Наряду с призывом военнообязанных с 29 июня развернулось форсированное создание в помощь кадровым частям Ленинградской армии народного ополчения численностью в 200 тысяч человек. Военный совет фронта поначалу просил 100 тысяч «физически выносливых и политически надежных» добровольцев в возрасте от 18 до 35 лет. Ленинградский партийный вождь и член Военного совета направления A.A. Жданов своей рукой увеличил «квоту» вдвое, а возраст до 50 лет. Будучи хорошо информирован, цену боеготовности Красной Армии и лозунгу про победу «малой кровью» он узнал еще в финской кампании. Советские полководцы в 30-е годы были приведены к похвальному послушанию и единообразию, воспитаны в беспредельной преданности делу Ленина — Сталина, но владели только одним тактическим приемом — залить врага кровью красноармейцев по самые ноздри.
Были организованы Военный совет и штаб ЛАНО. Командующим армией назначили генерал-майора А.И. Субботина. 4 июля приняли решение сформировать 15 дивизий народного ополчения с количественным составом 12 тысяч человек и немедленно отправить их на фронт. Обязанность по отбору добровольцев возлагалась на райкомы партии. К 10 июля было набрано 110 тысяч человек. Большинство ополчения составили рабочие предприятий, представители интеллигенции и студенчества. В добровольцы вступили 80 ленинградских писателей и композитор Д.Д. Шостакович. В короткий срок в Кировском, Московском, Дзержинском, Куйбышевском и Фрунзенском районах были сформированы первые три дивизии совокупной численностью в 31 тысячу человек и 15 отдельных артиллерийско-пулеметных батальонов — около 15 тысяч человек.
Поспешность, с которой создавались эти формирования, не могла не отразиться на их качестве. Ополченцы почти не имели тяжелого вооружения, количество пулеметов в подразделениях было гораздо ниже штатного, поскольку формировавшие дивизии территориальные районы сами, в силу возможностей, и обеспечивали их снаряжением, оружием и боевой техникой. Бойцы получали в руки залежавшиеся на складах винтовки канадского производства, иногда учебные — с просверленной казенной частью, иногда — и вовсе ничего. В принципе это не имело значения, поскольку на передовой патронов к ним было взять негде.
Личный состав, демонстрировавший исключительно высокий моральный дух, никакой военной подготовки не имел, многие не служили в армии и никогда не держали в руках оружие (1-я дивизия народного ополчения на 60 % состояла из запасников и людей, не имевших военной подготовки; во 2-й дивизии «рядовых необученных» было 3894 человека, младших командиров — 205; в 3-й дивизии до 50 % личного состава вовсе не имело военной подготовки). Обучение приходилось начинать с правильного наматывания портянок и умения есть ржаные сухари, не превращая рот в кровоточащую рану, но даже это искусство осваивали по пути на передовую. Например, 1-я ДНО генерал-майора Ф.П. Родина формировалась с 4 по 10 июля, а уже на следующий день занимала оборону на одном из участков Лужского рубежа; 2-я ДНО полковника Н. Угрюмова закончила формирование 12 июля, сутки спустя она прибыла на фронт и заняла позиции по реке Луге в районе Поречье, Ивановское, Сабек. Командный состав дивизий народного ополчения в подавляющем большинстве пришел из запаса и был слабо подготовлен к руководству ведением боевых действий, к примеру, в 3-й дивизии имелось шесть кадровых командиров.
Как вспоминает бывший боец Ижорского батальона С.В. Сорокин:
«…мы, бойцы маленького заводского отряда, пошли на войну, где смерть на каждом шагу, где нужно самому бить врага. Как бить — мы сами не знали. Бить, и все. Хоть кулаком, хоть винтовкой, но только бить! И в самом деле, что мы тогда могли противопоставить врагу? Свои военные знания? Их у нас не было. Боевой опыт? Его тоже не было. Оружие? Сначала оно у нас было очень плачевным. Что же тогда? Грудь! И мы ее подставили».
