– Приятно иметь с вами дело, мсье Бомарше.
– Взаимно.
Расстались они совершенно довольные друг другом и особенно сделкой, которую только что заключили. Господин де Бомарше (сам с собой он себя только так именовал), выйдя на улицу, громко свистнул, и почти тут же подъехал фиакр, на котором он отправился к себе домой. День завершился очень удачно, и это следовало отпраздновать. Серая тень внимательно посмотрела ему вслед, но не стала преследовать экипаж, она и так прекрасно знала, где живет господин Бомарше, где живет его любовница, где живет подруга любовницы. Тень это совершенно не интересовало, а вот неизвестный пока обитатель дома, в котором побывал с визитом Бомарше, интересовал, и очень.
* * *
Когда незаметная тень тихонько поскреблась в дверь внешне неприметного дома, совершенно такого же, как десятки соседних, отворили ей очень быстро, словно бы хозяин ждал этого визита. Вот только встретившись взглядом с хозяйским управителем, визитер невольно вздрогнул и втянул голову в плечи, пытаясь сделаться ну уж совершенно неприметным, из тени превратиться вообще в бестелесный призрак. Управитель молча сделал жест, приглашая тень войти поскорее и торопливо захлопнул дверь, чтобы никто из соседей не увидел визитера. Впрочем, кто станет в такой гнусный вечер выглядывать на улицу?
Хозяин встретил позднего гостя весьма приветливо.
– Проходите, господин Рамо, проходите. Как только вам в такую мерзкую погоду не сидится дома.
– Господин барон, дела превыше всего.
– Ваше усердие заслуживает похвалы, милейший Рамо. Не каждый проявляет такую настойчивость и исполнительность.
Тень позволила себе легка улыбнуться. Она понимала, что похвала господина барона будет иметь вполне ощутимые очертания.
– У меня для вас имеются самые интересные новости, господин барон. Согласно вашему пожеланию, я последние несколько дней сопровождал господина де Бомарше в его прогулках по Парижу, дабы отследить все его встречи и знакомства.
– Надеюсь, вы не позволили себе лишней нескромности, заглядывая в будуары, до посещения которых Бомарше весьма охочий? – позволил себе пошутить барон.
– Нет, ваша милость, нет. Я был скромен и стыдлив, как девственница на первой исповеди, – ответила шуткой тень. – У господина Бомарше любовницы, как бы это сказать… Немного не того положения, чтобы действительно важные вопросы решались в их будуарах. Там занимаются только любовью и ничем больше. Это в постели госпожи дю Барри решаются судьбы министров, а у Бомарше…
– Смотрите, прознает господин де Сартин, что его подчиненные имеют совершенно невосторженный образ мыс лей, так не миновать беды. За такие высказывания он вас, чего доброго, и на каторгу пошлет, – погрозил пальцем барон.
Впрочем, сказано все это было совершенно добродушным тоном, из которого следовало, что ни единого слова из этой беседы до ушей господина де Сартина не дойдет. Тень это прекрасно понимала, потому что позволила себе улыбнуться, показывая, что вполне оценила шутку барона.
– Впрочем, перейдем к делам. Сразу после приема у маркизы дю Плесси-Шатийон господин Бомарше отправился с визитом к господину, о котором нам почти ничего не известно. Это некий мистер Сайлас Дин из Коннектикута. Фигура очень даже подозрительная, но по малости своего значения нашу полицию почти не заинтересовавшая. – Тень достала из кармана пару листков с записями. – Бывший школьный учитель, который занялся торговлей, а некоторое время спустя поспешно выехал из американских колоний. По прибытии в Париж начал изображать из себя торговца с Бермудских островов, играет он скверно, сказать прямо. Пытался встретиться с министром иностранных дел де Верженном, но, разумеется, аудиенцию ему не дали опять-таки по незначительности. Но имеется подозрение, что все секретные беседы с министром взял на себя некий Бенджамин Франклин, который официальных постов не занимает и всюду объявляет себя свободным философом и ученым. По таковой причине принят во многих приличных домах, поскольку сейчас пошла странная мода на знакомства с подобными людьми.
