- Проходите в дом. Витя проводи друга в свою комнату, там и располагайтесь, а захотите отдельно, места в доме на всех хватит. Анастасия Ивановна в своей спальне, зайди к ней, дороже тебя у неё никого не было!
- Спасибо тётя Лида, мы сейчас. Сева возьми оба кейса из машины, а я закрою ворота и замкну калитку.
Справившись с воротами и калиткой, я подошёл к Севе и, взглянув в его настороженное лицо, взял у него из рук свой кейс.
- Пойдём, друже, - и, поднявшись на крылечко, вошёл в дом. На меня пахнуло запахами детства и юности, устоявшимися и до боли знакомыми. В горле возник комок, и сердце трепетно сжалось, откликаясь на ярко вспыхнувшие в памяти картины прошлых лет. - Вот сюда, Сева, и я отворил дверь, ведущую на лестницу второго этажа. В моей комнате ничего не изменилось, даже пыли не было на гладких поверхностях мебели. За окном красовалась липа, которую мы вместе посадили с бабушкой, когда мне было всего восемь лет. Теперь это было взрослое и могучее дерево, широко раскинувшее свои цветущие медвяным цветом ветви.
- Это твоя комната, восхищённо воскликнул Сева и тут же разлёгся на большом старинном кожаном диване, Я никуда больше не хочу и буду с тобой тут!
- Оставайся, никто тебя не гонит. Располагайся, я пройду в спальню к бабушке.
С замиранием сердца я переступил порог спальни и увидел большой лакированный гроб, стоящий на двух табуретах. Я подошёл ближе и застыл с раскрытым ртом. Бабушка улыбалась, на её лице не было гримасы боли и страдания последнего мига её жизни. Её губы были приоткрыты в едва наметившейся улыбке. Будь глаза Анастасии Ивановны раскрытыми, улыбка была бы полной. Её волосы ещё не были скрыты косынкой, наверное, Лидия Захаровна решила потом повязать бабушке платок или косынку, как, и положено это делать покойной женщине. Смерть не затронула её кожу и волосы, на щеках застыл румянец, а покрашенные под цвет красного дерева волосы красиво разметались по белой материи подушки. Бабушка казалась живой, вот сейчас она откроет глаза и позовёт меня по имени. Я положил свою руку на сложенные на груди руки бабушки и тихо произнёс.
- Прости меня бабуленька, прости дорогая, что так долго собирался к тебе и не успел тебя застать живой. Мне нет прощенья, прости, родная моя! - мой голос сбился на шепот, на щеку скатилась скупая мужская слеза, и я почувствовал, что мне стало нечем дышать. Подойдя к окну, я провернул ручку его створки и широко распахнул её. В спальню ворвалась утренняя свежесть, порыв лёгкого ветерка подхватил волосы бабушки, и мне показалось, что она ожила и сейчас повернёт голову и посмотрит в мою сторону. Я быстро закрыл окно и, подойдя к гробу, склонился и поцеловал холодный лоб дорогой мне женщины.
- Не сердись на меня, я не забывал о тебе и всегда помнил, что ты у меня есть...,- тихо притворив за собою дверь, я покинул спальню бабушки и вернулся в свою комнату. Сева, увидев на моём лице понятное для него выражение, промолчал и уставился в раскрытую в его руках книгу. Нагнувшись, я прочёл на её обложке - "Наследник из Калькутты". Когда - то в юности, этот пиратский роман вскружил мою голову приключениями его героев по всему миру, и я решил, что непременно побываю во всех местах событий происходящих в сюжете романа. Сейчас я улыбнулся своим мыслям и, взяв книгу из рук друга, сказал.
- Сева, нам пора спускаться к завтраку, пойдём, я покажу тебе ванную комнату.
- Ну вот, только дорвался до интересного чтения, и тут же мне пытаются подменить эту пищу чем-то другим. Ладно, пошли! - Сева легко поднялся с дивана и специально шаркающей походкой поплёлся следом за мной.
Завтрак оказался легким и прекрасным: молодой отварной картофель с маслом и укропчиком, запеченный в фольге карп и на десерт холодный компот из сухофруктов.
"И когда же тётя Лида всё это успела!", невольно подумал я и, потирая руки, уселся за стол.
