Тупые мысли. Они не дают мне покоя. Честно, я и не знаю, из-за чего ломать голову усерднее: из-за Сомерсета, из-за Доусена, из-за Саймона или Венеры. А, может, даже из-за Хантера Эмброуза, которого уже не один день пытает Цимерман на чердаке? Я не слышу криков, но часто вижу старика с окровавленными руками. Жуткое зрелище. Сегодня день такой же, как и все предыдущие дни. Я выхожу из коморки, бреду по пустому коридору в зеркальную комнату и ни о чем не думаю. Иногда мне кажется, что я превратилась в нечто несуществующее. Что сейчас отличает меня от моего отражения? Ничего. Я погрязла там, где нет места ни рассуждениям, ни эмоциям. Я, возможно, готовлю себя к какой-то битве и знаю, что должна завершить дело столетней давности, но в то же время, я абсолютно не врубаюсь, что со мной творится. Я несусь по залу, моя копия несется следом за мной, мы все вертимся и вертимся в этом круговороте, бежим, рвемся куда-то изо всех сил. Нам без разницы, куда именно. Мы просто пытаемся испариться. И я ощущаю, как горят легкие, и ноги меня уже не держат, и копия в зеркале валится на пол, я тоже на полу, и я смотрю на свои руки, а на них кровь. Поднимаю взгляд, встречаюсь им со смазанным отражением. И я не вижу себя больше. Наверно, я схожу с ума.
- Черт, - прохожусь пальцами по волосам. Впервые во мне так пусто. Облокачиваюсь спиной о зеркало и закрываю ладонями лицо. Мне никто не нужен. Я со всем справлюсь в одиночку. Но почему же тогда мне так паршиво?
- Мистер Цимерман сказал, ты занималась спортом, - неожиданно говорит знакомый голос, и я поднимаю голову. Венера стоит на пороге и неуверенно мнет перед собой руки. Она вновь кажется мне хрустальной. – Это правда?
Я вздыхаю. Не уверена, что хочу с ней разговаривать, но и прогонять ее нет сил.
- Да. Было дело.
- И каким видом спорта?
- Гимнастикой.
- Серьезно?
- Я угробила на нее шесть лет. Но потом бросила: надоело издеваться над собой, над своим телом. Ты ведь знаешь, что гимнасткам даже парней иметь запрещается.
- Почему? – У Венеры удивительные глаза. Они светлые и блестящие, как у ребенка, который только начал познавать мир. – Что в этом такого? Занимает много времени?
- Причем тут время. Дело в гормонах. Ну, ты понимаешь, о чем я.
Прескотт смущенно усмехается. Подходит ко мне и медленно усаживается рядом. У нее вид какой-то испуганный, и я недоверчиво морщу лоб.
- Что? – интересуюсь я. – Только не говори, что ты не в курсе.
- Просто…, ну, знаешь я…, это сложно. – Девушка прикусывает губу. – Я жила одна так долго, и со мной рядом не было того, кто пояснил бы, что к чему. Поэтому я толком не понимаю, о чем идет речь.
- О, боже мой, я была права, – хватаюсь за сердце и усмехаюсь. – У тебя никогда не было парня, так ведь?
- Смеешься? Я и из дома редко выходила. Единственным представителем мужского пола был мой брат. Но мы с ним никогда не говорили на подобные темы.
- И где же он сейчас?
- Сбежал. Эней оказался самым умным из нас. – Венера пожимает плечами и грустно вздыхает. – Я не видела его уже года четыре. Он до последнего не признавался, что хочет уйти. А потом однажды вручил мне это. – Девушка показывает мне цепочку, на ней висит блекло-голубой камень. Он неровный, а его контур розового, переливающегося цвета. Не видела никогда ничего подобного. – Я сразу поняла, что брат прощается. Это турмалин, а он защищает от бед и отражает негативную энергию. Такое не дарят просто так, я ведь не глупая. Я тут же почувствовала нечто неладное.
- И он ушел?
- Да. Я осталась с бабушкой.
- Хм, - задумчиво смотрю в потолок. Интересно, смогла бы я вынести подобное? Не представляю себе жизни, в которой нет места свободе. Дом – тюрьма, и не как метафора, а в прямом смысле. Мне бы стало худо. – Наверно, тебе пришлось несладко.
- Если честно, я избежала многих проблем. Меня не бросали, не обижали, не считали странной. Я ведь ни с кем не общалась, потому осталась целой и невредимой, и не только снаружи, но и внутри. Относительно, конечно.
