Пусть бьет Фрэнка, только не бьет себя.
-Проваливай отсюда! – голос Джерарда звучал хрипло и ни капельки не уверенно.
Он был очень сильным, чтобы пережить все самому, и очень слабым, чтобы признать, что ему нужна помощь.
Он кричал, чтобы Фрэнк ушел, и с каждой секундой вырывался все слабее. Уже через минуту, он крепко прижимался к Фрэнку, шептал, чтобы он уходил, и отчаянно хватался за его руку, хрипло плача, протяжно скуля и сжимая чужую толстовку в руках.
Почувствовав, что Джерард плохо держится на ногах, Фрэнк дошел до подоконника и поудобней устроился на нем, усадив к себе на колени Джерарда, который теперь отчаянно прижимался к нему, проливая слезы куда-то ему в шею, и Фрэнк крепко обнимал его, поглаживая по спине и не смея сказать ни слова.
Вдруг Фрэнк почувствовал под своими ладонями что-то мокрое и жирное. Взглянув вниз, он понял, что свитер Джерарда жирный от масляной каши и мокрый от того, что он пытался его отмыть.
Отодвинувшись немного от Джерарда, Фрэнк принялся стягивать с него мокрый свитер, и тут же встретился с испуганным взглядом.
-Тише, маленький, – прошептал он, откидывая безнадежно испачканную кофту в угол, – просто выкинем его.
Заплаканный, хрупкий, полуобнаженный Джерард сидел на его коленях, крепко хватаясь за его шею, и Фрэнк мог видеть фиолетовые синяки на его ключицах и ребрах. Джерард сдавленно зашипел сквозь слезы, когда он провел пальцами по фиолетовому пятну на его ребрах.
Фрэнк быстро убрал руки и, стянув с себя свою толстовку, под которой была футболка, надел ее на Джерарда, которому она, конечно, была велика, но он все равно плотно закутался в нее и снова прижался к Фрэнку.
Прозвенел звонок на четвертый урок, но Фрэнк не посмел сдвинуться с места, прижимая Джерарда ближе и снова прогуливая уроки из-за этого мальчика. Но обнимать его и знать, что он не бьет себя – было гораздо важнее каких-то там глупых учителей с их глупыми уроками.
Они просидели в полной тишине пятнадцать минут, а Джерард все равно не переставал плакать, и шептать себе что-то, а Фрэнк просто не мог слушать его обещания самому себе. Даже в такой ситуации он все равно старался оставаться сильным.
-Джи, успокойся, все ведь уже хорошо, – прошептал Фрэнк ему на ухо, поглаживая его по спине.
-Н-нет, не хорошо, – дрожащим голосом ответил Джерард, – они всегда так делают. Они об-бижают меня, а я в-ведь ничего им не с-сделал, п-почему они обижают м-меня…?
Фрэнк только обнял его крепче, прижимаясь щекой к лохматой макушке. Что он мог ответить? Почему люди обижают людей?
-Они в-всегда так д-делали, в-всю жизнь… Ч-что я им с-д-делал?
Фрэнк зажмурился. Ему было нечего ответить.
-В-все, в-все так д-делали.
-Но а как же Мальвина? – Фрэнк нашел хоть что-то, за что можно уцепиться. – Как же она?
-Уехала, – дрожащим голосом снова ответил Джерард, – и в-все, и б-больше не писала, не з-звонила. Ну к-конечно, это же т-такой п-прекрасный Нью-Йорк, а она т-такая прекрасная М-мальвина, с-самая п-прекрасная девочка в м-мире, з-зачем ей г-глупый Джерард, зачем з-звонить г-глупому Джерарду, не с-стоит даже п-писать г-глупому Джерарду, д-даже одно г-глупое п-письмо. Я п-просто г-глупый Джерард.
И он заплакал еще сильнее, тыкаясь носом в чужую шею, ища защиты и хоть немного тепла. Это был просто маленький мальчик, которому нужно было, чтобы его обняли и сказали, что у него все получится, все, что угодно.
Просто не обижайте его.
Фрэнк держал его в руках и просто не мог поверить, что это тот самый мальчик, что так смело показывал всем средний палец, что напоил его в школе, что дал имя своей машине. Мальчик, который назвал свою собаку Мистер Апрельский, который прыгал на кровати в одном носке, который так весело смеется и носит футболки с супергероями. Который защищает слабых, который держится из последних сил, который самый сильный, самый честный, самый храбрый, самый детский, самый забавный, просто самый-самый на свете… и это он так сильно плачет, цепляясь пальцами за чужую футболку.
Они сидели в туалете до конца уроков. Джерард больше не говорил ни слова, а Фрэнк только гладил его по голове, стирал мокрые дорожки слез с его щек и почти невесомо касался губами его виска.
Если ты однажды будешь гулять по закоулкам или аллеям этого города,
Обязательно заскочи.
Я буду тонуть в жалости, надев хмурую маску клоуна Пьеро...
