– Вы не советуете?
– Просто зря потратите время. Там ведь тоже патриоты.
– Понятно. Нет, в полицию я не пойду.
– Ну, это вам решать. Пожалуйста, это ваш пропуск. И на будущее. В следующий раз думайте, прежде чем о чем-то говорить.
Простившись с капитаном, Шестаков вышел из кабинета в широкий и благодаря большим окнам в торцах светлый коридор. Оказавшись в нем, он повернул направо, насколько он помнил, выход должен был находиться где-то там. В управлении было многолюдно. По коридору постоянно сновали военные и гражданские, впрочем, возможно, тоже офицеры, просто одеты в цивильное.
Ожидавшая его дама обнаружилась у проходной, неподалеку от стойки, за которой сидел дежурный офицер. Надо же. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это ее. Насколько ему было известно, она вышла замуж за какого-то инженера и даже была счастлива в браке. Вернее, известно было не Шейрановуу, а Шестакову.
К черту это раздвоение личности! Пора становиться Шестаковым полностью и безраздельно. В конце концов, этому упырю он воли давать не собирается, а потому и второго «я» нет и в помине. Есть его воспоминания, и не более.
– Ирина?
– Иван. – Она быстро поднялась, но замерла, не решаясь преступить грань, за которую без пропуска не пройти.
Шестаков вручил бумажный квадратик дежурному и вышел к ней сам. Все так же стройна и статна, что лишний раз подчеркивает пальто с лисьим воротником. Нда. Не сказать, что живут богато. С другой стороны, какая разница, если в семье тепло и уют. Но как видно, старая любовь не ржавеет. А иначе что бы она тут делала?
– Ты как? – обегая его беспокойным взглядом, поинтересовалась она.
– Нормально. Пошли отсюда.
– Пойдем.
На улице было солнечное морозное утро. Погода такая, что так и подмывало прогуляться. Вот только не в том виде, что был у Шестакова. Правда, пальто и шапке не досталось, они ведь были в гардеробе, когда его били. Но зато плачевное состояние брюк и обуви скрыть было трудно. Как, впрочем, не спрятать и изрядно помятое лицо.
Он с сожалением осмотрелся вокруг. Справа от него Дворцовая площадь с Александровской колонной. Напротив – Зимний дворец. Отчего-то выкрашен не в бирюзовый, а в красный цвет. Словно предвещает кровавый этап истории государства.
Он бы определенно прогулялся по городу. Интересно ведь. Однако вместо этого решил как можно быстрее убраться с улиц и привести себя в порядок. Извозчик нашелся сразу же – центр города, да еще и в такую хорошую погоду. Несмотря на довольно ранний час, народу на улице предостаточно. Солнышко расстаралось.
– Боброва, как ты здесь оказалась? – когда они наконец устроились в санях и назвали адрес, поинтересовался Шестаков у женщины.
– А я была на том благотворительном ужине. Не одна, конечно. Мне такой ужин не по карману. Меня с собой взяли моя сестра и ее муж. Но я все же вношу посильный вклад в обществах вспомоществования, – тут же поспешила уточнить она. – А еще пошла на курсы сестер милосердия. Мне обещали место в госпитале.
– Не понимаю. Зачем тебе это? Где та курсистка, которая с таким жаром и пылом поддерживала написание поздравительного письма японскому императору в связи с победой японского флота в Цусимском бою? Ты ведь одной из первых поставила свою подпись под этим письмом.
– Время течет, все меняется, и мы тоже. Тогда я этому радовалась, а потом посмотрела на происходящее с другой стороны.
– После того, как я тебя бросил?
– Не бросил, а стяжательству и мещанству предпочел революцию, оставаясь преданным одной только ей. Кажется, так ты тогда заявил.
– Именно. Нда. Дураком я тогда был редкостным.
– Вот и я умом не блистала. Полностью разделяя твои взгляды, я все же побоялась окунуться в революцию с головой. Одно дело восторженно выкрикивать лозунги, и совсем другое – нести ответственность по всей строгости закона. Одного посещения охранного отделения с меня хватило. А потом я встретила Виктора. Так что теперь я не Боброва, а Знаменская. Не знаю, любила ли я его. Скорее уважала и старалась быть ему хорошей женой. Он воевал в Порт-Артуре, перенес два ранения и плен. Как понимаешь, я не могла не пересмотреть свое отношение к той войне и к революции пятого года, когда мы сами, собственными руками ударили в спину нашим солдатам. Пусть та война была несправедливой, но мы предали нашу армию. И потом… Отчего у других держав имеются свои геополитические интересы, а нам, русским, их иметь нельзя?