- И теперь тебе страшно.
- Не то слово. – Венера поправляет рыжие волосы и обхватывает руками колени. – Я не знаю, что чувствовать, и более того, чувства меня пугают. Наверно, хорошо вообще не ощущать ничего. Так спокойнее.
- Наверно…
Мы молчим. Прескотт смотрит куда-то вдаль, а я смотрю на нее и гадаю, в каком же сокровенном уголке ее души живет та смелая и сильная девушка, что разнесла к чертям и едва не смела с лица земли зал Эмброуза? Люди – поразительные существа. Они бывают и храбрыми и трусливыми одновременно. Но как? Даже не знаю. Сначала любишь, потом ненавидишь. Сначала нуждаешься, потом видеть не можешь. Сначала боишься, потом не представляешь себе без этого жизни. А главное – эти эмоции иногда приходят синхронно и разрывают на части. Приходится колебаться, чтобы сделать выбор. Какой же сейчас я не хочу быть: слабой или небезразличной? А какой должна стать: сильной или расчетливой?
- Я не могу тебя осуждать, - шепчет Венера, и мы с ней встречаемся взглядами. – Ты, возможно, поступила правильно. А, может, совершила самый ужасный в жизни поступок.
Я понимаю, о чем идет речь.
- Я сделала то, что сделала. То, что хотела в тот момент сделать. Не думаю, что если бы время повернулось вспять, я бы поступила иначе. Это то, кто я есть.
- Хм, знаешь, я предпочитаю думать иначе. Я думаю, что ты убила того человека, не потому, что тебе попросту захотелось лишить его жизни, а потому что ты отвечала за то, что имело для тебя большое значение. За твоего отца. Это ведь разные вещи.
- Ты пытаешься меня успокоить? – нервно усмехаюсь. – Признавайся, тебя подослал Морти. Хитрый старик.
- Нет, на самом деле, он не причем. Я сама пришла.
- Для чего?
- Я просто видела нас. Мне недавно приснилось... – Прескотт смущенно улыбается и передергивает плечами. – Это не так уж и важно, но…
- Что ты видела? – спрашиваю я. Неожиданно мне становится жутко интересно. – Не бойся. Расскажи мне. Я опять натворила что-то? Из-за меня случился Армагеддон, да?
- Нет, что ты. Мы просто ехали на мотоцикле, и мне никогда еще не было так весело. Мы смеялись, и, знаешь, мы были похожи на друзей.
- Друзей?
- Ну да. В это сложно поверить, я понимаю. Мы с тобой совсем разные, и ты никогда бы не стала со мной общаться, если бы не Сомерсет. Я знаю. Это же очевидно, Эмеральд.
Мне вдруг становится неловко. Впервые в жизни, я ощущаю легкий стыд. Ну почему же в моей голове такая каша? Мне ведь должно быть абсолютно плевать на эту девчонку. Но нет. Что-то внутри не дает так просто промолчать, и я прочищаю горло.
- Ну, зря ты так думаешь. Мы ведь с тобой сестры в четвертом поколении, верно?
- Ну да, пусть в это трудно поверить.
- Почему? Сама смотри, - я кладу ладонь на плечо девушки и поворачиваю ее лицо к зеркалу. – У нас одинаковые носы и скулы. Ты какая-то низкая, это, конечно, портит нам с тобой всю картину, но зато у тебя есть слегка заметные веснушки, и у меня они тоже есть.
- Нет у тебя их.
- Есть, надо просто присмотреться.
- Все равно нет.
- Ладно, хорошо, допустим, и нет, - я пожимаю плечами, - но мы одинаково морщим лоб, когда смеемся, и волосы не укладываем в уродливые прически. Чувствуешь связь, да?
- Определенно, - смеется Венера, - еще ты, как и я закатываешь глаза, когда злишься.
- Ты умеешь злиться?
- Ну, иногда.
- Пожалуй, это единственное, что нас отличает. Ты редко злишься, а я редко бываю милой. Вот и вся разница. А в остальном…
- …точная копия, - заканчивает девушка. Она, наконец, смотрит на меня без страха и недоверия. Поправляет волосы и облокачивается спиной о зеркало, повторив мою позу. Я почему-то дергаю уголками губ. – Как думаешь, мы будем общаться, после того, как Сет умрет, Эмеральд?
Я застываю. Мне бы не хотелось врать, как и обещать я ничего ей не могу. Кто знает, что будет завтра? Кто знает, что будет через минуту? Жизнь – такая непредсказуемая, что строить планы смешно и глупо.
