Я, свернувшись клубочком на нешироком диване, с грустью наблюдала за братом. Продаст, в этом не было ни малейших сомнений. Когда Тейран принимался вот так бегать по комнате, это означало – зол не на шутку. И слова у него никогда не расходились с делом. Продаст. Я почувствовала вдруг страшную усталость. И правда, зачем нам такой невольник? Зачем мне эта игрушка, если… я неожиданно поняла, что уже не думаю об Илане как об игрушке. Зачем мне это все… эта маета, от которой болит сердце?
Тамира… - Тейран остановился напротив, пристально глядя на меня. – Что с тобой? У тебя усталый вид… давай отложим поездку?
Ничего, - беззаботно ответила я. – Все хорошо, брат, я правда устала немного... и никуда не поеду – передумала. Продавай, если хочешь, ты прав.
Я неторопливо встала и, поцеловав брата в висок, вышла из комнаты.
… Что с тобой, Тамира? Правильно спросил брат. Что с тобой, Тамира? Эти слова звучали в ушах – да так назойливо, не отделаться. Что с тобой, Тамира?
И вправду, что со мной? Почему при одной мысли о каком-то невольнике в сердце разливается теплая волна, а пальцы начинают дрожать? Тебе двадцать шесть лет, Тамира, а ты ведешь себя как пятнадцатилетняя дурочка, впервые увидевшая вблизи мужчину. Кто он тебе – жених, брат? Уж лучше бы брат, чем…
Проворочавшись полночи в постели, я не выдержала. Встала, накинула легкий пеньюар – вышитый, с кружевом, подарок брата, наскоро заколола волосы и, прихватив свечу, вышла из комнаты.
Я знала, где сейчас Илан – в дровяном сарае. Брат распорядился держать его там – чтобы других к побегу не подбивал. Босые ноги ступали по половицам неслышно и легко. Я вышла на крыльцо, и вокруг моей свечи тут же закружились неведомые ночные насекомые. Я отвела их рукой. Свеча подрагивала на сквозняке, вокруг метались тени.
Путь до сарая показался мне бесконечным. Все спят, дурочка, чего ты боишься в собственном доме, увещевала я себя. Зачем ты идешь туда, что хочешь увидеть? Грязного, голого, в засохшей крови раба? Вот еще дивное зрелище.
На двери покачивался замок. Я беспомощно подошла. Конечно, еще бы его оставили незапертым! Я поднесла свечу поближе – и увидела торчащий из замка ключ. Повезло… сдавленный смех вырвался у меня. Хочешь – прямо сейчас открывай и выпускай его, и никто ни о чем не узнает.
Против опасения, Илан оказался вовсе не таким, как я ожидала. Он лежал не на земляном полу, а на тюфячке – пусть и тощем, но чистом, и под головой - свернутый плащ. На руках и ногах – кандалы, штаны – грязные, но целые, и повязки охватывают спину и грудь аккуратной белой безрукавкой. Кто же это постарался так? Наверное, Майти.
Я осторожно подошла, опустила свечу на землю. Илан лежал ничком, лицом вниз, и даже не пошевелился. Он тяжело дышал во сне, русые волосы, уже чуть-чуть отросшие, сбились набок, открывая часть щеки. Я осторожно, дрожащими пальцами коснулась его волос.
Мальчик, мальчик. Стальным обручем меня сковала жалость – настолько сильная, что казалось, нет никого и ничего на свете, что я не могла бы сделать, чтобы ему стало хоть чуточку легче. Невольнику, не имеющему ничего, рабу… мальчишке, проникшему в мое сердце… кого и когда еще я так жалела в жизни? Бездомного котенка, разорванного собаками на моих глазах, когда мне было пять? Тейрана, наказанного отцом, когда мне было восемь? Юношу-ремесленника, у которого мы заказывали новое седло, посмевшего признаться в любви ко мне и за это высланного из города? Все это не то, не то, не то. Посмевший добиваться свободы достоин не жалости, а уважения, думала я, но это все ерунда, это игры мужчин – в уважение, гордость, достоинство. А я только женщина… и жалость моя была женской, испытанной впервые в жизни, и я поняла вдруг, что в этой жалости нет унижения, напротив – тот, кто ее достоин, - человек и мужчина, настоящий мужчина, гораздо больше, чем все эти разряженные франты, добивавшиеся моей милости. Гораздо больше мужчина, чем даже мой муж, которого я никогда не любила. Мальчишка, скованный по рукам и ногам, избитый, бесправный… все это наносное, внешнее. Он – настоящий. Таким мог бы стать, наверное, мой брат, если бы по-иному повернулась судьба.