По ходу завтрака мы сообща обговорили всё о процедуре похорон, о суммах затрат на разные мероприятия включающие в себя все аспекты этого печального действа. Затем встав из-за стола, я поблагодарил за завтрак Лидию Захаровну и предложил Ивану Ильичу подняться со мной в мою комнату. Открыв свой кейс, я отомкнул одно из его отделений и вручил ему 75 тысяч рублей.
- Витя, это очень много, я не возьму столько, да и Лида мне шею проест, если я это сделаю, - и Иван Ильич отрицательно взмахнул рукой.
- Я сам ей всё объясню, берите и не возражайте, - я взял руку Ивана Ильича в свою руку и вложил в неё пятнадцать купюр по пять тысяч. Вы уж меня простите, я выезжал по тревоге из Москвы и не успел купить вам подарки.
- О каких подарках ты говоришь, Витя, в доме покойница, а ты о подарках.
- Я о том, что не был здесь 10 лет и не должен был приезжать с пустыми руками. У меня только и было время на то, чтобы вложить деньги в кейс и завести машину. Но это поправимо, я буду приезжать сюда, здесь прошло моё детство, жили, состарились и умерли родные мне люди и наконец, здесь остаётесь вы, самые близкие и дорогие друзья моих умерших родственников и близкие мне люди. Вы настолько близки мне как вторые мама и папа, если можно так, выразится.
Услышав эти слова, произнесённые мною с чувством и надрывом, Иван Ильич шагнул ко мне и крепко обнял.
- Так и есть Витюша, так и есть, сынок..., - голос старого человека дрогнул, и он, чтобы скрыть свои прорвавшиеся наружу чувства, разжал объятия и, повернувшись, быстро удалился из комнаты.
* * *
На следующий день, после того как мы вернулись с кладбища и пришедшие люди проститься и провести Анастасию Ивановну в последний путь разошлись, Лидия Захаровна организовала своих подруг перемыть посуду и прибраться в комнатах на первом этаже дома, где был накрыт поминальный стол.
Оставшись с Севой одни в своей комнате, я предложил другу показать ему помещения второго этажа дома. В ванной и моей комнате он был, и мы двинулись по коридору этажа, заглядывая во все помещения. Побывав в спальне бабушки, мы сняли с телевизора и зеркал простыни и открыли окно, чтобы проветрить комнату. Как-никак в ней умер старый и нездоровый человек. Затем пройдя чуть дальше по коридору, мы открыли тяжёлую двустворчатую дверь и, раздвинув тяжёлые дверные шторы, оказались в огромной гостиной. На его середине стоял массивный и очень большой старинной работы дубовый стол овальной формы, вокруг которого располагались 12 стульев явно работы одного и того же мастера. Сидения и спинки стульев имели золотистую обивку тяжёлой бархатной ткани и прекрасно гармонировали со скатертью устилавшей крышку стола. Два огромных серванта, застыли у одной из двух глухих стен, набитые разной расписанной посудой. Над столом свисала большая люстра, в которой вперемешку с подсвечниками с толстыми и высокими свечами располагались плафоны с электрическими лампочками. На стене, по правую сторону от стола в раме, отделанной сусальным золотом, висела огромная картина.
- Мы в музее? - спросил, замерев у картины Сева. - Кто автор, я никогда не видел эту картину и её репродукций.
- Я не знаю, - ответил я другу, - спрашивал у бабушки, но ответ так и не получил.
На картине был изображён вид райской природы, по крайней мере, этот пейзаж сразу вызывал такую мысль. Огромная долина, поросшая величественными деревьями и фантастически красивыми цветами. Посредине долины высилась великолепная вилла с садом фруктовых деревьев и водоёмом. По небу плыли белые барашки кучевых облаков, а мир, раскинувшийся на холсте, освещало два солнца, одно крохотное, а другое выглядело как наше земное солнце. В саду виллы и вокруг здания были мастерски выписаны животные очень похожие на наших земных ланей и диких коз, а из поверхности водоёма, выглядывали несколько голов диковинных рыб. На дальней перспективе картины, художником была написана небольшая возвышенность. На её вершине, высилась арка, сквозь которую был виден совершенно иной мир. Сквозь неё виднелась подсвеченная золотом заходящего светила гладь небольшого морского залива, на скалистом берегу которого вздымалась ввысь такая же арка, сквозь которую виднелся ещё один мир.
