Был ли я истинным галилеянином в те годы, которые провел в Макелле? Об этом много спорят, да я и сам затрудняюсь ответить на этот вопрос. Долгие годы я принимал на веру все, чему меня учили. Как и все ариане, я полагал, что Единый Бог (чье существование общепризнано) каким-то таинственным образом произвел на свет некоего сына, рожденного евреем, ставшего впоследствии учителем и в конце концов казненного по приговору государственных властей, - несмотря на все усилия епископа Георгия, я так и не уразумел до конца, за что. Однако, изучая жизнеописание Галилеянина, я одновременно штудировал Платона, и последний пришелся мне гораздо больше по вкусу. Дело в том, что Мардоний, познакомив меня с лучшими образцами греческой словесности, привил мне тонкий литературный вкус, и теперь, сравнивая варварскую тарабарщину Матфея, Марка, Иоанна и Луки с кристальным языком Платона, я не мог не отдать предпочтение последнему. Тем не менее я продолжал верить в галилейский миф, хотя и находил в нем мало привлекательного: это была религия моей семьи, и ничего иного я просто не знал. Так продолжалось до одного знаменательного дня - мне тогда было около четырнадцати лет. В тот день я часа два сидел в саду, слушая диакона, который пел мне песни, сочиненные пресвитером Арием… да-да, этот, так сказать, великий богослов и религиозный мыслитель популяризировал свое учение, сочиняя песенки для народа, дабы привлечь на свою сторону неграмотный люд. В моей памяти по сей день сохранилось несколько его несуразных сочинений, в которых "доказывается", что отец есть отец, а сын есть сын. Наконец, диакон закончил; я похвалил его пение.
- Главное - не голос, а дух, - сказал диакон, польщенный моей похвалой.
Мы разговорились, и тут - уж не помню как - в нашей беседе всплыло имя Плотина. Для меня это было не более чем имя; диакон принялся клясть его на чем свет стоит.
- Это лжефилософ прошлого века. Он был последователем Платона, или, скорее, считал себя таковым. Он всегда враждовал с церковью, хотя среди христиан встречаются глупцы, признающие за ним высокие достоинства. Жил Плотин в Риме и был любимцем императора Гордиана. Он написал шесть совершенно невразумительных книг, которые опубликовал его ученик Порфирий.
- Порфирий? - Я до сих пор отчетливо помню, как впервые услыхал это имя из уст костлявого диакона, сидя в цветущем парке Макеллы, окутанном маревом знойного летнего дня.
- А этот еще хуже Плотина! Родился в Тире, учился в Афинах. Называл себя философом, хотя на самом деле был просто безбожником. Он написал пятнадцать томов, полных нападок на нашу церковь!
- И на чем они основаны?
- Откуда мне знать? Я в его книги не заглядывал, не христианское это дело. - Диакон был куда как тверд в вере.
- Но ведь была же у этого Порфирия какая-то причина…
- Сатана в него вселился, вот и вся причина.
Так я узнал: мне необходимо прочесть Плотина и Порфирия. Для этого я прибегнул к хитрости: послал епископу Георгию письмо с просьбой прислать мне сочинения этих "нечестивцев". Я писал, что хочу ознакомиться с врагами церкви по первоисточникам и, разумеется, прошу руководства у моего духовного наставника, обладающего к тому же лучшей библиотекой во всей Каппадокии.
К моему изумлению, епископ Георгий тотчас прислал мне полное собрание сочинений Плотина, а также антихристианские работы Порфирия. "Хотя ты еще и юн, думаю, ты сможешь оценить всю пагубность учения Порфирия, - писал он мне. - Он был человек недюжинного ума, но дурной нрав его погубил. Шлю тебе также блестящее опровержение Порфирия, принадлежащее перу моего предшественника, епископа Каппадокийского, раз и навсегда снявшего все так называемые противоречия, которые Порфирий обнаружил в Священном Писании. Ты и представить себе не можешь, какую радость доставляет мне твой интерес к вопросам теологии". Добрый епископ не ведал одного - работы Порфирия в грядущем лягут в основу моего отречения от Назарея.