Илан пошевелился, что-то пробормотал во сне, застонал. Голова его сползла с этого подобия подушки, и я подумала: ему неудобно. Неумело, несмело я попыталась поправить плащ… и заметила краешек тонкой цепочки, зажатой в его кулаке.
Я осторожно потянула за кончик. Илан снова пошевелился, цепочка выскользнула из его сжатых пальцев, и что-то маленькое, круглое закачалось перед моими глазами. Я вытянула руку, поднесла к свече. Монетка? Нет, что-то вроде амулета… небольшой, украшенный каким-то узором медальон. Я повертела его, разглядывая, попыталась открыть – не получилось, оказался сплошным. Что это, откуда у него? Память, оставшаяся от дома? Чей-то подарок? Кража? Оберег?
Снаружи раздались шаги и ругань, и я поспешно вскочила, поднимая свечу. Дверь распахнулась.
Тамира? – удивленно спросил мой брат, появляясь на пороге. – Что ты тут делаешь?!
Я, застигнутая врасплох, молчала. Только украдкой спрятала медальон в кулаке, чтобы не увидел Тейран.
Брат подошел, взял свечу из моих рук. Кинул мимолетный взгляд на спящего Илана, потом – очень внимательно – посмотрел на меня.
Успокойся, - сказал он негромко и жестко. – Не стану я его продавать… пока. Только скажу тебе, Тамира: не дело ты затеяла. Не дело. Играй с ним, как хочешь, но посмеешь влюбиться – убью. Его убью, а тебя – выдам замуж. – Глаза его смотрели холодно и спокойно. – Ты поняла меня? А узнаю, что это ты помогла ему бежать… пожалеешь. Теперь иди. Иди спать. И выбрось это из головы.
Этой ночью мне приснился лес. Лес, в котором я никогда не была и который не видела даже, не знала, как он выглядит. И двое были в лесу, двое, держась за руки, идущие меж стволов. Это я шла рядом с Иланом, и он улыбался мне. И в то же время я смотрела на все откуда-то сверху и понимала, что по лесной этой тропинке идет девушка с пушистыми волосами, которую зовут Марица. Лицо ее очень печально, хотя казалось бы – отчего, ведь рука об руку с тем, кого любит, идет она… а губы шепчут молитвы. И я поняла, что Марица молится – о нем, о том, с кем обручена. Она обручена. Она, понимаешь, Тамира? Она, а не ты.
Я вскрикнула и проснулась.
Яркое солнце заливало комнату, и все было как всегда. Совсем рядом, в саду, пел соловей. Из раскрытого окна доносились привычные утренние звуки. Я подумала, что мне, наверное, все приснилось – и вчерашний мой ночной поход в дровяной сарай, и разговор с братом. Пальцы левой руки затекли от напряжения. Я с усилием разжала их – и увидела маленький медальон на своей ладони.
Долго-долго я лежала, рассматривая ее. Тонкая цепочка, маленький, круглый, узорный медальон… ничего особенного. Разве что узор непонятный, но очень красивый – переплетенные травы, а в середине – вставший на дыбы единорог. Видно было, что вещь эта очень старая – узор потемнел, цепочка чуть погнулась от долгой работы. Интересно, откуда это у Илана? На кражу не похоже… скорее, наследство - от отца или деда. Очень уж потертой временем выглядит вещичка.
Брат уже уехал во дворец, сказали мне. Я сначала расстроилась, а потом подумала, что все к лучшему. По крайней мере, никто не помешает мне снова навестить Илана. Я, в конце концов, хозяйка или как? Должна же я знать, как поправляется невольник, наказанный накануне. Умрет он или встанет на ноги – воля Богини, но плохой буду я хозяйкой, если не позабочусь о нем.
Так, уговаривая себя, я торопливо завтракала. Находка лежала в кармане, но отдавать ее я не собиралась. Во-первых, я не украла, а взяла на время. Во-вторых, отнятое у раба отнятым не считается. А в-третьих, мне хотелось подольше полюбоваться этим странным красивым узором. Подождет. А потом верну… или не верну – подумаю.
Спускаясь с крыльца, я едва не споткнулась о маленького, пушистого котенка, клубком подкатившегося мне под ноги. Я хотела было пнуть малыша, но посмотрела на этот мягкий клубок – и рассмеялась. Лохматый, тощий, на морде черное пятно, а сам – рыжий. Откуда взялся такой? Котенок жалобно пискнул, приоткрыв розовую пасть. Чей это, интересно? У нас таких рыжих не водится. Наверное, с улицы приблудился. Надо отдать его Майти, пусть накормит… а управляющему всыпать – за то, что всяких оборванцев в усадьбу пускает.
Тина! - крикнула я, подобрав подол, чтобы не касаться приблудыша. – Тут у нас добра прибыло. Отнеси вот это на кухню, отдай Майти.