10—14 июля 1-я Кировская, 2-я Московская и 3-я Фрунзенская дивизии народного ополчения были переданы Лужской оперативной группе и «выбыли на боевые рубежи». Несколько позже была укомплектована 4-я ДНО под командованием полковника П.И. Радыгина численностью 4267 человек, которую называли еще «легкострелковой» или «дивизией облегченного типа по вооружению и численному составу». Что это означает, можно легко представить, а можно и прочесть в воспоминаниях П.А Чугая, бывшего механика-водителя 84-го танкового батальона: «3-го или 4^го подошли ополченцы 4-й дивизии. Вид у них был плачевный: многие без обмундирования, винтовка — только у старшего, у остальных — ничего».
Во второй половине июля началось формирование четырех гвардейских дивизий народного ополчения. Почетное наименование, по мысли Жданова и Ворошилова, должно было означать, что эти дивизии укомплектованы «подлинной гвардией рабочего класса» (не эта ли идея подтолкнула Сталина к возрождению в Вооруженных силах гвардейских частей?). Утверждается, что рабочая гвардия была «вооружена несколько лучше», но главным оружием по-прежнему оставалась грудь.
Со временем дело с вооружением поправили, дивизии народного ополчения переименовали в стрелковые, но принципы формирования новых соединений не изменились. К концу 1941 года немцы разгромили и уничтожили 186 советских дивизий — это 109 % от имевшихся на 22 июня. От кадрового состава Красной Армии осталось не более 8 %. Новые дивизии «лепились» пачками — только в 1941 году сформировано 419 дивизий и 305 бригад — и немедленно бросались на фронты, где командующие как раз проводили очередную очень-очень важную операцию, обещая товарищу Сталину всенепременно разгромить какого-нибудь «подлеца Гудериана» или взять Киев к годовщине пролетарской революции, жалуясь при этом на нехватку своих сил и непомерную мощь неприятеля и требуя от Верховного пополнений, пополнений, пополнений. Снова свежеиспеченные солдаты уже в эшелонах учились наматывать портянки, впервые узнавали о существовании воинского Устава, вступали в бой и погибали, не успев запомнить фамилию своего непосредственного начальника. Поскольку потери при такой методе были огромны, боевой опыт сохранялся и накапливался мучительно долго. Подобная практика сохранялась до самой Победы. В этом смысле всю Красную Армию времен Отечественной войны можно назвать Армией Народного Ополчения.
Помимо дивизий народного ополчения в Ленинграде в июле — августе создавались и другие добровольческие формирования: истребительные и партизанские отряды, рабочие батальоны.
Было также сформировано семь партизанских полков общей численностью 6600 человек, в состав которых, помимо гражданских добровольцев, милиционеров, сотрудников НКВД, вошло около 1000 пограничников. Шесть таких полков-самоубийц перебросили в тыл врага уже в первой половине июля. Это была непродуманная авантюра, обреченная на закономерный финал. Во-первых, громоздкие формирования, не имевшие замаскированных баз и средств связи, были лишены маневренности и скрытности, не умели и не имели возможности использовать партизанскую тактику, легко выявлялись противником. Во-вторых, задачи им ставились совершенно не партизанские, а именно «борьба с частями вражеской армии». В результате вооруженные лишь стрелковым оружием, слабо подготовленные в военном отношении полки действовали в основном в прифронтовой полосе, где насыщенность немецких войск была максимальной, вступали в открытый бой с регулярными частями противника, использовавшими танки, артиллерию и авиацию, и довольно быстро были уничтожены, не принеся особой пользы. Характерно, что тогда они назывались не партизанскими, а истребительными полками. Позже из их остатков, вернувшихся в Ленинград, были созданы отдельные диверсионно-разведывательные группы.
В целях подготовки необходимого резерва защитников города 13 июля было принято постановление о военном обучении всех мужчин в возрасте от 17 до 55 лет. Вводилась всеобщая обязательная военная подготовка населения. В составе всех добровольческих формирований из Ленинграда на фронт ушло около 160 тысяч человек.
В соответствии с решением СНК от 8 июля в городе, как и во всей стране, была введена карточная система распределения продуктов. Рабочие получали 800 грамм хлеба в день, служащие — 600 грамм, иждивенцы и дети — по 400 грамм. По карточкам выдавались также установленные нормы крупы, мяса, жиров и кондитерских изделий. Многие виды товаров еще свободно продавались в магазинах по твердым государственным ценам, а некоторые основные продукты можно было приобрести по коммерческой цене.