- Просто дух захватывает, глядя на эту картину, - прошептал Сева.
- А вот вы где, - воскликнула вошедшая в гостиную Лидия Захаровна и явно слышавшая вопрос Севы. Совсем недавно Анастасия Ивановна поведала мне странную историю об этой картине и её авторе, пойдёмте пить чай и я расскажу её вам. Очень странная история!
- Кем была твоя прабабушка, Витя? - спросил Сева, спускаясь по лестнице следом за мной.
- Это длинная и путаная история, - стараясь, как можно тише ответил я. Потом расскажу.
В большой и просторной кухне за столом сидел Иван Ильич и ждал нас. На столе были расставлены сервизные чашки и чайные блюдца, посредине стола стоял электрический самовар и блюдо с разнообразной выпечкой, оставшейся от поминального обеда. В небольшой хрустальной вазе лежали конфеты, могущие удовлетворить самый изысканный вкус.
- Присаживайтесь, мальчики, самовар только вскипел, пригласила нас Лидия Захаровна и, увидев, что мы заняли предложенные места за столом, пододвинула от серванта к столу большой стул с высокой спинкой и села сама. - Так вот Савелий Андреевич и Витя, история этой картины, как впрочем, и сама картина загадочна и полна вопросов на которые сейчас уже не получить ответы. И выглядит она скорее как красивая сказка, чем реальная действительность. Эту легенду о своей очень далёкой во времени родственнице, непосредственно связанной с этой картиной, недавно вечером за чаем мне рассказала Анастасия Ивановна. Перед тем как начать её, она попросила меня рассказать её тебе Витя, когда ты приедешь. А когда я сказала ей, что она может сама это сделать, в ответ твоя бабушка, Витя, мне заявила, что на это у неё не осталось времени. И предложила не спорить с ней, а слушать. - Лидия Захаровна отпила из чашки немного чая и продолжила.
- При императрице Елизавете Петровне во второй половине 18 века в Починках стали создавать конный завод, в котором сначала разводили рысаков орловской породы, а потом и тяжеловозов, которых завезли из Европы. Смотрителем завода был Карачаров Иван Потапович. Кода деревянные конюшни стали ветшать и приходить в негодность, он получил разрешение двора построить конюшни из кирпича, что и было сделано архитектором Александром Сергеевичем Кутеповым. По его проекту построили для семьи Ивана Потаповича и этот дом, в котором мы сейчас находимся. У Ивана Потаповича был горячо им любимый двоюродный брат по линии матери, Горский Егор Кузьмич, женатый и имевший малолетнюю дочь Веронику, которую все просто называли Верочкой. Однажды, оставив Верочку у Ивана Потаповича, Горский с женой уплыл по Оке по срочным делам и не вернулся. Потом стало известно, что во время плавания на реке случился сильный шторм и корабль затонул, увлекая в пучину с собой всех своих пассажиров. Погоревав о смерти брата и его жены, Иван Потапович со временем очень привязался к племяннице и постарался заменить ей отца, а его жена Алевтина, в прошлом простая, но знающая грамоту крестьянка, заменила Верочке мать. Верочку так любили, что не отказывали ей ни в чём: любое её желание и прихоть тут же исполнялись. И, тем не менее, это не испортило девочку. Вера выросла доброй, чуткой и милосердной девушкой, она жалела крестьян и работников завода, устраивала для них различные дни отдыха и вечерние гуляния по любому придуманному ею поводу, баловала их детишек сладкими подарками, игрушками и разной одеждой, привозимой ею из Саранска. Она всегда находила время для просителей и жалующихся на трудности людей, очень при этом уставая и расстраиваясь из-за их тяжёлой жизни. Однажды прогуливаясь в естественном парке над речкой Рудня, она увидела сидящую на одинокой лавочке сгорбленную мужскую фигуру и в порыве оказания помощи подошла к человеку. Её сразу удивил и насторожил необычный вид одежды сидящего на лавочке человека. Скорее на нём была сиреневая туника с темно-синим отливом, чем назвать покрывающую его ткань как-то иначе, а на ногах сандалии с толстой в два сантиметра подошвой и ремнями, плотно оплетающими его щиколотки и голени. Голова покрыта густыми и длинными с обильной проседью волосами, явно человека в возрасте. Вероника подошла ближе и, положив ладонь на плечо незнакомца, спросила.