Из дома выскочила молоденькая горничная. Увидела котенка, ахнула, захлопотала над ним. Я мимоходом усмехнулась. Ну вот, спасла от смерти маленького бродяжку. Так, глядишь, и в праведники запишут, и Богиня после смерти к себе возьмет…
Подходя к сараю, я увидела, что дверь приоткрыта. Изнутри доносился женский голос. Майти, точно, подумала я. Жалеет мальчишку… я осторожно и тихо, чтобы не выдать себя, заглянула в щель. И ахнула.
Девчонка Сения аккуратно и ловко разматывала повязки на спине Илана и что-то негромко говорила ему, что-то успокаивающее. Илан улыбнулся, ответил что-то – оба рассмеялись, да так, словно всю жизнь были знакомы.
Я прислушалась.
… и как узнала – прямо заплакала. Вот, говорит, дурень – сам себя губит. Ну и молодые пошли, говорит, - совсем ума нет.
Может, и нет, - согласился Илан. – А может, и есть. Сапоги же я стащить догадался – значит, какой-то ум все-таки есть?
И все равно Майти права – глупый ты. Потерпи, я осторожно. А если бы насмерть запороли?
Ну, не запороли же… Эй… да ты плачешь?
Нет… Да! Потому что… ты…
Ну, перестань. Успокойся, слышишь? Ну, ничего же не случилос-с-сь… ох… Сения! Ну-ка перестань!
Да я не плачу уже…
Послушай… я вернусь домой – и выкуплю тебя, и увезу отсюда, обещаю! Не плачь… Ну вот, уже улыбаешься…
Илан… а как ты сумел кандалы снять? Повернись-ка… подними руку…
Видгару спасибо – он на ночь забыл, как обычно, ручные надеть. А ножные… я с вечера приметил, куда он ключи кладет… Й-й-й-елки-сосенки…
Тише-тише-тише… потерпи, солнышко, потерпи…
Я сжала кулаки. Да как она смеет! Как она смеет так смотреть на него – влюбленными, радостными глазами, как она смеет прикасаться к нему, если я не могу это сделать! Пусть бы кто угодно… будь это Майти – слова бы не сказала, но эта… Нет, только не эта!
Рывком распахнула я дверь и шагнула за порог. Девочка обернулась – и испуганно пискнула, роняя с колен чистое полотно, вскочила на ноги и торопливо поклонилась. Илан покосился, выворачивая шею – и увидев меня, непонятно улыбнулся. Но встать не смог, хотя и попытался.
Лежи, - махнула я ему. И грозно спросила у девочки: - Кто позволил?
Простите, госпожа, - пролепетала Сения. – Я… мне господин Тейран разрешил. Вчера еще… сам сказал: перевяжи, говорит, и смотри за ним, а умрет – шкуру спущу. Вот я и…
Понятно, - медленно сказала я. – Тейран, значит. Ладно… продолжай.
Я прислонилась спиной к поленнице и мрачно наблюдала за ними. В косом солнечном луче, падавшем сквозь крошечное – кошке пролезть – окно у самой крыши, плавали пылинки. Открытая дверь давала достаточно света… и честно говоря, зрелище было не из приятных. Я отвела глаза. Надо отдать девочке должное – она действительно разбиралась в лечении. Пальцы ее двигались умело и ловко и, видимо, не причиняли лишней боли, хотя несколько раз Илан сдавленно застонал, но тут же умолк, скрипя зубами. Сения снова прошептала что-то успокаивающе… а я сжала челюсти. Как она смеет утешать его, если это могу сделать я.
Наконец, Сения затянула последний узелок и поспешно встала, собрав в ворох окровавленные повязки. И поклонилась мне.
Все, госпожа. Вечером надо будет снова перевязать. И вставать ему пока нельзя, чтобы…
Пошла вон, - бросила я сквозь зубы. – Сама знаю.
Девчонка торопливо метнулась к выходу, низко опустив голову. С мстительным удовольствием я заметила слезинки, катящиеся по ее щекам. Ничего, не растает. Не сахарная.
Илан лежал все так же ничком, вытянув вперед скованные руки, и молчал. Глаза его смотрели мимо меня.
Как ты? – спросила я, опускаясь на колени на земляной пол, совершенно не заботясь о том, что пачкаю юбку.
Спасибо, госпожа, - ответил он коротко и равнодушно.
И понимай, как хочешь…
Я прикажу, чтобы с тебя сняли кандалы… хотя бы ручные, - сказала я. И осторожно прикоснулась к холодным браслетам на его запястьях.
Спасибо, госпожа… - так же равнодушно ответил он и отвел руки.
Илан… пообещай мне, что больше… что больше не станешь бегать, - попросила я.
Нет, - ответил он, не раздумывая.
