- "За что"? - повторил ройт сквозь зубы. - Ты действительно не понимаешь - или просто притворяешься?.. Не знаю, может, в твоем мире допустимо бунтовать против законной власти или не платить налоги, но у нас за это вешают. Конечно, слабоумным многое прощается, но если ты и дальше будешь высказываться в таком духе, как сегодня утром, тебя даже сумасшествие не извинит.
Свиридов озадаченно сморгнул. Ну ничего себе. Выходит, ройт беспокоится о его безопасности?.. Спасибо, конечно, но мог бы и по-человечески сказать, - подумал Альк сердито, незаметно потерев ушибленную щеку.
Ройт тем временем немного поостыл.
- И угораздило же меня вообще в тот день пойти через причал святой Люсии! - с кривой усмешкой сказал он.
Альк озадаченно нахмурился. Что еще за святая и какой такой причал?.. А Ольгер между тем невозмутимо продолжал:
- Знал бы заранее, что из этого получится - сходил бы в магистрат на следующий день. Мне что, теперь до конца жизни вытаскивать тебя из неприятностей, в которые ты по собственной дури вляпаешься?
Теперь Альк сообразил, что Ольгер говорит о дне, когда он выкупил Свиридова с торгов. Альк сердито засопел. Нашелся благодетель! Сперва покупает человека, как скотину, заставляет его на себя батрачить, а потом еще и представляет дело так, как будто это Альк ему обязан.
- Вот скажи, как тебе в голову пришло спросить, не собираюсь ли я помогать бунтовщикам? - не унимался ройт. Теперь он уже откровенно насмехался, но Альк все же предпочел не раздражать Ольгера лишний раз.
- Я не хотел вас оскорбить, - заверил он.
Ольгер хищно улыбнулся - белая полоска зубов матово блеснула в темноте.
- Прелестно. Ты предположил, что я способен изменить своей стране и Их Величествам - но оскорблять меня ты, тем не менее, не собирался. Интересное же у тебя понятие об оскорблениях.
- Но вы же сами говорили, что солдаты Лея "обдерут провинцию, как липку". Пострадают женщины и дети... Они же не виноваты в том, что угнетенные... в смысле, мятежники затеяли восстание!
- Не виноваты, - согласился Ольгер неожиданно серьезно. - К сожалению, за чью-то глупость всякий раз приходится расплачиваться тем, кто сам ни в чем не виноват.
Сейчас в голосе Ольгера не было слышно равнодушного высокомерия, с которым он говорил о восставших утром. Альк решил рискнуть.
- А вам не кажется, что те, кто не желает отдавать свой урожай экплуата... Ну, в смысле, тем, кто ничего не делает, тоже могут быть в чем-то правы?
Ольгер приподнял брови.
- А кто это - "те, кто ничего не делает"?
- Дворянство, духовенство... да хотя бы те же сборщики налогов. Вобщем, высшие сословия.
- Таков естественный порядок жизни. Кто-то должен сеять, кто-то - воевать, а кто-то - править, - сухо сказал ройт.
Свиридов чуть не застонал. Насколько все же проще разговаривать с людьми, которые уже хоть что-то смыслят в политэкономии!
- А почему кто-то другой присваивает себе право решать за меня, какую часть того, что я успею вырастить, я должен отдавать ему?! Кто не выращивает хлеб, тот должен за него платить, и уж, во всяком случае, не жить чужим трудом! - с искренним жаром сказал Альк. Ольгер выглядел изумленным, но слушал внимательно и не перебивая. Это придало Свиридову уверенности, и он решительно закончил - По-моему, совершенно очевидно, что каждый должен получать столько общественного продукта... в смысле, денег и еды, сколько он сам приносит пользы окружающим.
Ройт тяжело вздохнул.
- Прекрасная идея, но, если ей следовать, ты первый же умрешь от голода, - заметил он. И прежде, чем до Алька дошел смысл его слов, решительно сказал - Хватит болтать. Я расседлаю лошадей, а ты помоги Маркусу собрать нам хвороста.
К счастью, последний дождь прошел несколько дней назад, и в лесу было сухо. Альк ходил между деревьев, стараясь не слишком отдаляться от дороги, и подбирал хворост. Сперва он ломал о колено высохшие ветки с настоящей яростью, воображая на месте каждой из них Хенрика Ольгера. Потом сгребал свою добычу в кучи и охапками таскал их в дом. Про себя он твердо решил, что их беседа еще не закончена, и за долгой, утомительно однообразной возней с хворостом выискивал все новые и новые аргументы в свою пользу.