Тем же летом мы с Галлом в соответствии с пожеланием епископа Георгия воздвигли в Макелле часовню, посвященную святому Маманту - пастуху, жившему в этих местах. Считалось, что его мощи обладают большой целебной силой: излечивают кожные болезни, стоит только приложить берцовую кость святого к больному месту. Епископ полагал, что если мы построим для останков мертвого пастуха склеп, это даст народу отличный пример христианского смирения, и мы с Галлом целое лето трудились на стройке. Мне нравилась работа каменщика, но Галлу любые продолжительные усилия были просто ненавистны, и, обливаясь потом под жарким солнцем, он, боюсь, не столько работал, сколько посылал проклятия святому Маманту. Вскоре после того, как мы закончили часовню, у нее обвалилась крыша. Я слышал, галилеяне утверждают, будто обвалилась лишь та половина здания, которую выстроил я, потому что я - отступник. Это не так: обвалилась вся часовня, и произошло это из-за ошибки в расчетах.
В то время я уже не верил в Христа, но еще и не отрекся от Него. И все же убедительные доводы Порфирия крепко засели у меня в голове. Всякий раз, когда я пытался вступить с епископом Георгием в диспут о христианских догматах, он спешил остудить мой пыл: "Само понятие Троицы - тайна. Ее можно постигнуть лишь верой, и то не до конца". Гораздо больше по вкусу мне пришелся Плотин - он в течение пяти лет четырежды испытал то полное духовное слияние с Единым, которое является конечной целью всякой религии. Порфирий, при всей его мудрости, сподобился испытать это великое наслаждение лишь однажды, и то уже в возрасте шестидесяти восьми лет. Мне до сих пор удалось испытать его дважды, и каждый день я молю богов даровать мне еще одно откровение.
* * *
У нас с Галлом не было ни друзей, ни заступников. Епископ Георгий, если не считать его назойливых попыток превратить меня в священника, совершенно нами не интересовался. Все остальные обитатели Макеллы обращались с нами с боязливым почтением. Мы пугали их, так как напоминали об убийстве и были наиболее вероятными жертвами в будущем.
Я по-прежнему много читал, а упражнялся мало, хотя от природы был сильным - особенно крепкими были у меня руки. Во всех играх и физических упражнениях Галл превосходил меня. Он был выше меня ростом, прекрасно сложен, а лицом подобен богу. Солдаты из нашей охраны все были поголовно в него влюблены, а он с ними бесстыдно заигрывал. Они брали его с собой на охоту, когда он того желал, и, думаю, с некоторыми из них у него были любовные интрижки, хотя оба мы в то время сожительствовали с одной и той же девушкой, или, скорее, молодой женщиной двадцати пяти лет. Она была женой чиновника, который вел наше хозяйство. Ненасытная в любви, она сначала совратила меня, а потом и Галла. Ее супруг делал вид, что ничего не замечает; собственно, это и все, что ему оставалось. Он только никак не мог сдержаться и хихикал при встрече с нами. Это был маленький толстячок, и, помню, как-то я спросил ее, как она может выносить его прикосновения.
- У него есть свои достоинства, - лукаво ответила она. Я до сих пор помню, как блестели ее волосы, рассыпанные по обнаженным смуглым плечам. Ни у кого больше не встречал я такой гладкой кожи. Она наверняка пользовалась притираниями, но умела это искусно скрывать, в отличие от других женщин такого пошиба, после которых все руки сальные. (Она, разумеется, была из Антиохии - ну что тут скажешь? Всякий знает: из всех искусств антиохийцы принимают всерьез лишь искусство любви.) Она делала вид, что я ей нравлюсь, но на самом деле ее приворожил златокудрый Галл. С гордостью он рассказывал мне: "Я и не пошевелюсь, а она все за меня делает". Вообще, его пассивность меня поражала, но понять Галла всегда было выше моих сил. Позднее, когда он превратился в чудовище, я не удивился: Галл мог стать чем угодно, потому что, в сущности, он был ничем. И тем не менее он притягивал к себе все взгляды, его плотская красота привлекала как мужчин, так и женщин. Поскольку он был совершенно бесчувствен, каждая женщина видела в нем вызов своим чарам и была готова на все, чтобы добиться его любви. Так что у Галла всегда была возможность наслаждаться… даже не пошевелившись!