– Вот как ты заговорила. Да, ты действительно сильно изменилась.
– Ты тоже. Я видела тебя там, в «Европейской». В твоем голосе не было злорадства, только злость и обида, а значит, ты искренне переживаешь происходящее.
– Ну что же тут скрывать. Я изменился и прекрасно это сознаю. Слушай, а почему ты о муже в прошедшем времени? Он?..
– Два месяца назад я получила извещение о его гибели. Он не смог остаться в стороне, потому что был убежден так же, как ты, что России пришлось бы воевать в любом случае, сейчас вместе с союзниками или потом, в одиночку.
– Прости.
– Ничего, я уже все слезы выплакала, – дрогнувшим голосом ответила она.
– Дети?
– Сын и дочь шести и пяти лет. Назначенной пенсии вполне достаточно, чтобы прожить, но война… Из-за нее начали расти цены, и денег уже не хватает. В госпитале, конечно, платят не такие уж большие деньги, но зато есть паек. Да и не могу я сидеть без дела, зная, что раненым нужна помощь. Во второй раз я им в спину не ударю.
– Я тебя понял. Похоже, приехали? – осматриваясь в остановившихся санях, произнес он.
– Да. Это мой дом. Зайдешь?
– Кхм.
– Пошли, Ваня. Настя приведет в порядок твой костюм и заштопает, если надо. Она у меня мастерица на все руки.
– Ладно, уговорила.
Расплатившись с извозчиком, он решительно шагнул за своей бывшей возлюбленной. Как там у них сложится дальше, бог весть. Жизнь, она такая, любит подносить сюрпризы. Но привести костюм в порядок и впрямь не помешает. Да и позавтракать тоже. А у Ирины есть служанка, значит, и поесть найдется, не то что в его квартирке.
– А как ты оказалась в контрразведке? – поднимаясь по лестнице, поинтересовался Иван.
– Я случайно узнала, что тот гвардейский полковник собирается ехать тебя вызволять, вот и увязалась за ним. Там нас опросили и отпустили, но я решила, что никуда не уйду, пока тебя не отпустят, – остановившись и посмотрев прямо ему в глаза, ответила женщина.
– И к чему такие крайности? – все же несколько смутившись, произнес Шестаков.
– Я боялась снова тебя потерять, Ванечка.
Глава 3. Странный прапорщик
– Отставить! Отставить, йожики курносые. Я приказал в полный контакт. А это что за танцы с лебедями? Вы кого обмануть хотите? Меня? Дурачье стоеросовое, да вы не меня обманываете, а себя. Что за поддавки вы тут устроили? Бьете половчее, чтобы напарнику было удобнее отбиваться. Становитесь так, чтобы проще было бросить, да еще и сами уходите в перекат. Учу вас, идиотов, учу, а вы все схалтурить норовите. Лень обуяла? Так ведь германец и австрияк поддаваться не будут. Вот где лень-то ваша вылезет боком, вот когда поймете, что товарищ вам не помогал, а могилу вашу рыл.
Шестаков обвел гневным взглядом каждого из двенадцати присутствующих в сарае солдат. Каждому заглянул в глаза, да так пристально, что те, не выдерживая, опускали взор. Либо, как их учили, начинали смотреть на кокарду воображаемой фуражки, которой сейчас на господине прапорщике не было и в помине. Вот, значит, как. Эдакий молчаливый демарш.
В принципе есть от чего. Во всем учебном батальоне так не доставалось новобранцам, как этому отделению. Ну да им это только на пользу. После положенных часов строевой подготовки, коей занимался старший унтер, командовавший взводом, потом за них брался их благородие. Да так брался, что беднягам небо с овчинку казалось. Каждое утро пробежка по пять верст, причем снегопад, вьюга, солнце – без разницы, отдай с утра пять верст и не греши. Разве только в субботу по-иному. В этот день десять верст вынь и положь.
