А какими горячими были его поцелуи! Как кружилась голова... она вся таяла от его таких сильных и нежных рук. Он был тогда совсем иным... Тот Сириус, на короткий миг показавшийся ей, был просто обманкой, лишь ей и не более того! И от этого было нестерпимо обидно и больно, и слёзы с новой силой рвались наружу...
Плакать вечно невозможно. Слёзы кончились, но Гермиона ещё долго лежала на постели в своей комнате. На душе было мерзко, пусто, и жить совершенно не хотелось. Зато хотелось есть, и это заставило её встать. Перед тем как выйти из комнаты, она чисто случайно заметила на полу сложенный белый лист бумаги. Гермиона подняла его, развернула... и слабая улыбка заиграла на её лице.
На листе бумаги колыбелька с воздушно-белым пологом медленно раскачивается. Над бортиками появляются острые ушки, затем сосредоточенно-умильная мордашка щенка, который упорно перелезает через бортик, плюхается на пол... садится... трясёт головёнкой. Тут раскрывается нарисованная дверь и... входит она. Щенок радостно подпрыгивает, она подхватывает его и... раз! На её руках улыбается кудрявый, черноволосый малыш...
Гермиона любуется постоянно повторяющейся картинкой и обида-горечь от равнодушия Сириуса исчезает вникуда. На душе светло и радостно, и, читая строчки Ремуса под картинкой, она согласна с каждым его словом.
"Неважно, что сейчас между тобой и Сириусом. Это неважно. Важно то, что будет дальше. А будет счастье. Будет малыш, для которого ты самая красивая, самая лучшая мама на свете. Это самое важное".
Гермиона думает, что Ремус очень хороший человек. Пожалуй, он самый лучший в мире мужчина. Жаль, что он такой одинокий. Вспоминается, как на Гриммо однажды пришёл профессор Грюм со своей ученицей Тонкс. Это было давно, когда Гермиона только оказалась в этом доме. Тонкс, такая смешная, неловкая, свалила подставку для зонтиков...
- Ой! Извините! Я такая... - Тонкс поспешно склонилась над поставкой, а Ремус,который в этот момент вышел из гостиной, увидел только её пятую точку, обтянутую штанами.
- Симпатичная, - сказал он непонятным тоном - то ли весело, то ли...
Тонкс подскочила, стремительно развернулась, отчаянно сверкая заалевшими щеками, сделала шаг назад и... споткнувшись о проклятую подставку, села на пол. На свою "симпатичную" пятую точку...
- Прошу прощения, - сказал Ремус, глаза которого светились весельем. - Вам помочь, Нимфадора?
И протянул ей руку...
А ведь он ей тогда понравился... Гермиона это точно знала. И то, что он оборотень, Нимфодору Тонкс не пугало нисколько. Как бы Гермиона хотела, чтобы у него с Тонкс всё сложилось...
Гермиона бережно сложила листок с рисунком и положила его в ящик стола. После этого она вышла из комнаты, решив найти Ремуса и сказать ему спасибо. За внимание, понимание, поддержку... за всё то, что... она должна была бы ждать от Сириуса.
Ремус был в комнате Рабастана.
Гермиона помедлила у дверей.
Вот ещё один мужчина, который ворвался в её жизнь. Странный, немного пугающий, но... между тем непонятный, волнующий и страшно уязвимый. Беспомощный. Совершенно не такой, какими Гермиона представляла себе безжалостных убийц и мучителей. И это - человек, пытавший родителей Невилла? Гермионе не верилось в это, когда она смотрела в его глаза. Разве он мог так поступить? Может, здесь, как в истории с Сириусом, что-то не так?
- Гермиона?
Ну вот, пока стояла и думала, дверь открылась и на пороге стоит Ремус, и удивлённо смотрит на неё.
- Я хотела сказать тебе спасибо, - смущено говорит Гермиона, чувствуя себя очень глупо под его взглядом.
- Понятно, - говорит Ремус и они оба стоят и не знают, что сказать друг другу дальше.
- Не за что, в общем... - смущённо выговаривает Ремус.
- Какая занятная картина, - раздается за его спиной ядовитый голос Рабастана. - Может, в любви признаетесь? А то сквозняк и скука.
- Иногда он невыносим, - вздыхает Ремус.
- Меньше, чем ты, дерини! - фыркают за спиной.