Против всяких ожиданий, ройт заговорил с ним сам. Когда с ужином было покончено, и Кедеш, завернувшись в свой дорожный плащ, заснул на жестком деревянном лежаке, ройт еще продолжал сидеть у очага, задумчиво глядя в огонь. Пока Свиридов силился придумать, как возобновить угасшую беседу, Ольгер сам вернулся к неоконченному разговору.
- То, о чем ты сегодня говорил... - начал мужчина как бы нехотя, с усилием произнося отдельные слова. - Это ты сам придумал, или так считают в твоем мире?
- Это... да, у нас считают так.
- Значит, у вас нет налогов, короля и армии? - продолжал допытываться ройт.
Альк еле удержался от того, чтобы ответить утвердительно. Просто потому, что признавать, что у него на родине людям до сих пор живется не намного лучше, чем в этой стране, было обидно - словно он каким-то образом проигрывал их спор. Но и врать ройту тоже почему-то не хотелось.
- Пока есть. Но скоро их уже не будет.
- Почему?..
Странное дело, ройт не насмехался. Создавалось впечатление, что ему в самом деле интересно было знать, что скажет Альк. Свиридов сам не понял, как начал выкладывать своему собеседнику все, что мог припомнить - от "Утопии" Томаса Мора и французской революции до Маркса и Бакунина. Мужчина слушал, не перебивая - без язвительной усмешки, с которой такие рассуждения выслушивала Ада, но и без явного одобрения. В конце концов, это безмолвное внимание сделалось нестерпимым, и Свиридов почти вызывающе спросил:
- Вы-то, конечно, не согласны с тем, что люди должны быть равны?
- Ну почему, - мягко ответил ройт. - Это очень красивая... мечта. Возможно, когда-нибудь из нее и правда что-нибудь получится.
Почему-то эта снисходительность взбесила Алька больше, чем открытая насмешка.
- Разумеется. "Когда-нибудь". Ну а пока что вас вполне устраивает то, что вы свободны, а другие должны вас обслуживать, - процедил Альк, уже не думая о том, что переходит все границы допустимого. Он был вполне готов к тому, что за такую дерзость Ольгер влепит ему вторую за день оплеуху, но мужчина только поглядел на него темными глазами, в которых сейчас плясали отсветы костра, и хмуро усмехнулся.
- Но я вовсе не "свободен", Альк. И никогда не был свободен. Если уж ты решил, что вправе осуждать наш мир, ты мог бы для начала разобраться в том, как этот мир устроен. Ты считаешь, что аристократы - это люди, которые могут делать все, что вздумается. Может быть, на твоей родине все так и есть, но у нас дела обстоят иначе. Всякий ройт обязан служить своей стране и воевать с ее врагами. Это та истина, которую ты понимаешь еще в детстве. Я всегда завидовал детям нашей прислуги - они могли делать, что хотели, пока я размахивал мечом или сидел над книгами. А если я пытался хоть на несколько часов удрать из дома и заняться тем, чем мне хотелось, мне устраивали выволочку за то, что я веду себя недостойно своего происхождения. Каждый из нас с раннего детства понимает, что мужчина живет только ради долга. Женщины - те хотя бы могут выбирать, чем им заняться, если не желают выйти замуж и заняться домоводством. Их естественные привилегии - лекарское дело, преподавание, изящные искусства. В последние годы их, пусть и со скрипом, стали допускать даже к военной службе, правда, пока только вестовыми. А для юношей-аристократов существуют только два пути - либо на государственную службу, либо в полк. Церковники - и те выходят из людей незнатного происхождения. Ройтов довольно мало, Альк, а на них держится вся армия Инсара. Так что наши предпочтения никого не волнуют. Мне было тринадцать лет, когда меня послали в корпус, где нас всех муштровали с утра до ночи, а через четыре года, сразу после выпуска, меня лишили места в гвардии за поединок с Крингом и послали в крепость на границе. И поверь - мне в голову не приходило возмущаться.
Альк чувствовал себя обескураженным.
- Но вы, по крайней мере, никогда не голодали, - сказал он, думая о крестьянах в Гедспуре.
Ольгер пожал плечами.