- Возможно.
- Хороший ответ. В нем есть надежда.
Я киваю. Думаю, что пора продолжил тренировку, как вдруг дверь в зал открывается и на пороге показывается голова Саймона. Я неуверенно сглатываю: что за черт?
- Привет, - протягивает парень. Мы встречаемся взглядами. – Уже не спите?
- Как видишь, - я встаю на ноги и потягиваю спину. Наверно, нужно просто подойти к парню и обнять его, но я так делать не умею, и поэтому продолжаю строить из себя одну огромную и неприступную глыбу льда. – Ты что-то хотел?
- Да, я нашел классный новый трек. Вы должны его услышать.
- Трек? – не понимает Венера. – Что за трек?
- Трек – это предлог увидеться, - с сарказмом парирую я, - верно?
- Трек, - настойчиво протягивает Саймон, - это песня. А чтобы прийти, мне предлог никакой не нужен, ясно?
Я пожимаю плечами. Слежу за тем, как парень достает из кармана телефон и ставит на плей какую-то быструю музыку. Уверена, что он пришел сюда не за этим, но решаю не вмешиваться. В конце концов, дружить со мной сложно, и я бы на месте Блумфилда уже давно бы унеслась с дикими воплями.
- Прикольно, - радуется Венера. Такое чувство, что осчастливить ее смог бы и дождь из сосновых иголок. – Мелодия такая быстрая. Мне нравится.
- А тебе? – нерешительно спрашивает Саймон. Он смотрит на меня, а я готова тут же провалиться сквозь землю. Чертов умник. – Как песня тебе?
- Ну, сойдет.
- Сойдет?
- Ничего так. Бывает и лучше, конечно. Но слушать можно.
- Слушать можно, - будто эхо повторяет он, - понял.
- Саймон…
Я замираю. Гляжу в глаза парня и неожиданно понимаю, что веду себя, как полная и бесчувственная идиотка. Сколько можно страдать фигней? Это ведь Блумфилд, мой друг. Я не должна разговаривать с ним в подобном тоне. Я вообще должна схватить его за руку и никогда не отпускать, ведь если он до сих пор рядом со мной – после стольких проблем и неприятностей, после того риска, что навис над его головой – это что-то значит. И такое нельзя просто взять и не заметить. Друг познается в беде, верно? Саймон не бросил меня и не испугался опасностей. Что мне еще, черт подери, нужно? Чего я вообще добиваюсь? Я хоть сама понимаю, на что обиделась? Почему молчу? С какой стати строю из себя фифу?
- Вообще-то песня хорошая. – Я сглатываю и криво улыбаюсь. – А если честно, мне всегда нравится то, что нравится тебе, ковбой. Мог бы и не спрашивать.
Блумфилд довольно лыбится. Кивает мне, а затем переводит взгляд на Венеру. Мне почему-то кажется, что делает он это непроизвольно. Просто смотрит на девушку, ведь не может на нее не смотреть. Саймону определенно по вкусу находиться рядом с Прескотт. Так что, может, я чересчур наивная, раз решила, что он пришел, чтобы со мной мириться?
- Музыка – это так интересно, - восклицает Венера и подходит к парню. Он сразу же напрягается и вытягивается, будто струна. – У тебя есть что-то еще? Я не помню, когда в последний раз слушала нечто подобное. Мне даже захотелось танцевать, представляешь?
- Правда?
- Да!
- Ну, я бы смог найти что-то похожее. Может, эта?
Блумфилд меняет трек, а Прескотт еще шире улыбается. Пока они изучают плейлист и строят друг другу глазки, я разворачиваюсь и незаметно покидаю комнату. Уверена, им мое присутствие необязательно. Даже интересно, кто из них первый поймет, что бешеное сердцебиение и жар возникают не из воздуха. А то решат, что это грипп или еще что-то.
Я бреду в комнату, когда замечаю Мортимера. Первый порыв, сорваться с места, но я не поддаюсь соблазну. Разглядываю его белую рубашку с каплями крови на воротнике и рукавах, и недоуменно вскидываю брови: сколько можно безрезультатно пытать Хантера? Неужели этот человек не поддается никакому воздействию?
- Привет, Морти, - вздыхаю я. Старик некоторое время просто смотрит на меня. Мне даже становится не по себе. – Ты на чердак? Опять к Эмброузу?
