– Доброе утро, – ухмыляясь, он стоял напротив моей комнаты, прислонившись спиной к дверному косяку, покручивая в руках кружку давно остывшего кофе, – или недоброе?
– Что ты тут делаешь? Ты же должен был приехать только сегодня ночью? – я поспешил завести руки за спину, пытаясь поглубже натянуть футболку на бедра, стараясь скрыть синяки на ногах и запястьях.
– Ага, а приехал вчера, – на лице его появилась недобрая усмешка, – только вот вы были слишком заняты, чтобы меня заметить.
Он видел? Неужели он все видел и ничего не сделал? Не спас меня, когда был мне так нужен? Я испуганно поднял на него глаза, но его лицо не выражало ничего, кроме презрения и отвращения.
Я часто задумывался над тем, что было бы, если бы брат узнал о том, что со мной вытворяет его отец. И в своих мечтах я всегда надеялся, что стоит ему только узнать, как он тут же защитит, спасет и освободит меня от этого кошмара. Ведь он сильный, чтобы справиться с этим, и добрый, чтобы простить меня. Какие глупые и наивные мечты! Ведь он не рыцарь в сияющих доспехах, а я не принцесса волшебного замка, и реальность такова, что в глазах окружающих я всегда буду лишь гадким никчемным подростком, совратившим взрослого добропорядочного мужчину, отца семейства.
– Слушай, я не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь, но ты бы хоть о матери подумал! – равнодушные жестокие слова причиняли сейчас намного больше боли, чем делал его отец.
Кого я обманываю? Больше, чем издевательств со стороны отчима, я всегда боялся только одного – увидеть именно это выражение на его лице, полное неприязни, безразличия и ненависти. Конечно, разве может родной человек совершить нечто подобное, ведь он – его отец. А я – ничтожество, и это моя вина, только я во всем виноват.
Сколько раз я прокручивал в голове эту сцену, я давно был к этому готов, только и подумать не мог, что это будет настолько больно – намного больнее, чем все то, через что я прошел. С силой сжимаю кулаки, отвлекаясь на боль, когда ногти до крови впиваются в ладонь. Плевать! Я давно привык к физической боли, лучше уж это, чем то, что сейчас происходит у меня в душе.
– Что ж, было очень благородно с твоей стороны не вмешиваться, спасибо, – сдерживая дрожащий голос, пытаюсь обойти его, направляясь в сторону ванной.
– А я ведь всегда считал тебя маленьким и невинным ребенком, оказывается, я тебя совсем не знаю. И как я мог так ошибаться? – хватает меня за плечо и с силой припечатывает в стену, прижимая всем телом, выплевывая грубые слова прямо в лицо. – Стоишь сейчас передо мной в одном белье, хочешь и меня совратить, а? Ты ведь и перед ним так расхаживал, соблазнял его, да?
– Виталь, не дури, – спокойно отвечаю я, глядя ему прямо в глаза, хотя мне уже все равно, что он со мной сделает, я был готов даже к тому, чтобы он меня ударил. – Отпусти меня, мне надо в ванную.
– Что это? – убирая волосы с шеи, там, где сейчас красовались следы от удушья. – Кость, он ведь тебя не заставляет? Скажи мне?
– Ты совсем дурак, я бы не позволил! – вырываюсь из его рук и, не оборачиваясь, у самой двери: – Только мамке не говори, ладно?
Поспешно закрываю дверь на шпингалет и включаю воду на максимум, сползая по стенке на колени, до боли закусывая запястье, чтобы не разрыдаться в голос, больше не в силах сдерживать жгучие слезы.
Все! Конец! Все кончено!
Не знаю, сколько я просидел так, уткнувшись лицом в колени, пока сдавленные рыдания не перешли в судорожное всхлипывание и неуправляемый истеричный смех. Ха–ха–ха!
Дурак, какой же я дурак! Все это было зря. Плевать, теперь я свободен. Через месяц мне исполнится восемнадцать и я смогу уйти из дома. И больше никогда, никогда не позволю ему прикоснуться к себе. Про переезд в Москву, я так понимаю, можно забыть. Не страшно! А еще через полгода окончу школу и устроюсь на работу, пожить пока можно будет у Кольки или у Сереги на даче, все равно его родители только по выходным приезжают.