Для большинства обывателей война еще казалась чем-то далеким и не страшным: «Ожидали скорых побед нашей армии, непобедимой и лучшей в мире, как об этом постоянно писали в газетах. Первые военные дни в городе сложилась своеобразная праздничная обстановка. Стояла ясная, солнечная погода, зеленели сады и скверы, было много цветов. Город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы. Улицы ожили. Множество новобранцев в новехонькой форме деловито сновало по тротуарам. Повсюду слышалось пение, звуки патефонов и гармошек: мобилизованные спешили последний раз напиться и отпраздновать отъезд на фронт».
Несмотря на то что ход войны уже явно не вписывался в сюжет военно-патриотических утопий писателей П. Павленко и Н. Шпанова, советский народ верил, что вот-вот грядет «большой день» и «наши стальные полки принесут свободу и счастье всему трудящемуся человечеству».
10 июля 1941 года является официальной датой начала битвы за Ленинград.
В этот день немецкие и финские войска одновременно нанесли удары на лужском, новгородском и старорусском направлениях, в Эстонии и Восточной Карелии.
На Онежско-Ладожском перешейке перешла в наступление армия «Карелия».
Фюрер германской нации в деле скорейшего овладения Ленинградом на «смелый народ» Финляндии, «преисполненный желанием мести», возлагал большие надежды. Хотя никакого формального соглашения с Рейхом подписано не было, и ничего конкретно финны немцам не обещали. Однако оказавшаяся после падения Норвегии и Франции между германским молотом и советской наковальней страна Суоми с четырехмиллионным населением при всем желании не имела никаких шансов на сохранение нейтралитета.
Горький опыт «зимней войны» 1939/40 года, непрерывное политическое давление и угрозы Кремля, бесцеремонное вмешательство во внутренние дела лишь укрепили убежденность финского народа во враждебности СССР. Финны стали искать политическую поддержку везде, где ее можно было найти. Неизгладимое впечатление произвели также оккупация и присоединение «к счастливой семье советских народов» независимых прибалтийских республик, осуществленные Красной Армией летом 1940 года. Финское правительство воочию увидело уготованное стране будущее. К тому же до финнов дошли слухи о требованиях относительно Финляндии, предъявленных Молотовым во время ноябрьского визита в Берлин.
А Вячеслав Михайлович, обсуждая с Гитлером разграничение сфер интересов «в мировом масштабе» и планы выхода к Индийскому океану, упорно настаивал на том, что сначала Кремлю хотелось бы получить все, что причитается по секретному протоколу 1939 года, который выполнен не по всем пунктам: «Финский вопрос до сих пор остается неразрешенным… Советское правительство считает своим долгом окончательно урегулировать финский вопрос».
Причем «урегулирование» кремлевские мечтатели трактовали однозначно — оккупация, советизация и «добровольное» присоединение Финляндии к СССР. Как ни уговаривал фюрер советского премьера войти в положение ведущей войну и экономически заинтересованной в финских и шведских поставках Германии, как ни просил обождать хотя бы год или полгода до заключения мира, Молотов был непреклонен, выражая решительное непонимание: с какой стати Советский Союз «должен откладывать реализацию своих планов на шесть месяцев или на год»? В самом деле, уже два месяца как подписан документ № 103203 — «Соображения по развертыванию вооруженных сил Красной Армии на случай войны с Финляндией».
25 ноября 1940 года Молотов передал в Берлин условия, на(которых Советский Союз был готов присоединиться к Тройственному пакту для участия в совместном германо-итало-японо-советском проекте по перекраиванию карты мира. Первым пунктом в этом документе значится признание права Москвы на приватизацию Финляндии.
В тот же день нарком обороны Тимошенко направил командованию Ленинградского округа директиву о подготовке войны с «финской козявкой». Директива ставила задачи «разгромить Вооруженные силы Финляндии, овладеть ее территорией» и выйти к Ботническому заливу. Хельсинки предполагалось «освободить» на 25-й день операции.