- Дерини? - удивлённо переспрашивает у Ремуса Гермиона.
- У него... странная теория насчёт меня, - вымученно улыбается он. - Мне надо взять кое-что у себя в комнате. Ты не могла бы посидеть с ним, чтобы он не разбил случайно зелья на тумбочке? Я быстро.
Гермионе не хотелось оставаться наедине с Рабастаном.
- Вообще-то она меня боится...
- Вовсе нет, - тут же возражает Гермиона решительно. - Иди, Ремус, я ничуть его не боюсь.
Ремус на секунду думает, что лучше позвать Кикимера, но после отвергает эту мысль. Рабастан не опасен в нынешнем положении, Гермионе надо отвлечься на кого-то... а Лестрейндж умеет выводить из себя. Ничего страшного не случится. С некоторых пор Ремус опасается только Сириуса. И он оставляет этих двоих наедине.
Гермиона смотрит на Рабастана, а Рабастан смотрит на неё.
- Ревела, - говорит он.
- Не ваше дело, - тут же отвечает она.
- Почему?
- Что - почему? - теряется она.
В его глазах насмешка, и это обидно, и это злит.
- Смешная... и такая красивая...
В его голосе сквозит искреннее восхищение. Щёки вспыхивают сами, и она растерянно смотрит на него.
- Дай мне руку, - тихо просит он.
Гермиона минуту растерянно смотрит, а после протягивает руку. И он берёт её ладошку своей левой рукой, что мало пострадала от проклятья, что относительно хорошо слушается его, и... целует её пальцы, смотря невозможно зелёными глазами в её широко раскрытые.
- Я бы хотел тебя защищать.
И огонь по венам...
Гермиона понимает, что задыхается... а его глаза, что листья весной, горят изумрудом... и она забывает, кто он такой.
Да какое это имеет значение...
И когда возвращается Ремус, Гермиона срывается и сбегает из комнаты вон.
И всё, что случилось ранее, всё пережитое теряет краски, обесцвечивается. Всё в прошлом. Только пальцы горят от поцелуев.
И холод Сириуса не трогает больше...
Глава 16
Мне больше не тринадцать лет. Страх перед Блэком давно растворился во времени, переплавился в жгучую ненависть. И у меня были все права на эту ненависть. Он отравил мое отрочество, растоптал в пух и прах того восторженного мальчишку, который проблемы друзей принимал как свои.
Сколько лет прошло, а внутренности перекручивает стоит увидеть его. Как бы я хотел убить его!
- Ну, здравствуй Басти, - насмешливо тянет он, оскаливаясь.
Я молча смотрю на Блэка, даже не пытаясь скрыть ненависть в своих глазах. Да и зачем? Мы остались в комнате одни. Блэк, стоило мне открыть глаза, отослал прочь и красавицу-жену, и своего дружка-оборотня, который, кстати, носит милый ошейничек с вязью рун...
- Хорошо же тебя потрепали, - говорит Блэк. - Рем уверяет, что у тебя практически парализовало правую часть тела. С аврорами играл?
- Лучше убей меня Блэк, - выдавливаю я сквозь зубы.
- О, это мы всегда успеем... Впрочем, это совсем неинтересно. Я вот думаю, может подарить тебя сыну Френка? Который Лонгботтом? Мило ты с семейкой с ним поиграл...
Блэк наклоняется надо мной и вспыхивает жгучие желание хотя бы ударить этого урода... но тело лишь неуклюже, слабо дергается... осознание, что Блэк сказал правду, бьет под дых. Калека...
- Дохлая рыба, - комментирует Блэк. - Дохлая, снулая рыба... которая даже трепыхаться толком не может.
Блэк так близко, что я забываю обо всем. К несчастью я праворук и кулак левой руки так и не повстречался с ублюдком. Он легко перехватил мою руку за запястье и с коротким, лающим смешком, прижал к постели.
- Басти-Басти... так ничего и не усвоил? Жаль, что сейчас ты почти бревно... Я подожду, Лестрейндж. Подожду, пока ты чуть не оправишься. И мы продолжим. А потом, когда мы закончим, я приглашу Невилла...
- Ублюдок! - выплевываю я, а он только усмехается.
- Все же интересно, насколько ты бревно?
Он сдергивает одеяло, в горле застревает комок проклятий.
- Отсосать хочешь?! - рычу я, когда он наклоняется надо мной и он бьет.