Помимо этого учил он их и разным приемам борьбы. Интересно учил. И за это ему, пожалуй, другие издевательства очень даже прощались. Но это только поначалу. За прошедший месяц они успели изрядно вымотаться. И никакие «трудно в учении, легко в бою» их уже взбодрить не могли. А тут еще и заставляет друг друга дубасить от души. Изверг, одно слово.
– Отделение, слушай мою команду! Нападай на меня по очереди. Как только свалился один, так и нападай. Как хотите, так и действуйте, хотите с лопаткой, хотите со штыком или ножом, хочется, так с оскаленными зубами. Но нападайте так, как будто перед вами вражина. Со всей злостью, ненавистью и силой нападайте. Забудьте, что я благородие и ваш командир. Нет его сейчас. И учтите, я вас жалеть не буду. Унтер, ты первый.
Младший унтер, мужчина за тридцать, как-то неловко перебросил из руки в руку учебную лопатку, выструганную из доски под нужные габариты и обмотанную тряпьем. Шестаков не собирался никого калечить, а потому все «оружие» имело какое-никакое предохранительное покрытие. Унтер приблизился к командиру и, сделав ложный выпад, изменил траекторию, нанося боковой удар.
Обычно в такой ситуации противник старается разорвать дистанцию, выждать удобный момент, дождаться ошибки атакующего, после чего стремительно контратаковать. Однако Шестаков поступил иначе. Вместо этого он сразу же пошел на сближение, блокируя атаку уже тем, что значительно сократил дистанцию, на которую она была рассчитана. И несмотря на то что он этому и учил своих бойцов, унтер не успел ничего предпринять, за что и поплатился.
Удар в горло, тут же в солнечное сплетение, и, когда его переломило коленом в лицо, страдалец отлетел от прапорщика, как тряпичная кукла. Не сказать, что их благородие такой уж богатырь, но высок, крепок и широк в кости, а потому вышло все очень даже впечатляюще. Да еще и унтер лежит на соломе, что подстелена в сарае, сучит ногами и хрипит.
– Ну, чего замерли, йожики курносые. Репин, разомни унтеру горло, как я учил. Следующий, нападай.
Быстро глянув по сторонам и нервно сглотнув, рядовой Бирюков перехватил поудобнее палку с тряпьем на концах, что имитировала винтовку со штыком, и ринулся в атаку. Рьяно так, но все одно с опаской зашибить их благородие. Те самые поддавки, про которые и говорил прапорщик. Ну да никто тебе не виноват.
Легкий поворот тела, одновременно левое предплечье отводит в сторону «штык». Продолжая крутиться вокруг своей оси, Шестаков пропустил нападающего мимо себя и нанес ему сильный удар в основание шеи, отчего солдат сразу же рухнул на землю. Но сегодня у их благородия не то настроение, чтобы ограничиваться полумерами. Удар ногой в живот, без намека на жалость, от чего Бирюкова скрутило в рогалик. Не-эт, это еще не все. Подъемом стопы в лицо, да так, что юшка разлетелась алыми брызгами. Вот теперь порядок.
Ага. Следующий уже пошел сам, с отчаянным «А-а-а!» и опять же со штыком. «Оружие» уже практически коснулось офицера, когда тот слегка сместился в сторону и, схватив «винтовку», дернул ее вперед и вверх, одновременно подбивая опорную ногу нападавшего. Мгновение, и тот лежит на спине, выпустив «оружие», которое оказалось в руках прапорщика. Удар «прикладом» в лицо и практически сразу, напрочь выбивая дух, «штыком» в солнышко…
Солдаты ползали по соломе, кряхтя и постанывая. Унтер привалился к стене, разминая горло и тихо покашливая. Шестаков стоял посреди этого погрома, глубоко дыша и высоко вздымая грудь. Не сказать, что эта схватка далась ему легко, все же многовато противников, но, с другой стороны, он так и не получил ни одного удара. Учитывая, что уже третий боец пошел в атаку с отчаянной решимостью и действовал очень даже серьезно, это отличный показатель. И уж тем более в качестве наглядной демонстрации.