– Как сказать, – вставил барон. – Господин Лавуазье весьма известен в кругах ученых, однако на королевских откупах он нажил миллионы. Так что иные ученые не только в вольных искусствах сведущи.
– Совершенно верно, господин барон, – согласилась тень. – Только к господину Франклину это не относится. По нашим сведениям, в парижских банках у него серьезных счетов нет, так, мелочевка на проживание, не больше. А вот за господином Дином следочек тянется. Нам не удалось выяснить наверное, однако деньги у него есть, причем деньги немалые.
– То есть вы хотите сказать, что американцы разделили работу? Переговоры ведет Франклин, а расплачивается Дин?
Тень покачала головой.
– Схема определенно сложнее, но в первом приближении можно сказать и так. Хотя все детали подлежат дальнейшему выяснению и уточнению.
– Отлично, господин Рамо, просто отлично, – обрадовался барон. – Ваша многополезная деятельность будет оценена по заслугам. – Словно бы из ниоткуда на столе возник приятно звякнувший замшевый мешочек. – Единственное хочу сказать: стерегитесь своего начальника. Генерал-лейтенант полиции де Сартин, несмотря на милые улыбки, человек страшный и совершенно беспощадный. И мне не хотелось бы, чтобы наше приятное знакомство оборвалось внезапно.
– Ваша милость, мне этого хочется еще меньше, – кивнула тень. – Есть еще одна важная информация. Насколько нам стало известно, более того, господин де Сартин получил приказ насколько возможно скрыть это, господин Бомарше добился разрешения закупить ружья в королевском арсенале в Шарлевилле для последующей перепродаже американцам. Конечно, ему постараются сплавить всякую рухлядь, которой уже полвека стукнуло, но американцам выбирать не приходится.
– Откуда же у него взялись деньги?
Тень развела руками.
– Это нам неизвестно. Военные стерегут свои тайны временами получше полиции, особенно если это касается денег.
Барон задумался, и когда тень уже начала проявлять признаки нетерпения, встал.
– Не стану вас больше задерживать, господин Рамо. Ваши сведения были крайне полезны для меня и нашего торгового дома, я постараюсь использовать их для взаимной выгоды. Полагаю, вам даже отчислится некий процент, если моя сделка с господином Бомарше завершится удачней.
Тень согнулась в благодарном поклоне, после чего незаметно исчезла, растворившись в мокрых сумерках. Словно бы и не было ее. А вот господин барон после этого крепко задумался, и результатом его раздумий стал еще один визит.
* * *
– Господин Мертенс.
– Господин барон, какая неожиданность, – согнулся в поклоне хозяин. – Хотя вообще-то это несколько неосторожно, приезжать сюда.
– Что же в этом удивительного? – приподнял бровь барон. – Вы представитель уважаемой торговой фирмы, так почему бы богатому состоятельному подданному князю Шварцбург-Рудольштадт не посетить вас по неким торговым делам. В конце концов я достаточно богат, чтобы заказать в славном городе Льеже пару охотничьих ружей со специальной инкрустацией. А вдруг меня пригласят на королевскую охоту. Я желаю выглядеть соответствующим образом и не ударить лицом в грязь перед надменными французами. Конечно, Париж был и остается столицей галантности, но вот в делах оружейных Франция никогда особо не отличалась.
– Вы совершенно правы, господин барон, – еще раз поклонился господин Мертенс. Собственно, какой Мертенс? В Австрийских Нидерландах иметь фамилию Мертенс все равно что не иметь вообще никакой.
– Ладно, ладно, – снисходительно бросил барон. – И все-таки вы должны мне показать нечто.
– Совершенно верно, ваша милость. Некто, прекрасно известный нам обоим, вручил мне вот этот перстень, – Мертенс протянул барону кольцо.
Фон Вальдау внимательно его осмотрел. Все правильно, вот сложный щит, рассеченный надвое, вздыбленный грифон и соболь, изящно поднявший пышный хвост. Все правильно.
– Ну, что ж, господин Мертенс, теперь мы можем беседовать с вами совершенно откровенно. Хотя придется напомнить, что я здесь представляю не самого себя, но Тайную экспедицию правительствующего Сената, а потому вам должно отнестись ко всем делам с совершенной серьезностью.