Сирийка была нашей общей любовницей три года. Хотя на мне теперь обет безбрачия, я часто вспоминаю ее, особенно по ночам. Где-то она теперь? Я не решаюсь спросить. Она, наверное, растолстела, постарела, живет где-нибудь в захолустье и покупает любовь юношей за деньги. И все же тысячу раз она была для меня тем же, чем Афродита для Адониса.
-IV-
Минуло пять лет. Мы жили почти в полной изоляции от внешнего мира. Персидский царь Шапур угрожает нашим восточным рубежам, а германцы делают набеги на Галлию - вот и все, что нам было известно о событиях в мире. Политика была для нас запретной темой. Я изучал Гомера и Гесиода, читал Плотина и Порфирия, предавался любви с антиохийкой, боролся с Галлом, пока, наконец, не победил его, и больше он ко мне не лез. Он был труслив, хотя в ярости становился неукротим.
С того момента, как я пристрастился к чтению, чувство обездоленности меня оставило, но я страстно желал повидать мир за пределами Макеллы. Никуда не годится, когда мальчика воспитывают солдаты и рабы, из которых ни один не смеет к нему привязаться. Правда, рядом со мной был Галл, но мы были братьями только по крови, да и то сводными. В остальном мы походили на двух зверьков, запертых в одну клетку, но готовых при первой возможности наброситься друг на друга. Тем не менее я был пленен красотой Галла, поражен его энергией и мне хотелось во всем ему подражать. Чаще всего он мне этого не позволял; ему нравилось меня мучить. Особенно он любил затеять со мной ссору перед охотой, чтобы иметь возможность сказать: "Вот что! Посиди-ка ты дома. Охота не для детей". Солдаты тут же поднимали меня на смех, и я убегал к себе, а разодетый Галл отправлялся в лес, из зеленой чащи которого уже доносились лай собак и пение рога. Но в тех редких случаях, когда меня брали с собой, я был воистину наверху блаженства.
Однажды сентябрьским утром в Макеллу внезапно прибыл епископ Георгий. Мы не видели его уже несколько месяцев, потому что, как рассказывал нам диакон, "ходят слухи - только никому ни слова! (как будто мы, узники, могли с кем-то сплетничать) - что епископа Георгия вот-вот возведут в сан епископа Александрийского. Сейчас в Александрии епископом Афанасий, но лишь потому, что за него просил император Запада Констант. Теперь же император Констанций намерен вновь сослать Афанасия, и тогда мы поедем в Александрию!" От одной этой мысли у диакона кружилась голова.
Однако епископ Георгий, ожидавший нас в главном зале резиденции, ни словом не обмолвился о церковных делах: он привез гораздо более важные новости. От волнения его лицо потемнело, а пальцы резко пощелкивали в такт словам:
- Через десять дней вас посетит божественный Август. Он сейчас возвращается из Антиохии в Константинополь и специально заедет в Макеллу, чтобы с вами повидаться. - От испуга я онемел, а Галл не растерялся.
- Чего ему надо? - спросил он. Епископ раздраженно ответил:
- Он ваш двоюродный брат. Ваш опекун. Ваш государь. Он желает видеть вас, вот и все. Желает посмотреть, какими вы выросли, чему научились. Особенно его интересуют ваши успехи в богословии, поэтому я останусь в Макелле до его приезда. Мы повторим все, чему я старался вас научить, - это значит, тебе, Галл, придется изрядно потрудиться. Полагаю, от того, какое впечатление произведете вы на императора, зависит вся ваша будущность.
"И твоя, епископ", - помнится, подумал я про себя: мне очень хотелось, чтобы как можно больше людей разделили уготованную мне печальную участь. В том, что она именно такова, я был абсолютно уверен.
Начались тяжелые дни занятий. Целыми днями епископ гонял нас по всему Священному Писанию. К счастью, у меня отличная память и я могу с одного взгляда запомнить - хотя и не всегда понять - целую страницу текста. Между уроками мы пытались выведать, в каком расположении духа находится сейчас Констанций. Благосклонен ли он к нам? Оставят ли нас в Макелле? Но ответы епископа были неутешительными: "Божественный Август, как всегда, поступит наилучшим образом. Вам нечего страшиться, но только если он убедится, что вы преданы ему и покорны его воле". Однако мы, что и говорить, боялись всего на свете. До самого приезда императора я ни разу не сомкнул глаз.