Брат хочет продать тебя, - прошептала я.
Илан не ответил, облизал пересохшие губы.
Я нерешительно помолчала.
Хочешь есть? Брат запретил, но…
Уйди, госпожа! - сорвался он вдруг. – Уйди, прошу!
И добавил – резко, на выдохе - еще несколько непонятных слов, тех же самых, что и вчера утром. Отвернулся и закрыл глаза.
Резкая, как удар хлыста, ярость вспыхнула во мне, заливая щеки жарким румянцем. Коротким, стремительным захватом стиснула я прядь его волос и дернула так, что голова мотнулась и Илан сдавленно зашипел сквозь зубы.
Ты… - в груди моей клокотала ненависть. – Ты… запомни! Ты в моей власти, понял, раб? Что пожелаю с тобой, то и сделаю. И ты мне морду не вороти, захочу – запорю насмерть, захочу – продам или собаками затравлю. Гордый какой нашелся! Засунь свою гордость в задницу и молчи, и радуйся, если вообще разрешат слово сказать! Убью, сволочь! – и я выругалась сквозь зубы – тяжело, по-мужски.
Еще раз я дернула его за волосы, потом выпустила – и с силой, резко ударила по только что перевязанной спине, так, что Илан выгнулся и вскрикнул, не сдержавшись. Носком туфельки, поднявшись, пнула его в бок. И вышла, с силой хлопнув дверью.
* * *
Два дня я прятала медальон на дне шкатулки, под грудой своих драгоценностей. Вечерами рассматривала при свете свечи… мне казалось иногда, что он пахнет травами. Погнутый, потемневший от времени, но все же – явно не простая железка… Неужели украл? Неужели… а если эта безделушка принадлежит именно Илану, то не поможет ли она узнать, кто этот человек и почему так избегает разговоров о прошлом?
На третий вечер я не выдержала.
Послушай, - как можно небрежнее сказала я брату, когда ужин закончился и слуги подали на сладкое щербет в маленьких вазочках. – Как ты думаешь, чей это узор? В смысле – какого времени и какой страны?
Я протянула ему медальон на ладони.
Где ты взяла это? – удивился Тейран, осторожно рассматривая чеканку на свет. – И с какого часа ты вдруг стала интересоваться старинными узорами?
А он правда старинный? – я постаралась не услышать первого вопроса.
Я, конечно, не специалист, но… судя по всему, этой чеканке не меньше сотни лет. Так где ты его нашла?
В торговых рядах, - ответила я спокойно. – Вчера гуляла по рынку, засмотрелась на украшения, а там… лежал рядом с прочими. Мне понравилось, и я купила, за него дешево просили.
Тейран внимательно посмотрел на меня. Я улыбнулась как можно беззаботнее.
Знаешь… я вообще-то думала носить его с новым плащом. У меня вышит на нем похожий узор. Но сейчас посмотрела, примерила… не идет.
Купила, - проворчал брат. – Вечно ты что-то купишь… вон, от одного приобретения уже покоя нет, теперь и от второго не будет. Выкинь, – посоветовал он, и взгляд его смягчился. – Что тебе это старье? Я тебе новый куплю… нарисуй – закажем у ювелира, еще как красиво будет!
Да жалко, - призналась я. – Уж больно штучка красивая, к душе легла. Похож узор, но не тот... странный, мне таких видеть еще не приходилось. Ты привозил мне броши из Сеттии, из Верханы, с Юга, но такого…
Я, если честно, тоже не могу сказать, - признался брат, подбрасывая медальон на ладони. – Похоже на Сеттию, но… не знаю, не уверен. Знаешь, душа моя, если тебе так уж нужно, я могу взять эту штуку с собой и поинтересоваться… есть у меня свои люди знающие, они расскажут. Хочешь?
Я кивнула.
Хорошо. Быстро не обещаю, правда, но…
Только потом назад верни, - попросила я. – А то знаю я тебя…
И, видя, что брат нахмурился, стараясь сгладить неловкую шутку, поцеловала его в щеку.
Не знаю, что сказал или подумал Илан, обнаружив пропажу. Не сомневаюсь, что медальон был ему дорог – иначе он бы не прятал его так тщательно, не сберег бы во всех переделках. Видно, снял перед наказанием, а потом сил не хватило надеть, так и оставил зажатым в ладони. Может быть, это просто подарок… в любом случае, мальчишка наверняка расстроился. И скорее всего, долго искал пропажу. Ничего, когда брат отдаст мне ее, я потихоньку верну ее Илану. Потерпит. Мне это важно. Мне нужно узнать, в конце концов, кто он такой – воин, способный стоять против шестерых в одиночку; мальчик со взрослыми шрамами на теле; сын пастуха, получивший благородное воспитание.