Неожиданно худое лицо Мертенса исказила кривая гримаса.
– Ваша милость может не беспокоиться. Я помню его сиятельство графа Шувалова, его благостное отношение ко всем лицам причастным. Так же помню Никиту Акинфича, сей перстень мне вручившего, и потому вы можете говорить со всей откровенностью.
– Ну, хорошо, – барон немного помедлил и продолжил: – Насколько у вас скорая связь с Никитой Акинфичем?
– Если расстараться, то в три недели посыльный доберется, но это в самых крайних случаях. Сами понимаете, ваша милость, каковы расстояния.
– Понимаю, понимаю… – кивнул барон. – Но только нужно срочно донести до сведения Никиты Акинфича, что надлежит наладить производство ружей, клейменных знаками льежеских фабрик – и никак иначе. Я договорился о продаже большой партии, но токмо именно льежеских. Мы не должны показывать умение русских мастеров в сих краях. Коммерческая тайна должна быть хранима пуще государственной. Но! Никита Акинфич, как всегда, не должен поставлять ружья лучше тех, что идут на вооружение полков российских. Не след всяким там европейцам знать, на что способна армия императорская. Придет день – узнают на поле боя, а до той поры следует хранить тайну сугубую.
– Простите, ваша милость, я не очень понимаю, – извинился Мертенс. – Я человек маленький, в дела оружейные не вхож. Извольте пояснить вашу мысль.
– Все просто, – недовольно поморщился барон. – Самое простое: не следует в европы продавать ружья с железным шомполом. Вещь как бы маленькая, но большие последствия имеет. Ну и если ружья на продажу будут изготовлены хорошо, но не с сугубым бережением, тоже никто не спросит. Здесь в европах все привыкли обманывать всех, потому не станут особо взыскивать. Однако ж сие не значит, что следует заведомый хлам поставлять. Передайте Никите Акинфичу, что предварительная договоренность имеется на шестьдесят тысяч ружей по цене более двух гиней за штуку.
– Не может быть! – ахнул Мертенс.
– Я попытаюсь выжать из американцев больше, но это известные скупердяи. Причем плата будет произведена золотом, а не каким-то там испанскими долларами, это я твердо обещаю. Деньги проведем, как обычно, через веницейский и стокгольмский банки так, чтобы комар носа не подточил. Ну, и ежели Никита Акинфич восхочет, то мы постараемся его ружья продать не только за океан, но и здесь, в старушке Европе, – барон зло скривился. – Заелись они тут давненько, привыкли к тому, что льежеский да вулвичский арсеналы превыше остальных, а того не ведают, что сии заведения уже который год на месте топчутся. Токмо российские ружья стараниями Демидовых да Ломоносовых давно вперед ушли, и не старым европам с ними равняться.
Глава 3
Да, уважаемый читатель, как вы легко догадались, это снова наш герой, только теперь повзрослевший и заматеревший. Уже ни у кого не повернется язык назвать его Петенькой. Полковник и кавалер граф Петр Александрович Валов-Мариенбургский – это совсем иная статья. И пусть за эти годы он не слишком продвинулся в чинах, зато получил титул и удостоен внимания императрицы, хотя это самое внимание ему не слишком льстило. Он полагал, что для заместителя начальника Тайной экспедиции таковое внимание совсем необязательно. Женат счастливо, имеет сына Петрушу и дочь Анечку, его жена Дарья Михайловна в нем души не чает, равно как в детях, да и сам граф Петр не может нарадоваться на свою семью. Князь Шаховской, зять его, узнав, что Петенька оказался сыном графа Шувалова, окончательно его полюбил, особливо же после преславных деяний в Польше, которые принесли ему графский титул. Конечно, старый князь иногда морщился при упоминании Тайной канцелярии, ныне переименованной, однако ж назидательно заявлял, что России любая служба потребна. Тем более что за победную баталию на высотах Зееловских и пленение короля Фридриха Прусского его зять был удостоен новоучрежденного ордена святого Георгия Победоносца, то есть доказал свою отвагу на поле ратном, что князь ценил превыше всего. Успел Петр отличиться и в деле под Ланцкороной, заслужив благодарность Суворова, то есть служба тайная никак не мешала ратным подвигам, которые князь ценил превыше всего. Тем более летают слухи, будто вот-вот в воздание трудов усердных и мужества оным споспешествовавшего граф вот-вот получит генеральские эполеты. Если же вспомнить, что имеет граф Петр долю в прибылях уральского заводчика Никиты Акинфича Демидова, с коим его связывают отношения совсем приятельские, то становится понятным, что таких зятьев поискать надо.