– Каждый из вас труп. Уже через час ваши тела проморозит до косточки, ни мамка, ни женка, ни детки вас больше не увидят. Избежать фронта и штыковой у вас не получится, потому что иначе военно-полевой суд или пулеметная очередь в спину за трусость. Но вы не просто умрете. Умереть на войне несложно. Но из-за того, что вы допустите свою смерть, вы не сможете помочь вашему товарищу, которого также убьют. Если вы думаете, что вы будете воевать за веру, царя и Отечество, то вы глубоко ошибаетесь. Вам предстоит воевать за себя, за своих товарищей, которые вместе с вами кормят вшей. И вот их-то вы и подведете. Позволив так просто убить себя, вы подставите под удар их спины.
Шестаков вновь осмотрел всех и удовлетворенно отметил, что в глазах солдат появилось понимание. Насчет чувства товарищества дошло только до пятерых. Двух фронтовиков, в том числе и унтера, они возвращались в строй после госпиталя. И троих вольноопределяющихся, молодых девятнадцатилетних вьюношей со взором горящим. Но зато во взгляде остальных появилась злость. Неплохой стимул для продолжения обучения.
– Ну, чего разлеглись, как бабы беременные! Встать! Разбились на пары и работать в полный контакт. Увижу, что кто-то халтурит, приложусь лично. И учтите, бить буду хотя и аккуратно, но вдумчиво и от души.
Занятия продолжились, и на этот раз дело пошло более споро. Правда, той остервенелости, с которой прикладывался Шестаков, у солдат не наблюдалось, но зато и халтурить перестали. Хотя и никаких сомнений, костерят его сейчас от души все, начиная с унтера и заканчивая вольноопределяющимися. Последние вообще-то в армии на особом положении. Еще четверо в их учебном батальоне чувствуют себя вполне вольготно. Систематически бывают в увольнениях, красуясь в форме перед киевскими барышнями, неизменно пользуясь у них успехом. А вот этим достается на орехи, и ничего с этим не поделать.
Господин капитан словно и не замечает, что творится у него под носом. Более того, именно это отделение уже должно было отправиться на фронт для восполнения потерь в Сорок седьмом Украинском. Но в состав маршевой роты их не включили, оставив при учебном батальоне. И господин прапорщик должен был отбыть на фронт, потому как не входил в штат учебного батальона, а на фронте офицеров не хватало. Но ничего подобного. И отделение продолжало изнывать на вечных учениях, и прапорщик не торопился на фронт…
А началось все чуть больше месяца назад. Шейранову запал в душу тот разговор с капитаном-контрразведчиком. Ну как он может помешать свершиться Великой Октябрьской социалистической революции? Да никак. Нет у него для этого ни средств, ни возможностей, ни людей. А главное – нет времени, чтобы набрать кадры и потом противостоять большевикам. Ему нужна своя команда из преданных единомышленников. Ну и где ее взять, да еще в столь сжатые сроки?
Вот этот-то ответ и подсказал ему контрразведчик. На фронте. Шейранов по собственному опыту знал, насколько сближает война. Вот там-то и стоит собирать команду тех, кто будет готов за ним и в огонь, и в воду. Обучить их как следует, используя весь имевшийся у него опыт, вдобавок заимствовать полезное у других. Вот только не бросать бездумно в штыковую, а тишком за линию фронта. Набедокурили там – и обратно.
В этом случае, даже при том, что придется шастать за передовую, потери можно снизить до минимума. Штыковая – это дело непредсказуемое, где от твоих личных боевых качеств мало что зависит. Можно ведь и не дойти до соприкосновения с противником, попав под пулеметную очередь или получив осколок.
Ну да, он собирался сколотить диверсионное подразделение с серьезным боевым опытом и навыками действий на территории противника. Зачем? Да затем, что Шейранов не видел, как сможет он иначе противостоять большевикам. А уж того, как предотвратить обе революции, вообще даже не представлял. Конечно, можно говорить о немецком следе и о финансировании Ленина германским Генеральным штабом. И это будет правдой. Но с другой стороны, предпосылки для антиправительственных выступлений в России весьма серьезные. И подтверждением тому – революция пятого года.
Так что остановить ни Февральскую революцию, ни Октябрьскую он не сможет. Это факт. А вот после… После он очень даже может наворотить таких дел, что большевики попросту не удержатся. А учитывая то обстоятельство, что красный террор – это их конек, и жертв будет поменьше, и гражданская война не продлится так долго. А в результате – не такая серьезная разруха, как это было в его слое. Ну и возможно, удастся избежать голода и эпидемий.