Он не отвечает. Просто кивает и собирается уйти, но я останавливаю его, схватив за локоть. Не знаю, что сказать. Просто крепко стискиваю зубы и шепчу:
- Прости меня. – Мне стыдно поднять глаза. – Я не понимала, что делаю. Мне очень жаль, пусть я априори и не могу испытывать жалость. Ты вправе ненавидеть меня теперь.
- Считаешь, я могу тебя ненавидеть? – наконец, подает голос старик. Он поднимает мое лицо за подбородок и тяжело выдыхает. В его глазах проскальзывает тень сожаления, а затем там загорается тепло, о которое так и хочется греться. – Все мы успели запачкать в крови руки, дорогая. Я просто не хотел, чтобы у тебя это произошло так рано. Вот и все.
- То есть ты не собираешься изгонять меня из вашего уютного братства?
- Нет, Эмеральд, не собираюсь.
- И презирать не станешь?
- Я не имею права. Да, я и не смог бы. Мы прощаем близким даже самые ужасные из грехов, разве ты не знала? Обвинять себя можешь лишь ты одна. Это не моя обязанность.
- А какая твоя обязанность?
- К сожалению, воспитать война, а не флориста. Но лучше бы мы учились составлять букеты, чем убивать людей.
- Эмброуз рассказал что-нибудь?
- Нет, - выдыхает Цимерман и зовет меня за собой. Мы поднимаемся на чердак. – Я думаю, пора воспользоваться услугами мисс Прескотт.
- Какими еще услугами?
- Нам нужно понять, знает ли Хантер что-либо о револьвере, из которого застрелили его отца. Есть два варианта: поговорить с ним или проникнуть в его мысли, что возможно благодаря нашей новой знакомой.
- Ого, а она способная.
- Очень. Правда, у всего есть побочные эффекты. Проникая ему в голову, она точно заденет что-то важное. Иными словами, наша милая Венера может прожечь ему мозги, а я не хочу лишать рассудка человека, знающего так много о Сомерсете.
- Но, насколько я понимаю, Хантер молчит.
- Ни слова. За четыре дня, он даже звука не вымолвил. И я понятия не имею, как же к нему подступиться. У него будто нет ни сердца, ни эмоций, ничего.
- В каком-то смысле так и есть, Морти. Сет сказал, что сердца его детей не бьются. И как ни странно, ты забыл об этом упомянуть в нашем разговоре…
- А что об этом говорить, - старик небрежно пожимает плечами и смотрит на меня с тенью усмешки, - обычное дело в мире, где нашел себе место двухсотлетний мужчина.
- Ну, да. Конечно. Ничего особенного. И даже ведьма в тренажерке – сущий пустяк.
- Знаешь, ведь есть те, для кого это не является странностью. Мы привыкли думать, что люди смотрят на мир одинаково. Но разве это правда? Наивно полагать, что мысли у нас совпадают, что они идентичны. Даже мы с тобой по-разному смотрим на многие вещи. Что уж тут говорить о других? Соберись незнакомцы в одной комнате, и случится драка, ведь истина на простые вещи у каждого своя. Для тебя черное – это черное. А для кого-то, черный цвет – цвет зарождения жизни, цвет фантазий. Ты скажешь: небо синее. Но физик вдруг приведет огромное количество доводов, отрицающих это. Тогда ты заорешь: трава зеленая! И биолог отрежет свое грубое – нет, заставляя тебя ощутить себя растерянным и сбитым с толку. Ты спросишь: как же нет, если так думают все? Но все ли? И правильно ли это? Потому не стоит смеяться над тем, что кажется странным. Мы многого не знаем, а даже то, что знаем – очень часто не понимаем.
Смотрю на Цимермана и усмехаюсь:
- Ты еще не думал заняться писательством? Создай свой паблик, пиши цитаты. Мне кажется, ты преуспеешь в этом дельце.
- А ты все смеешься.
- Я от чистого сердца, Морти. Когда-то же надо начинать.
Старик вздыхает. Закатывает рукава и глядит в мои глаза как-то печально, будто я в очередной раз не оценила отличную мысль. Он раскрывает передо мной дверь и с грустью протягивает:
- Ни на кого не действуют мои слова, дорогая. А писателя должны слушать.
- Я слушаю!
- Но не слышишь.
Закатываю глаза, хочу ответить, но растерянно примерзаю к месту, увидев распятое над потолком тело Хантера. Говорить тут же пропадает желание. Лицо парня в крови. На нем нет верхней одежды, и потому я вижу все раны на груди и торсе. Они свежие и из них линиями катятся красные полосы. Мне становится не по себе, пусть я и не подаю вида.