Финны опасались, что безусловный нейтралитет, которого они придерживались ранее, приведет лишь к войне одновременно против Германии и СССР. Предпочтительнее было вовремя выбрать одну из сторон. Перспективы дружбы со Сталиным вырисовывались достаточно ясно, а абсолютное большинство «белофиннов» категорически не желало перекрашиваться в «красных». Верховный главнокомандующий маршал К.Г. Маннергейм в одном из интервью сказал, что, с точки зрения финнов, переход на сторону Советского Союза означал бы «то же самое, что поражение»: «Не было ничего удивительного в том, что настроения в народе отличались глубоким недоверием к Советскому Союзу. Могли ли мы доверять такому соседу, который начал войну с целью подчинить себе нашу страну и который после определения основных условий для мирного соглашения стал предъявлять новые требования?»
Западные державы помочь ничем не могли. В то же время Германия сама протянула руку, предложив заключить транзитное соглашение и организовать поставки военной техники. С осени 1940 года финны взяли курс на сближение с Рейхом. «Каждый понимал, — вспоминает Маннергейм, — что интерес Германии к Финляндии являлся для нас той соломинкой, за которую хватается утопающий, хотя никто не знал, как она нас сможет выдержать. Инициатива Германии дала Финляндии долгожданную передышку после более чем полугодового непрерывного на нее давления. На какое-то время требования русских прекратились».
Еще более тесному сотрудничеству двух стран способствовали действия советского руководства, внезапно в одностороннем порядке разорвавшего торговое соглашение и лишившее финнов поставок зерна, топлива и сырья. Вскоре более 90 % финского импорта приходилось на долю Германии.
В конце мая 1941 года в Зальцбурге состоялись финляндско-германские военные консультации, в ходе которых немцы намекнули на возможность вооруженного конфликта между Германией и СССР. Как указывает генерал Дитмар, по мнению разработчиков плана «Барбаросса» «решающей предпосылкой для ведения операций против Ленинграда с севера, а также операции по захвату Мурманской железной дороги было вступление Финляндии в войну на стороне Германии. Советский Союз сам способствовал этому. Затеянная под пустячным предлогом зимой 1939/40 года война, суровые условия Московского мира, которым она закончилась, и почти открытые угрозы самому существованию Финляндии со стороны Советского Союза явилось причиной возникновения в финском народе чувства такого отчаяния и тревоги, что присоединение к сильной, стоявшей тогда в зените своего могущества, Германии казалось для финнов единственным выходом из создавшегося положения».
Впрочем, немцы на финнов не давили, конкретными планами не делились, беседы проводили в сослагательном наклонении, да и Финляндия не спешила с заверениями в союзнической верности, избегая любых обязательств. В июне была достигнута договоренность о перемещении германских войск из Норвегии в финское Заполярье, а также о совместном ведении боевых действий в случае нападения Советского Союза на Финляндию. При этом президент страны Ристо Рюти особо подчеркнул, что Финляндия намерена оставаться нейтральной, пока сама не станет жертвой агрессии. Гитлер на сей счет особо не беспокоился, не сомневаясь, что «агрессия» состоится. Знал об этом и маршал Маннергейм: «Поле для маневра во внешней политике, если вообще можно было говорить о каком-либо поле, было очень ограниченно, — продолжает Маннергейм. — На самом деле, можно было сказать, что все зависело, и независимость Финляндии в том числе, от отношений с Германией… Выбор между Германией и Советским Союзом завел нас в тупик… Финляндия не имела возможности свободно распоряжаться своей судьбой. В практическом плане не было никакой возможности остаться в стороне от приближающегося конфликта».
15 июня финское правительство получило телеграмму фельдмаршала Кейтеля, сообщавшую, что война с СССР неизбежна. Двое суток спустя была объявлена всеобщая мобилизация. Нейтралитет Финляндии к этому времени стоял под вопросом, чему способствовала переброска германских войск в Лапландию, разрешение немецким минным заградителям укрываться у финского побережья, а бомбардировщикам Люфтваффе приземляться 22 июня на аэродроме в Куовола.