Это правда, Егор совсем не пил. Даже в дружеских компаниях к вину не прикасался. Валентина решила, что отцовский пример на всю жизнь отвратил его от выпивки; это даже хорошо — отрицательный пример.
Маме она рассказала о Егоровой семье завуалированно, маскируя покровом юмора неприглядную суть, но мама все равно насторожилась:
— Доченька, ты как следует подумай. А если…
— Никакого «если» не будет. Я так сказала.
— Я не хочу лезть в твою жизнь, но, пожалуйста, будь осмотрительна! У меня сердце болит при мысли, что ты повторишь мою судьбу.
На свадьбе Егор едва пригубил шампанское; лучшим бокалом для него были губы невесты. Двухкомнатную квартиру ему, поднапрягшись, по усиленным просьбам выделило начальство, и отныне можно было не опасаться, что отсутствие шалаша подорвет семейный рай. Год прошел, как в сказке: он зарабатывал достаточно, чтобы она училась, они постоянно целовались, съездили на юг, где на берегу моря по-настоящему познали тайну тел друг друга. Через год Валентина забеременела. Госэкзамены сдавала досрочно, гордо неся впереди себя живот, в котором сидел будущий наследник. Когда родился Владик, кое-что из прежних излишеств они себе позволить уже не могли, но в общем и целом денег по-прежнему хватало: помогала мама, согласившаяся сидеть с ребенком, да и Егор, под предлогом долга отца семейства, прекратил финансирование родительского оплота, где все закономерно пропивалось. Валя пошла работать — не по специальности, секретарем, но работа ее устраивала. Они с Егором молчаливо решили, что одного ребенка с них хватит. Однако через пять лет Валя перепутала сроки, в результате чего у Владика появился братик Данечка… Тут супругам пришлось задуматься о дальнейших перспективах. Владик подрастал, требуя все больших затрат, а о памперсах, сосках и комбинезон чиках для младшего и говорить нечего. Егор подвигал желваками, которые проступали у него на лице в критических ситуациях, и сказал свое веское мужское слово:
— Надо мне, Валя, работу менять. Меня давно друзья зовут в охранную фирму. Снова будем жить, как короли.
— Но ведь ты так любишь свою работу… — начала Валентина и осеклась, заглянув в лицо мужу. Тот не стал возражать, а лаконично бросил:
— Все равно. Делать нечего.
Неизвестно, что творилось в его душе, но, расставаясь с работой, Егор был весел. Твердил, что начинает новую жизнь. Неизвестно, для того ли, чтобы подчеркнуть разрыв со старой жизнью, или по какой-либо другой причине, он сменил фамилию и стал Князевым, как Валентина. Герард Князев — красивое сочетание, не то что прежнее. А Валентина так в замужестве и оставалась Князевой. Прежняя фамилия Егора была все-таки чересчур смешной.
Так в доме появились деньги. Появился широкоэкранный телевизор для кухни. А совсем немного времени спустя появились пивные бутылки: три-четыре за вечер после работы — это стало нормой. Вот когда сбылись мамины опасения! Валентина протестовала, напоминала ему об отце — это вызывало ярость и приводило к возрастанию дозы спиртного. Пиво сменилось водкой, употребление которой приводило к дебошам, из-за которых к ним стучали и звонили соседи. Плакали дети, всхлипывала втихомолку Валентина. Жизнь понемногу, но неуклонно скатывалась в ад. Место ласковых слов, когда-то достававшихся Егору, заняли слова «скотина», «свинья», «пьяная харя» и другие, которые не стоит даже вспоминать.
«Я тоже виновата, — приходила изредка мысль, от которой хотелось повеситься, — это я заставила его сменить работу. Позарилась на эти деньги! Но, с другой стороны, как же без денег? Ведь Владик и Даня — это сыновья не только мои, но и Егора, он обязан их обеспечивать! Но если все продолжится вот так, по нарастающей, скоро все деньги улетят в прорву пьянства, потом Егора уволят, а потом… Страшно подумать, что случится потом. Нет, этого не должно случиться! Я найду какой-нибудь выход. Я сильная».
Валентина действительно была сильной. И умной. Она не стала полагаться на житейские советы матери и подружек, противоречащие один другому, от «брось его» до «терпи все ради детей», а нашла дипломированного психолога, дававшего консультации по семейным вопросам. Психолог, с длинными волосами и в мятой рубашке, выглядел несолидно, но располагающе. С ним хотелось поделиться трудностями. Может, хотя бы мужчина подскажет что-то дельное? Бабьи рекомендации не помогли… И Валентина дала себе волю, делясь наболевшим.