С того дня время тянулось невероятно медленно. С Виталиком мы практически не общались. Проводя вечера в узком семейном кругу, мать все время расспрашивала брата об успехах в учебе и на работе, жалуясь на мое отвратительное поведение, снижение оценок, прогулы и постоянные драки. Вздыхала и удивлялась, что же со мной произошло, ведь раньше во время его приездов мы были не разлей вода, я буквально не отлипал от брата, проводя с ним все свободное время. Виталик на это лишь ехидно улыбался, подмигивая мне, ссылаясь на переходный возраст и проблемы в личной жизни.
Мне было мучительно больно находиться рядом с ним, каждую секунду буквально физически ощущая его презрение. Единственным плюсом сложившейся ситуации было то, что отчим никогда не трогал меня, пока в доме находился его сын, это было то время, когда я мог спокойно высыпаться, не опасаясь его даже тогда, когда мать уходила в ночную смену.
Просыпаюсь от невыносимой тяжести, сдавливающей грудь, не дающей сделать даже неглубокого вздоха, но не успеваю вскрикнуть, как широкая влажная ладонь закрывает мне рот, другой рукой шарит по телу, стягивая одежду.
Нет! Нет, что он творит? Ведь его сын может войти в любую минуту!
Стараясь вырваться, мычу в ладонь, яростно вцепляясь в руку пальцами, царапая ногтями, пытаясь укусить.
– Ах ты, сученыш! – затрещина по лицу, и мои руки заламывают над головой, перемещая другую ладонь ниже, сдавливая шею.
– Пожалуйста! Не сегодня… не сейчас… не когда он… тут... – рвано хватаю ртом воздух, но вместо слов вырываются лишь еле различимый хрип. – Прошу… я сделаю все, что ты захочешь…по… жалй… а…
– Заткнись! Нет его, ушел на встречу одноклассников, – рассеянный взгляд, глаза опять застилает пелена алкоголя. – Поэтому поторопись и живо раздвигай ноги!
Это хорошо, тогда и не страшно! Сопротивляться больше нет сил, в глазах темнеет от нехватки кислорода, чувствую, как начинаю безвольно обмякать в его руках. Не важно! Главное, что он не увидит, не узнает. Уже не важно…
– Костя! Кость! Костик! – прихожу в себя от болезненных шлепков по щекам. – Очнулся? Дурак, напугал меня.
– Виталик? Виталик! Прости меня! Виталик, прости… прости… – вцепляюсь в него, испуганно оглядываясь вокруг, ища взглядом отчима.
Утыкаюсь ему в плечо, обжигая горячими слезами, все снова и снова повторяя его имя даже тогда, когда из-за громких рыданий и всхлипываний слова невозможно разобрать, и они тонут в складках его рубашки. А он крепко прижимает меня к себе, нежно обняв и поглаживая по голове и плечам, ласковым шепотом успокаивая:
– Тише, малыш, не бойся, я с тобой, все хорошо! Я больше никому не позволю тебя обидеть!
Последний мой разговор с матерью состоялся в участке, когда она, мягко обняв меня, спросила с надеждой в глазах:
– Сына, милый, это ведь недоразумение? Скажи, что это все ошибка. Пожалуйста...
– Мам, я… – с сожалением в голосе шепчу я, глядя в ее глаза полные слез.
– Нет! – ошарашенно отпрянув от меня, прикрывает лицо дрожащими руками. – Это неправда, такого просто не может быть!
– Мам! Мам, успокойся! – в попытке успокоить, пытаюсь приобнять ее за плечи.
– Не смей! Не трогай меня! – переходя на крик, отталкивает меня, залепив звонкую пощечину. – Это все ты виноват! Это только твоя вина!
– Прости, мам… – тихо шепчу ей вслед. «Прости меня, глупая женщина, своего непутевого и никчемного сына».