- Я провел четыре месяца в осажденном Форосе, и не знаю места, где голодали бы страшнее. В таких случаях обычно говорят - "мы ели крыс", но правда в том, что к середине той зимы в городе не осталось ни единой завалящей крысы, так что мы вываривали шкуры наших дохлых лошадей. Ты прав, в мирное время я могу позволить себе есть на серебре и мягко спать за счет людей, которые работают вместо меня. И все же большую часть жизни - взрослой жизни, я хочу сказать - я должен был питаться солониной и галетами, спать на земле и проводить в седле по восемнадцать часов в сутки. И даже сейчас, имея полную возможность завести себя пуховую перину и полдня сидеть в гостиной за обеденным столом, облизывая пальцы, я, как видишь, вовсе не намерен это делать.
- Почему?.. - глупо спросил Свиридов.
- Хотя бы потому, что, если я умру в каком-нибудь паршивом Лотаре, мне не поставят белый обелиск.
Альку стало неуютно. Что еще за обелиск, и почему ройт говорит о нем с таким торжественно-серьезным выражением?.. Конечно, Ольгер не сошел с ума, это исключено. Но, может быть, он так устал в дороге, что невольно начал заговариваться. Как бы убедить его, что нужно отдохнуть?
Должно быть, эти размышления достаточно красноречиво отражались на лице Свиридова, поскольку ройт негромко рассмеялся.
- Я же говорю, ты ничего не знаешь о наших законах. Белый обелиск - это признание, что ты заслуживаешь места в памяти потомков. Ройтов, которые умирают дома, на своей постели, принято хоронить без надгробия, никак не отмечая их могилу. Так похоронили моего отца. А вот над могилой моей матери установили белый обелиск. Когда в нашем поместье случилась эпидемия болотной лихорадки, она устроила в доме лазарет и ухаживала за больными. А потом за моим младшим братом Найтаном. Думаю, от него она и заразилась. И... ну, словом, большинство людей тогда успешно выздоровели, а вот мать была слишком истощена заботой о больных, и уже не могла бороться с лихорадкой. Она умерла на третий день болезни. Я узнал об этом только несколько недель спустя - меня в то время уже отослали в корпус.
- Мне очень жаль, - сказал Свиридов совершенно искренне. Свою мать Альк помнил очень смутно, потому что она умерла, когда ему было лет пять, и всю сознательную жизнь Свиридов знал только отца - рассеянного и излишне суетливого, по мнению самого Алька, человека. Но если большую часть времени приват-доцент Свиридов дико раздражал своего сына, то при мысли о его возможной смерти Альк мгновенно ощутил холодную, пугающую пустоту внутри. Нет уж, пусть живет как можно дольше. Тем более, что донимать Алька своей ноющей заботой он теперь при всем желании не мог.
- Спасибо, - кивнул ройт. - Но я рассказал это не для того, чтобы ты мне сочувствовал - в конце концов, все это очень давняя история.
Альк покосился на своего собеседника. После того, как Ольгер в приступе нетрезвой откровенности рассказал серву о своей невесте, Александр пришел к выводу, что Хенрику, в отличие от большинства других людей, не свойственно со временем проникаться равнодушием к своему прошлому. Наоборот, казалось, что для ройта прошлое существовало параллельно с настоящим - такое же осязаемое и реальное, как комната с закрытой дверью, в которую при желании всегда можно войти. Жутковатая особенность, но, с другой стороны, сумел же Ольгер дожить до тридцати с лишним лет и не свихнуться...
- Я просто хотел, чтобы ты понял - большинство людей действительно стараются построить свою жизнь с таким расчетом, чтобы их потомки могли вспоминать их имя с гордостью, - продолжал Хенрик, явно не подозревая, о чем думает в эту минуту его собеседник. - Ройт, которого хоронят без надгробия - это гораздо хуже, чем простолюдин. Если ты недостоин обелиска - ты никто. Ты перечеркиваешь свою жизнь, как будто ее вовсе не было.
Свиридов молча смотрел на мужчину и думал, что он, кажется, догадывается, что загадал ройт Ольгер возле Дерева Желаний. А еще Альк думал, что во всем этом есть что-то удивительно неправильное - жить ради того, чтобы достойно умереть.
Неизвестно, что было написано на лице Алька в тот момент, но, встретившись с ним взглядом, ройт нахмурился.
- Что-то мы слишком заболтались, - сухо сказал он, вставая на ноги. - Давай-ка спать, иначе завтра глаз не продерем.