Кулаком, с силой, по лицу, так что в глазах темнеет. Вязкий вкус крови во рту... я сглатываю, а он вновь бьет. Под ребра, по почкам, и я корчусь под его кулаками. Боль, острыми молниями, прошивает насквозь. Парализован? А что же я боль чувствую? Нет, Блэк, я не калека! Я встану, урод, и ты заплатишь, за все заплатишь! И я смеюсь, разбитыми в кровь губами, захлебываясь от боли, но смеюсь, дракл подери, прямо в рожу этого ублюдка.
И удары прекращаются.
- Сукин же ты сын, Лестрейндж... - и в его голосе я четко слышу оттенок уважения.
Он набрасывает на меня одеяло и уходит, хлопая дверью. Но почти сразу в комнате появляется его ручная тварь, у которой мгновенно вытягивается лицо. Надо же, какой нежный! Не по нраву работа своего дружка-хозяина? Может, тоже добавишь?
На предложение он передергивается, а после...
Смешно до истерики, он начинает меня лечить. Мать... да что же это? Бережно вытирает лицо от крови, поит зельем, а после... шок. Он делает то, что в принципе невозможно. Извините, но темные твари не способны на светлые чары, а уж исцелять руками... это за гранью. Даже Лорд на ЭТО не способен.
А он мог.
Его ладони, почти огонь, легли на мое лицо. Сквозь щель пальцев я видел как он закрыл глаза, глубоко вздохнул, а после... Это невозможно. Это просто невозможно! Может это обман зрения, но он засветился. И свет становился все сильнее. Его ладони засветились так ярко, что я невольно закрыл глаза, чтобы уберечь их от этого золотого сияния. Боль уходила и я каждой клеткой своего тела чувствовал, как истаивали синяки от кулаков Блэка...
Когда он убрал руки, то я увидел его. Краше в гробу покойники бывают. Серый от измождения.
- Ты же оборотень... - потрясенно говорю я.
- Да, я темная тварь, знаю, - устало и горько ответил он. Ни капли злости, а у меня язык отнимается.
Мерлин, да что же это такое? Это же бред, сущий бред... может он и патронус вызвать способен?
- Патронус можешь? - спрашиваю я.
Он настолько без сил, что целую минуту пытается понять мой вопрос.
- Не сейчас, - выдает он.
- Значит, можешь, - резюмирую я обреченно.
Либо я сошел с ума, либо мир сошел с ума... Либо Люпин уникум, либо... либо он просто потомок легендарных дерини, которых темные уничтожили еще в десятом веке. А ведь Основатели Хогвартса были именно из этого племени. И школу они создали для защиты и обучения своих детей, а рассорились из-за того что Гриффиндор принял в школу детей волшебников, протянув руку мира. Салазар этого не оценил. Правда об этом почти никто уже не помнит...
Когда-то в детстве я заслушивался рассказами матери о великих дерини, светлых волшебниках и целителях. В библиотеке Лестрейндж-холла даже были старые свитки, которые, якобы, принадлежали им. Где сейчас эти свитки?
А мать уверяла, что кровь дерини была уничтожена, а небольшое число выживших бежало с островов на материк, но и там на них велась охота. И вот, пожалуйста! Передо мной вервольф, темная тварь, которая может творить светлое волшебство, вызывать защитника и исцелять... Я не могу объяснить этот феномен иначе. Бывает, очень редко, что кровь пробуждается при определенных условиях, стрессах, в минуты смертельной опасности. Может наследие предков пробудилась, когда его укусили? Это бы объяснило его странности.
Мерлин, о чем я думаю? Я в руках врага, который может сделать со мной все, что захочет, а я рассуждаю о странностях вервольфа-дерини! Я чокнулся, точно чокнулся... еще чуть-чуть и стану как Белл!
Истерика накатывала все сильнее. Смех раздирал грудь. Оборотень вначале растерянно застыл, а после помрачнел. Я пытался взять себя в руки, объяснить, но говорить связно не получалось.
- Ты дерини! - сообщил я ему. - Дерини, мать твою... я калека, а здесь Блэк! А я думаю... что ты вервольф-дерини! Мать твою...
Хлесткая пощечина оборвала мой бред. Он встряхнул головой, с силой потер лицо и... виновато посмотрел на меня. Удивительно. Я его довел своим смехом, а он винит себя. Свет его р-р-раздери!