После обращения с заявлением в полицию и задержанием отчима начался настоящий ад с чередой бесконечных опросов, допросов и следственных экспертиз. Мне приходилось не по одному разу пересказывать, когда, где и сколько раз были совершены насильственные действия со всеми мельчайшими подробностями обстоятельств произошедшего. Неоднократно давать ответы на унизительные вопросы о подробностях самого полового акта, о вероятности сопротивления или добровольного согласия, о том, состоял ли я ранее в подобного рода сексуальных отношениях, и о причинах моего молчания.
Множество раз меня проверяли на факт дачи ложных показаний ввиду личностных проблем или подростковой неприязни к отчиму, ведь он имел исключительно положительные характеристики с работы, был отличным семьянином, а я – всего лишь неблагополучный подросток, прогуливающий уроки, имеющий многочисленные записи в личном деле по факту нестабильного поведения и постоянных драк.
Правда, это больше было формальностью, потому как итоги судебно–медицинской экспертизы выявили наличие следов на теле неоднократного насильственного воздействия, в том числе был подтвержден факт совершения половых контактов.
Важную роль сыграли показания основного свидетеля – Виталика. Ведь это он сынициировал обращение в полицию и факт задержания своего родного отца. Он был единственным, кто остался со мной и поддержал в этой трудной ситуации.
Учитывая мой возраст, отчиму дали два года условно. Сразу после происшедшего мать подала на развод, она так и не смогла простить и принять меня, и дальнейшее наше общение сводилось к минимуму. Весть о случившемся разлетелась быстро, реакция окружающих была различной: кто-то осуждал в лицо, кто-то жалел. На удивление, отношение в школе ко мне смягчилось, все мои поступки и поведение были приурочены к сложившейся ситуации, и аттестат я благополучно получил. И даже без троек!
На лето я договорился пожить на даче у Сереги, но этому не суждено было случиться, поскольку сразу после госэкзаменов и сдачи диплома на пороге нашего дома появился Виталик, с огромным чемоданом и заявлением, что он забирает меня к себе, в Москву. Забавно, ведь мы теперь даже не родственники!
***
Монотонный стук колес поезда, неспешно увозящего нас в самый центр столицы. Я никогда раньше не ездил на поездах и сейчас испытывал неимоверный восторг, громко смеясь, высунувшись практически наполовину в открытое окно, навстречу теплому летнему солнцу, пытаясь сорвать листья с рядом проезжающих деревьев. Виталик курил и улыбался, молча наблюдая за мной.
Захватив огромную охапку молодых зеленых листочков с самого конца ветки, я вернулся в тамбур и, счастливо улыбаясь, протянул их брату:
– Смотри, как много на этот раз!
– Вообще–то, это опасно, – нравоучительным тоном заметил он, докуривая сигарету, – ведешь себя словно дитя малое.
Я вскинул руки вверх, создавая небольшой листопад над его головой, и снова весело рассмеялся. Внезапно Виталик склонился надо мной и накрыл губы поцелуем. Легким, как дуновение весеннего ветерка, и нежным, словно скользнувший по губам опавший осенний лист. Широко распахнув глаза, я замер от неожиданности, прикрыв губы рукой. Не может быть, мой первый поцелуй!
– Прости, я не хотел! – резко отстраняется от меня, болезненно морщась и сжимая руки в кулаки. – Хотя знаешь, вру, я хотел! Всегда хотел! Но я не должен был… прости, что не сдержался… я не имею права. Черт!
Нет, нет, нет! Привстав на цыпочки, обвиваю его шею руками, прижимаясь всем телом, и робко касаюсь губами. Пусть мой поцелуй по-детски нелепый и абсолютно неумелый, но я хочу показать ему свои чувства, чтобы он не ощущал своей вины.
– Глупый! – обнимая, крепко прижимает меня к себе и ласково треплет по волосам, перебирая прядки. – Ты ведь совсем еще ребенок у меня. Давай возвращаться в купе, холодает.
– Можно я еще чуть–чуть тут постою? Ты иди, обещаю, я недолго, – отворачиваюсь к окну, подставляя лицо навстречу теплому летнему ветру, позволяя ему высушить горячие соленые слезы, бесшумно скатывающиеся по моим щекам и исчезающие в растрепанных волосах, широко улыбаясь навстречу новой счастливой жизни.