Когда синяки начнут проходить, а опухоль спадёт.
Growing up to be the sunshine of my life
-Весело было!
-Тебе же попало мячом по голове.
-Ну и что? Все равно весело!
Фрэнк только закатил глаза и улыбнулся в ответ, в очередной раз поражаясь оптимизму Джерарда.
Они шли с урока физкультуры, где Джерарду только что неслабо прилетело мячом прямо в голову, и будь на его месте Фрэнк, он бы проклял и мяч, и волейбол и того, кто придумал волейбол, но Джерард шел рядом с ним и широко улыбался, совсем не расстраиваясь.
-Я знаю, в чем дело, – сказал Фрэнк, открывая дверь мужской раздевалки и пропуская Джерарда вперед, – просто твои лохматые волосы смягчили удар!
-Отличная теория, Фрэнки, – улыбнувшись, ответил Джерард, прыгая на одной ноге и стаскивая с себя спортивные штаны, – я застрял!
Фрэнк только засмеялся и тоже принялся стягивать с себя форму.
Они уже были полностью одеты, когда в раздевалку повалил народ. Парни всегда после физкультуры бегали курить на задний двор, и Джерард и Фрэнк, даже не сговариваясь, знали, что это их единственный шанс избежать проблем. Поэтому они выбежали из раздевалки, как только первые трое ребят вошли в нее, но все равно один из них сумел толкнуть Джерарда в плечо, на что получил средний палец и по-детски высунутый язык в ответ.
Когда они вышли в коридор, Фрэнк взял Джерарда за руку, и они оба пошли в пустой кабинет астрономии.
С того случая в туалете прошло две недели. Они не говорили об этом, Фрэнк больше не спрашивал Джерарда о синяках, Джерард делал вид, будто не плакал у Фрэнка на коленях. Они продолжали общаться в школе, сидеть за одной партой, обедать вместе в столовой, Джерард подвозил Фрэнка до дома, и все было как обычно, за исключением того, что Фрэнк теперь проводил все своей свободное время на переменах с Джерардом, когда они ходили по коридорам, всегда брал его за руку и все чаще стал обнимать его, случайно или нет, просто ему было почему-то гораздо спокойней, когда Джерард прижимался спиной к его груди.
Это казалось Фрэнку немного странным. То есть, парни ведь дружат не так? Не обнимаются, не держатся за руки, друг не может целовать друга в щеку и делать еще кучу других вещей, которые делали они. Но вот снова они в кабинете астрономии, где можно скрыться от всей школы под картами созвездий, и Джерард просто так целует его в щеку, и все «правильно» и «неправильно» размываются на фоне этой детской улыбки мальчика, который уже две недели не бьет себя, и что же тогда может быть важнее этого?
Джерард сидел довольный на одной из немногих уцелевших парт и болтал ногами в воздухе, Фрэнк стоял у стены и просто смотрел на него. Это был последний день перед началом Рождественских каникул, оставался последний урок, через час им уже должны были выдать их табели и оправить по домам на две недели, а значит, что это был последний раз, когда он видел Джерарда в этом году.
-Я все еще не придумал тебе подарок на Рождество, представляешь? – сказал Джерард, глядя на Фрэнка, – ты такой странный, Фрэнк Айеро, вот что тебе дарить?
-Все равно самый чокнутый из нас ты, – ответил Фрэнк, улыбаясь, и в этот момент прозвенел звонок на последний урок.
Джерард спрыгнул с парты и, когда Фрэнк взял его за руку, вышел в коридор. Дойдя вместе до второго этажа, они разошлись по своим кабинетам, и как только Фрэнк пересек порог своего класса, где учительница по физике уже что-то говорила, он понял, что ужасно хочет обратно, в кабинет астрономии, помолчать о чем-нибудь с Джерардом.
Как и предполагалось, все, даже последний ботаник в школе, не собирались заниматься на уроках уроками в последний день перед каникулами. Если учительница математики на первом уроке хотя бы первые десять минут пыталась привлечь внимание учеников, то учительница физики, только поздравив всех с наступающими праздниками, оставила всех в покое до конца урока. Большинство просто болтали, кто-то читал книгу, а Фрэнк все сорок пять минут слушал музыку, смотрел в окно и думал о том, что это возможно будут самые отстойные Рождественские каникулы в его жизни. Мама, если она конечно и в Рождество не свалит к своему любовнику, обязательно расплачется, папа будет злиться, снова будет скандал, битая посуда, кому-нибудь в голову, возможно, прилетит гусь в соусе.
После физики их сразу же собрали в их кабинете для выдачи табелей. Когда Фрэнк увидел в руках корочку, говорящую о том, что по всем предметам у него «отлично», он не почувствовал ничего. Ни радости, ни гордости, ни ощущения того, что все его старания не зря. Он подумал только о том, как будут рады родители, и как папа снова будет говорить о медицинском университете, о том, какие хорошие там преподаватели и о том, какое светлое будущее ждет Фрэнка. Он четыре месяца не вылезал из-за горы учебников ради бумажки, в которую только гамбургер заворачивать, а мог потратить время на занятия музыкой или чем-то еще, чем угодно, что нравится ему. Возможно, он чувствовал немного обиды.