- У тебя истерика. Извини, - напряженно выдавливает он, и я замечаю в его глазах обреченность. Ожидание... понятно чего.
Я хмыкаю. Нет, оскорблений ты от меня не дождешься. Вас истинно светлых трогать себе дороже. Мерлин, какой парадокс и нелепица! Истинно светлый в шкуре вервольфа! Такие не способны ненавидеть, не могут убить... разве лишь случайно. И верят, что в каждом есть частица Света. Но при этом убеждены, что внутри них живет страшная Тьма... которую надо подавлять, не давать ей выхода, контролировать. Они боятся даже тени Тьмы! Винят себя даже за самые слабые отрицательные эмоции. Этот явно не исключение. Как он дожил до своих лет? Чудо, не иначе...
- Забудь, - отвечаю и вижу откровенное облегчение в его глазах. Невесело. - Мне бы выпить чего...
- Кажется, у меня есть успокоительное, - выдает он.
Тьма и Свет! Светлые все безнадежны! И этот не исключение!
Оставалось только смириться и проглотить это успокоительное. Огневиски у этого выпросить явно не получиться. Но зелье помогло, вправило мозги на место. Светлый, застрявший в шкуре перевертыша, это шанс. Реальный шанс выбраться из этого дома. Он не может не видеть, кем является Блэк. Тот же Темный до самого конца. Предать-не предаст. Светлый же! Но выбраться может и поможет... если я не сделаю глупость и завоюю его доверие.
Это не должно быть трудно.
В каждом есть Свет... и он в это точно верит. Главное показать, что я не опасен и не зло во плоти.
Как показало время, я был прав. Люпин верил, что истинное зло заключено внутри него. Иногда мне на стенку лезть хотелось, когда я открывал для себя очередную грань его самомнения. Мерлин и Моргана! Я не встречал человека, столь критично смотрящего на себя! Который столь стыдится самого себя!
Но он не был безнадежен. Я с удивлением обнаружил, что иногда он способен быть почти нормальным. На мои провокации он изредка позволял себе резкость и действие. До пощечин уже не доходило, но прогресс был! И знаете, это откровенно радовало...
Он нормально говорил, позволял себе ругательства и вел себя решительно, но... только пока не приходил Блэк. И все заканчивалось. Односложные фразы-ответы, молчаливое согласие и полное бессилие в глазах, когда Блэк приказывал уйти. Я все понимал. На нем ошейник, он не может перечить ему, но... что надо было сделать, чтобы довести человека - да, проклятье, человека! - до такой покорности?! Почему он так его боится?!
А все просто... я мог бы догадаться сам.
- Почему ты терпишь это?! - спросил я однажды, не выдержав. - Почему?!
Люпин молча разглядывал свои руки.
- У меня больше никого нет, - наконец тихо ответил он. - Но я бы ушел. Ушел бы, это не трудно. Но не могу.
- Почему? - он что, о самоубийстве думал?
- Потому с ним Гермиона. Понятно? Я не могу уйти, зная, что она беззащитна перед ним. Она ведь даже не знает, какой он на самом деле. Я... могу... отвлечь его на себя. Только так я могу хоть как-то помочь ей... Думай, что угодно.
Очень хотелось ругаться...
- Убить его ты, конечно, не думал? - спросил я, прекрасно зная ответ.
- Я не убийца! Да, я тварь, урод, животное, но не убийца!
- Угу, - издевательски ответил я на этот крик души. - Ты не убийца. Ты не желаешь причинять кому-то вред. Избегаешь конфликтов, боясь сорваться, дать волю своему зверю, так?
- Да... - эхом ответ.
- А я не боюсь хомячков. И никто не боится! Ты разыгрываешь из себя жертву, отвлекаешь Блэка, а тебя считают тряпкой!
Люпин бледен.
- Тряпка? - от его голоса меня передергивает. - Пусть так...
- Так ты ей не поможешь! - кричу ему вслед, а он выходит, плотно закрыв дверь.
Он никогда не признает мою правоту.
Только смерть Блэка была бы благом. Но Рем светлый, а значит, этот вариант для него невозможен. Если Блэка не убьют, мы останемся его игрушками на целую вечность. А это в мои планы не входит. Нет иного выхода, как сжать зубы и ждать... ждать, пока тело придет в норму. Вот тогда я медлить не стану.