* * *
Граф Петр откинулся на спинку кресла и отхлебнул горячего кофею. Кофей в Париже продают просто превосходный, дороговато, правда, да как себя не побаловать такой малостью? Приятно сидеть у жаркого камина с чашечкой в руке, да вспоминать дела былые. Не то чтобы он часто предавался воспоминаниям, как старик, просто уж очень славные дела были в Польше, где он вместе с генералом Суворовым воевал. Все-таки, что бы ни говорили, но дела военные и громкие не в пример больше удовольствия приносят, чем тайные разыскные, пусть даже от этих тихих дел эхо по всей Европе прокатывается.
Все началось с приватного разговора с графом Александром Ивановичем Шуваловым. Он по нездоровью уже готовился отходить от дел, но намеревался ознаменовать это событие еще одним славным деянием. Конечно, конференция Потсдамская и ликвидация хищного королевства Прусского останутся навсегда в истории Российской империи, но имена со временем тускнеют. К тому же оставалась некая незавершенность в результатах войны. Россия получила две новые провинции – Восточную Пруссию и Восточную Померанию, однако ж они были отделены от исконных русских земель польскими территориями. Да и с Восточной Пруссией не все ладно обстояло, уж очень неловко принадлежащая полякам Вармия располагалась, прямо в центре новой губернии. Терпеть такое долго было совершенно неможно, вот Александр Иванович и придумал план, достойный самого Макиавелли. Граф Петр даже зажмурился от удовольствия, вспоминая. Хотя дело для него самого было куда как рискованное.
Первый шаг сделали сразу после Потсдамской конференции. Как уже говорилось, сын короля Августа Карл-Христиан, который владел герцогством Курляндским, относился к русским крайне неприязненно и чинил многие обиды русским войскам: мешал переходам в Пруссию, отказывался поставлять провиант. Он едва ли не выступил на стороне Фридриха, но после побед русских вовремя одумался. Однако императрица Елизавета ничего не забыла и ничего не простила. Граф Александр Иванович отправил Петеньку (тогда еще Петеньку!) в Курляндию тайно. Пришлось ему немало потрудиться, чтобы сподвигнуть трусливых курляндских баронов подписать нужную петицию. Три месяца подполковник мотался как проклятый вместе с неизменными Иваном да Василием под хмурым прибалтийским небом по сырым дорогам. Где улещивал, где упрашивал, а где и подкупать пришлось – тьфу! Слякоть, а не дворянство, только трусость и жадность, такая же слякоть, как болота курляндские. Однако ж по истечении времени Петенька привез в Петербург слезную петицию, в коей дворяне просили государыню-императрицу оказать им милость и вернуть на престол Курляндский отправленного в ссылку герцога Бирона.
И все бы хорошо, но тут внезапно императрица Елизавета отошла в лучший мир, и началась некая замятня. Кому престол наследовать? Слухи поползли разные, кто-то даже Иоанна Антоновича помянул, но гвардия все это пресекла железной рукой, и на российский трон взошла государыня Екатерина Вторая. После небольшого промедления оная петиция была повергнута к монаршим стопам, и государыня милостиво согласилась удовлетворить всенижайшее прошение дворянства и вернуть в Курляндию герцога Бирона. Карл-Христиан попытался было протестовать, однако губернатор Восточной Пруссии Василий Иванович Суворов отправил в Курляндию приличный деташемент, дабы защитить от притеснений баронов, жаждущих российского покровительства, и герцог все понял. Он поспешно отъехал в Лейпциг к своему отцу.