В следующие два дня путешествия они не перемолвились ни словом, не считая обычных распоряжений ройта - ослабь подпругу, оботри лошадей сухой травой, кто так седлает, бестолочь? - и прочая. На привалах Ольгер либо беседовал с Маркусом, либо заворачивался в плащ и сразу засыпал. Иногда Свиридову казалось, что ройт Ольгер избегает оставаться с ним наедине. Возможно, ройт действительно жалел, что так разоткровенничался в прошлый раз, но, скорее, ему было просто наплевать на Алька, как и раньше, а случайная беседа на привале ничего не изменила. Впрочем, Альку тоже вскоре стало не до разговоров. Он, в отличие от ройта, не привык целыми днями проводить в седле, а потом спать несколько часов на жестких лежаках в "дорожном доме" или прямо на траве. Силы таяли с каждым днем. Порой Свиридову казалось, что наутро, когда ройт распорядится седлать лошадей и ехать дальше, у него не хватит сил подняться на ноги. Когда они наконец-то добрались до Бейтри, где их ждали настоящие постели, подогретая вода для умывания и хоть какой-то отдых, Альк готов был расценить это как чудо.
Поднявшись в верхнюю комнату, где было три кровати, Альк тотчас же растянулся на одной из них. На то, чтобы снять сапоги, его еще хватило, а вот на то, чтобы переодеться или хотя бы отмыть от пыли руки и лицо - уже нет. Когда дверь скрипнула, впуская ройта Ольгера, Альк находился в состоянии какого-то блаженного полузабытья, и готов был отдать все что угодно, лишь бы его хоть на несколько часов оставили в покое. Должно быть, Ольгер это понял. Он отпустил несколько нелестных замечаний о свинской натуре тех, кто не испытывает никакой потребности переодеться в чистое после долгого путешествия верхом и нескольких ночевок на земле, но все-таки не сделал ни одной попытки растолкать Свиридова. Вскоре до Алька донесся плеск воды, по которому он понял, что ройт умывается над оставленным в спальне тазом.
- М-ммм эаим этти? - промычал Свиридов, силясь оторваться от подушки.
- Что? - фыркнул невидимый для Алька собеседник.
- Мы выезжаем на рассвете?..
Ольгер рассмеялся.
- Думаю, что "на рассвете" тебя даже я не добужусь. Нет, завтрашний день я думаю провести в Бейтри. Утром мы с мейстером Кедешем пойдем в местную ратушу, а ты... ты, так и быть, можешь остаться здесь. Но с постоялого двора ни шагу, ясно?
Альк зарылся головой в подушку, понадеявшись, что ройт расценит это как кивок. Конечно, ясно. Да и зачем ему куда-то идти, лучше он проведет все утро здесь, и будет спать, спать, спааать... Додумать эту мысль Свиридов не успел, погрузившись в глубокий сон без сновидений.
Проснулся Альк в прекрасном настроении, и сразу убедился, что проспал он очень долго. Судя по положению солнца за окном, сейчас было никак не меньше десяти утра. С тех пор, как он попал на службу к ройту Ольгеру, ему еще не приходилось спать так долго. Альк спустился в кухню, надеясь чего-нибудь поесть, и втайне негодуя, что ройт Ольгер не оставил ему денег. Впрочем, оказалось, что о завтраке для Алька Хенрик все же позаботился - перед Свиридовым поставили огромную шипящую яичницу с беконом и разбавленное местное вино. Почувствовав, что он ужасно голоден, Альк набросился на еду, проглатывая огромные куски и обжигая губы. Одновременно он подумал, что Хенрику Ольгеру, наверное, ужасно не хватало каффры, которую ройт обычно требовал на завтрак в Лотаре.
Ольгера с Маркусом все еще не было, и Альк не имел представления о том, когда они намерены вернуться. Чтобы скоротать оставшееся время, Альк, чуть-чуть поколебавшись, решил выйти в город - в конце концов, вчера, в день их приезда в Бейтри, он едва держался на спине у Шелковинки и меньше всего думал о том, чтобы глазеть по сторонам, а впечатления о новом месте очень пригодились бы ему для путевых заметок. Правда, Ольгер запретил ему куда-то отлучаться из трактира, но Альк быстро успокоил свою совесть тем, что он не собирается уходить дальше двух ближайших улиц. Хенрик ведь наверняка имел в виду, чтобы он не уходил далеко отсюда - ну так Альк и не уйдет. А ройт, скорее всего, вообще ничего не узнает об этой прогулке.