потеребив мочку уха. – Но, с вашего позволения, поговорим сейчас о главном. Я многого не понял из того, что гласит пророчество.
– Давайте попробуем вместе разобраться, – предложила Маринка, беря Максима под руку и покорно кладя голову ему на плечо. – Ведь это может помочь людям, правда?
– Видимо, – сказал Папа.
– Сомнения в словах священника? – как-то странно усмехнулся Торик. – Что может быть хуже?
– Сомнения в его душе, – ответил Иоанн Павел III. – И что же ты думаешь, сын мой, о смысле, заключенном в строках предсказания?
– С чего начать? – равнодушным тоном поинтересовался Святослав.
– С начала.
– То, что Иисус был тринадцатым привратником, я понял сразу, как только услышал о некоем великом пророчестве, – произнес Торик и уселся прямо на пол. Он прислонился спиной к стенке, уставился в одну точку своим фирменным взглядом шизика. – Иначе зачем главе католической церкви, лишь заслышав о пяти прохиндеях с сомнительными способностями, тут же назначать им аудиенцию? Причем не через какого-нибудь занюханного кардинала, а лично! К тому же, заметьте, здесь фигурирует именно христианская религия. Не буддизм, ни конфуцианство какое-нибудь, не ислам, нет. Христианство. Стало быть – главный персонаж, основатель, можно сказать, этого вероисповедания и должен был оказаться недостающим звеном.
– А можно ближе к делу, сын мой? – вопросил Папа.
– Извольте, ваше святейшество. Берем первые строчки:
– Здесь, думаю, всем все понятно? – предположил понтифик.
– Нет, не всем, – обидчиво нахохлился Юрка.
– Пастух – это Иисус, – терпеливо объяснил Торик. – Он один был оставлен приглядывать за людьми в то время, как остальные двенадцать привратников уже давным-давно ретировались. Давным-предавненько.
– Хорошо, Слава, а что с последними тремя строчками?
– Под небом подразумеваются хозяева. Та самая гиперразвитая цивилизация, что оставляет привратников во всех созревающих разумных мирах… А потом Иисус говорит, что готов совершить нечто, за что его постигнет кара этого самого «неба».
– Ну и ну. Это ж надо было так зашифровать, – не скрывая восхищения, сказал Герасимов, тоже присаживаясь на пол.
– Зашифровано откровенно дилетантски, – рубанул Торик. – Любой, имеющий хоть толику абстрактного мышления, расколет в два счета.
Папа степенно повернулся лицом к Торику и поглядел на него изучающе, сверху вниз.
– Он у нас астроном, – мрачно прокомментировал Максим, машинально поглаживая руку Маринки, лежащую у него на локте. – А еще – гений.
– Что же ты увидел во втором кусочке, сын мой? – осторожно спросил Папа у Торика.
Святослав без труда продекламировал наизусть:
– Давайте просто сопоставим факты, – продолжил он. – Схема ведь одинакова. Каждый из привратников, как правило, либо обладает каким-либо даром, либо является покровителем чего-то уникального. Так называемый Гефест отвечал за огонь, Дионис – за пьянство, я вроде как телекинезом могу козырнуть, если припрет. А Егоров вон вообще не понятно в чем феноменален…
– Хам, – вяло отреагировал Юрка на подначку.
– Не хам, а феномен, – тут же парировал Торик. – Не перебивай. Так вот. Рассуждая здраво, логично предположить, что Иисус тоже обладал даром. Но каким же? Ни у кого навязчивых ассоциаций не возникает, случаем?
– Пресвятая Дева Мария… – прошептала Маринка. – Неужели?..
– Добродетель, – ватными губами закончил ее мысль Долгов.
– Видите, а вы говорите, зашифровали… – с ноткой радости в голосе откликнулся Святослав, продолжая таращиться перед собой. – Он научил нас добродетели. Альтруизму, бескорыстию и прощению в изначальном, неискаженном смысле этих слов. Так же, как за долгое время до этого некий привратник, коего мы называли Прометеем, щедро поделился огнем. Помните, что стало с Прометеем?
– Господи… Не зваться мне Фрунзиком… – просипел Герасимов. – Да куда же могут завести такие загадки…
– Не поминай имя Господне всуе, – автоматически сказал Папа, не сводя взгляда с Торика.
– Христа распяли не потому, что он не мог освободиться, – ввинтил Торик. – Он сам выбрал себе такую кару, зная, что хозяева не простят ему как одному из привратников вмешательство в развитие человечества. А вмешался-то он – ого-го! До сих пор расхлебываем – краев не видать… простите, конечно, ваше святейшество.
Папа даже не обратил внимания на вольномыслия Святослава. Он становился все серьезней, и все больше морщин сползались к вершине хрупкой старческой переносицы. Мертвенно-бледный свет делал его лицо похожим на страшную маску.