За день до назначенного срока приезда Констанция в Макеллу прибыл императорский двор. Часть придворных находилась с Констанцием в Антиохии, однако большинство явилось прямо из столицы, из самого Священного дворца. Все первые государственные лица должны были разместиться в усадьбе, вокруг которой в поле разбили сотни палаток для тысяч писцов и чиновников, ведающих государственными делами.
Шествие началось на рассвете. Мы с Галлом устроились во внутреннем дворе и, разинув рты, подобно деревенским мальчиткам, глазели вокруг. В тот морозный день нам впервые довелось увидеть императорскую процессию и, захваченные великолепным зрелищем, мы забыли все свои страхи.
У парадного входа виллы стоял облаченный в сверкающую драгоценными камнями ризу епископ Георгий с серебряным посохом в руке. Справа и слева от него выстроился в почетном карауле гарнизон Макеллы; солдаты отдавали честь вельможам Римской империи, прибывавшим кто верхом, кто в крытых носилках. Каждого сопровождала свита из солдат, писцов, евнухов и рабов. Все царедворцы были облачены в военную форму разных родов войск: со времен Диоклетиана императорский двор сохраняет военизированный вид в знак того, что Римская империя со всех сторон окружена врагами.
Вскоре весь двор заполнился писцами и рабами, лошадьми и мулами, лишь на небольшую площадку около самого входа в виллу никого не допускали. Сойдя с коня, каждый вельможа приближался к дверям, и епископ Георгий приветствовал его, не забывая ни одного из его титулов. Большой знаток придворного церемониала, епископ знал на память, какую должность занимает каждый придворный и как его следует величать, - завидный дар, поскольку в наше время существуют сотни титулов и почетных званий, различия между которыми едва уловимы. Самую высокую ступень занимают "сиятельные" - это звание сохраняют пожизненно два консула, избираемые ежегодно, а кроме того, оно присваивается преторианским префектам и большинству сенаторов. За ними следуют вельможи, которых именуют "почтеннейшими" и, наконец, главы ведомств - "выдающиеся". Разобраться в этом не так-то просто, ибо такое важное государственное лицо, как квестор (советник императора по вопросам юстиции), именуется "выдающимся", а губернатор какой-нибудь захудалой провинции может быть "сиятельным". Еще большую путаницу вносит титул комита. В старину его носили все чиновники и высшие офицеры, которые входили в свиту императора. Константин, не меньше персидских царей любивший всяческие табели о рангах, стал этим титулом награждать за заслуги перед государством, и вышло, что одни комиты - "сиятельные", а другие - всего лишь "почтеннейшие". Диву даешься, насколько вполне здравомыслящие люди бывают одержимы желанием получить один из этих глупых титулов. Мне самому случалось сидеть в компании зрелых мужей, которые часами спорили только о том, что кто-то получил такой-то титул и почему он его недостоин. Тем не менее, присваивая эти ничего не значащие звания или отказывая в них, мудрый император может серьезно влиять на тщеславных людей; Констанций владел этим искусством в совершенстве. К сожалению, я просто не в состоянии удержать в памяти все титулы каждого из моих приближенных и, чтобы не ошибиться, зову их почти всех подряд на манер Платона "возлюбленный друг мой", что явно шокирует спесивых.
Первым прибыл комит государственного казначейства. Главная его обязанность - следить, чтобы все провинции выплачивали свои подати точно в срок, к первому марта каждого года. Кроме того, в его ведение входит надзор за государственной соляной монополией и провинциальными банками, государственными мануфактурами, рудниками и, разумеется, чеканкой монеты. Как правило, он не может похвалиться популярностью, но умирает богачом. Вслед за ним к епископу приблизился комит - хранитель личной императорской казны, ведающий личной собственностью императорской фамилии. Его сопровождали двадцать рабов, которые несли на плечах окованные железом сундуки из черного дерева, наполненные золотом и серебром, без которых императору не положено отправляться в путь. Поскольку хранитель личной казны головой отвечает за каждую монету, он постоянно чем-то встревожен и обеспокоен и все время пересчитывает свои сундуки. Затем появился комит Востока - правитель Сирии и Месопотамии. Затем гофмаршал - очень важная персона в государстве. Он начальник над всеми государственными дорогами и почтой, тайной полицией и охраной дворца; еще он устраивает императорские аудиенции. Ему епископ Георгий отвесил особо низкий поклон.