Когда их наконец-то опустили по домам с наилучшими пожеланиями и поздравлениями, Фрэнк быстро вылетел из школы, застегивая на пути крутку, и первым делом побежал к стоянке. Старичок еще был на месте.
Решив, что Старичок будет не против, Фрэнк закурил, дожидаясь Джерарда. Тот пришел быстро, веселый и улыбающийся, он объявил, что у него всего две «D», а их он исправит к концу года. Затем они оба залезли в машину, и пока они ехали домой, а Джерард весело болтал о всякой фигне, Фрэнк не мог не думать о том, что две недели вдалеке от Джерарда – это, наверное, не очень хорошо.
С такими мыслями Фрэнк не заметил, как они доехали до его дома. Он уже собирался влезли из машины, как Джерард схватил его за руку и, закатав рукав его куртки, маркером быстро написал свой номер.
-Я не хочу говорить плохо про твою семью, просто… – начал он, опустив взгляд, – просто, Фрэнки, если что-то будет не так, позвони, ладно? То есть… никто из моей семьи не будет против, если ты проведешь Рождество у нас, правда…
-Джи, но я…
-Фрэнки, просто обещай, что если что-то будет не так, то ты позвонишь.
Фрэнк колебался несколько секунд.
-Я обещаю, – выдохнул он.
Джерард тут же заулыбался и, отпустив его руку из своей, чмокнул на прощанье, перед тем как выпустить его из машины.
Прежде чем зайти в дом, Фрэнк подошел к окну машины и, посмотрев на Джерарда, не сдержал улыбки.
-Спасибо, – сказал он, и больше ему нечего было сказать, потому что это «спасибо» выражало абсолютно все, что он чувствовал к этому человеку.
Спасибо, что поймал меня, когда я падал.
Спасибо, что не дал мне развалиться.
Спасибо, что принес торт на мой День Рождения.
Спасибо, что не уходишь.
Спасибо, что делаешь меня сильным.
Спасибо, что снова спасаешь меня.
-Не за что, – ответил Джерард с такой же улыбкой и уехал, и Фрэнк был абсолютно уверен, что он совсем не знал, что значило это «спасибо».
Miracle
Мир уродлив...
Фрэнк сидел своей комнате в полной темноте и вслушивался в Рождественские пения на улице. За окном большими хлопьями падал снег, хотя это было и не типично для вечно дождливой Атланты. Всюду чувствовался дух Рождества: в ярких гирляндах на витринах магазинов, в суетливых людях с подарками, в еловом аромате, витавшем в воздухе, в громких хоровых песнях, и только в доме семьи Айеро в самый сочельник витал только дух сгоревшего гуся. Фрэнк вообще не понимал, почему нужно было готовить его именно сегодня, в сочельник, но мама сказала "надо сегодня", и в итоге сожгла его, потому что вместо того, чтобы следить за духовкой, ругалась с отцом.
Фрэнк сидел под своим столом и старался не слушать крики, доносившиеся с кухни. Он с самого начала знал, что будет так, что все пойдет наперекосяк, что в их доме не будет нормального Рождества, не в этом году, - он знал, и все равно это было больно - сидеть здесь и понимать, что тебе всего семнадцать, а ты уже не чувствуешь волшебства в Рождество.
Фрэнк сидел, укрывшись одеялом, и очень надеялся, что родители забудут о нем до конца праздников, и он сможет провести в своем убежище все каникулы. Может, его мысли и были эгоистичными, но он правда не понимал, почему родители не могут прекратить это хотя бы ради него. Они и так уже очень долго ругаются, почему же они не могут вспомнить, что у них есть сын, которого своими вечными скандалами и криками они загнали в темную комнату под стол?
Фрэнк понял, что его не оставят в покое, когда в комнату влетела мама, включая свет и заставляя щуриться.
-Почему я одна должна возиться на кухне?! - громко заявила она, как обычно принимаясь бегать по комнате, поправлять одеяла, подушки и переставлять вещи местами, Фрэнк всегда это ненавидел, - вылезай и иди на кухню помогать мне!
С этими словами она вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Фрэнку ничего не оставалось, кроме как вылезти из-под одеяла и пойти за ней следом. Это он тоже ненавидел.
На кухне сидел отец с чашкой остывшего кофе и ненарезанной моркови перед собой. Как только Фрэнку было дано задание перемыть всю грязную посуду, что лежала в раковине, мама тут же повернулась к папе и снова начала что-то о том, что он ей не помогает, но Фрэнк изо всех сил старался их не слушать. Но вот они - кричали прямо перед ним, слово за словом ломая остатки их семьи в самый сочельник.