- Вам плохо? Могу я вам чем-то помочь? - человек поднял голову, и Вероника невольно сделала шаг назад, увидев его огромные глаза полные жуткой тоски и неизбывной боли. Они были полны красной влаги стекающей по его щекам так, как текли бы слёзы у плачущего человека и окрашивали его одежду тёмными пятнами. Губы человека приоткрылись и с его гортани полились звуки полные протяжных гласных звуков. Вероника никогда не слышала такой грустной и очень красивой речи, которая своей певучестью была похожа на песнопение. Она снова сделала шаг вперед, и стала поглаживать голову незнакомца дрожащей рукой. Внезапно он потянулся головой к её руке и прижался к её ладони мокрой от слёз щекой. В порыве сострадания и нежности к страдающему человеку, Вероника уронила раскрытый зонт на траву и обеими руками прижала голову незнакомца к себе. Он безутешно плакал, и его плечи постоянно вздрагивали от молчаливых рыданий. Вот он поднял свои руки и положил их кисти на её теплые ладони. Вера почувствовала, как от его рук потекли ручейки тепла и чего-то ей не знакомого, но очень доброго и быстро наполнили её невероятным чувством, которому она, как не старалась, не смогла дать определение. Тогда она взяла его руки своими руками и осторожно потянула вверх, предлагая этим человеку подняться с лавочки.
- Вставайте, не надо плакать и пойдёмте со мной, я отведу вас к маме и папе, они добрые люди и никогда не прогонят вас, пойдёмте! Человек, как бы поняв, чего от него хотят, поднялся с лавочки и вопросительно посмотрел в глаза Вероники. С его губ снова сорвалась короткая певучая, но непонятная Веронике фраза.
- Пойдёмте, - Вера предложила ему свой локоть, и он послушно взял её под руку и они медленно пошли вдоль речки к виднеющейся невдалеке усадьбе Карачаровых. Так в доме, ставшем в своё время для Вероники родным, появился загадочный незнакомец, говоривший на незнакомом певучем языке.
Прошло несколько месяцев, незнакомец легко выучил русский язык. Он с удивительным акцентом изъяснялся с приютившими его людьми и стал понятен для всех домочадцев. В самом начале освоения языка, он назвал своё имя, которое не имело аналогов ни в России, ни где-то в Европе или за океаном. Эолиай, так звучало его имя, говорил мало, при этом отдавая предпочтение разговорам с Вероникой. С остальными он говорил только по необходимости общения на бытовом уровне. За время его проживания в доме, все заметили, что у него необычная энергетика, которая позитивно и целительно воздействует на всё живое, к чему ему приходится прикасаться. Даже кот Базилевс, как-то приболев, заскочил на колени Эолиаю и через пятнадцать минут стал выделывать такие кренделя, каких от него не видели ранее. Сломанный комнатный цветок на подоконнике в кухне, куда игриво заскочил Базилевс, в руке Эолиая сросся и на другой день зацвёл, хотя сроки цветения у него были другие. Рядом с Эолиаем переставала болеть голова у всех, кого мучили такие боли, улетучивалось плохое настроение, и появлялся тонус жизнерадостности, исчезал страх и неуверенность в себе. За всё время пребывания Эолиая в доме не произошло ни одной ссоры, не одного инцидента и недоразумения. А сам Эолиай как-то осунулся и постарел, его кожа приобрела цвет лёгкой желтизны и стала сухой. В его дыхании появилась одышка и хрипота. Что-то отбирало у него силы и саму жизнь. Однажды вечером войдя в комнату к Эолиаю, Вероника задала ему волнующий её вопрос.
- Эо, что с тобой происходит, ты был полон сил и жизни, а за последнее время сильно сдал. Ты заболел?
Эолиай молчал минут пять, а Вероника терпеливо ждала, что он ей ответит. Затем он закашлялся, и тяжело вздохнув, тихо заговорил.
- Ваш мир, Вера, смертелен для меня, он весь пропитан злом, ядом ненависти и жажды наживы, отравлен пролитой и проливаемой кровью людей и животных. Все мои силы уходят на то чтобы погасить отрицание и протест в восприятии вашего мира. Это ужасно и гибельно для такого как твой постоялец, я медленно погибаю, и у меня осталось не так много времени.