— Главная проблема, — огорошил ее психолог, — не в муже, а в вас. Есть такой термин «жена алкоголика». Откуда берутся жены алкоголиков? Как правило, они вырастают из дочерей алкоголиков. Ведь ваш отец пил? И мать ему за это закатывала скандалы?
Вот-вот. Вы подобрали себе мужа, похожего на отца, и неосознанно повторяете поведение своей матери.
— Но мои родители развелись, когда мне было всего пять лет!
— Неважно. Сценарии родительского поведения закладываются в подсознании в том возрасте, когда человек не способен их критически оценить; в этом-то и заключается их опасность.
— Что же получается, — обиделась Валентина, — пьет мой муж, а виновата я?
— Никто вас не обвиняет, но стереотипы действия вам нужно пересмотреть. Дело в том, что вы с мужем, по выражению американского психотерапевта Эрика Берна, играете в алкоголика: он куражится для того, чтобы обратить на себя ваше внимание, вы его за это ругаете. Видите ли, дорогая Валентина, мы, мужчины, как дети. Если ребенка игнорировать, он станет хулиганить; по его мнению, пусть лучше его накажут, чем относятся к нему, как к пустому месту.
— Значит, по-вашему, я уделяю Егору недостаточно внимания? — запальчиво спросила Валентина.
— По-моему, да. — Психолог был безжалостен. — За время нашего разговора вы больше всего говорили о своих сыновьях, во вторую очередь — о финансовых трудностях, которые несет с собой пьянство, и меньше всего — о человеке, которого вы когда-то любили, если вышли за него замуж, которого, предполагаю, вы и сейчас любите, иначе бы ко мне не пришли. Что происходит у него на душе? Что его волнует? Каким образом вы можете его поддержать?
Валентина сидела с видом школьницы, которой сейчас поставят «двойку».
— На его новой работе принято много пить? — вывел ее из смущения психолог.
— Нет. Он даже получает замечания, когда выходит на работу непротрезвевший.
— Это хорошо… Нет, конечно, не то, что он получает замечания, а то, что не принято пить. Когда служебное пьянство превращается в стиль жизни, переломить эту тенденцию практически невозможно. Но были виноваты семейные затруднения, дорогая Валентина, то все в ваших руках!
Егор был безмерно удивлен, когда жена встретила его не руганью и попреками, не сообщением об очередных неприятностях с детьми, а несколькими бутылками пива. Это тоже входило в число советов психолога: выставлять спиртное самой, чтобы оно не мыло запретным плодом. Стараясь быть с мужем приметливой и ласковой, Валентина подавляла дрожь: она ненавидела сам вид и запах алкогольной продукции, ей казалось, что, заполучив в руки первую бутылку, Егор неминуемо наберется до зеленых чертей. Получилось по-другому. Да, Егор набрался в тот раз крепко, и одним пивом дело не ограничилось, но не был агрессивен, не бил посуду, не поднимал руку на жену. Удостоверясь, что психологическая наука действует, Валентина взялась выполнять ее рекомендации со скопившимся за время ожидания рвением. Она запоем читала книги по психологии и психотерапии, какие-то рекомендации отбрасывая, какие-то успешно отбирая для себя. Она беседовала с мужем. Она обуздала свою сумасшедшую материнскую любовь, вернув в их с Егором совместную жизнь кое-что из их первого, самого счастливого, года. Она изучила своего мужа и порой сама удивлялась, как у нее ловко получается манипулировать его настроением. Припадки алкогольного безумия пошли на убыль, чтобы в скором времени исчезнуть совсем. Егор стал пить регулярно, но мирно и даже скучно. Максимум, что он себе теперь позволял, — ругань по отношению русских футболистов, когда питье пива происходило у телевизора.
Но успехи имели и оборотную сторону. Насквозь изученный Егор показался существом… ну не то чтобы совсем примитивным, но значительно уступающим в душевной сложности ей, Валентине. Не пройдя вместе с ней тернистого пути познания, оставаясь пассивным объектом психологических процедур, он как будто бы резко потерял в цене. Хотя, по мнению посторонних дам, с прекращением пьянства цена Егора Князева, крепкого добытчика и красивого мускулистого мужчины, наоборот, повысилась. Егор даже поведал жене со смехом, как одна вахтерша на работе пыталась его соблазнить… Валентина поразилась, что этот эпизод не вызвал у нее ни малейшего волнения.
Она сохранила мужа себе и отца детям. Она выиграла битву с пьянством Егора. Могла ли она представить, что эта выстраданная победа окажется ей не нужна?
9
Постепенно обживаясь на новом месте, Гадя каждый день утаскивала в общежитие что-нибудь из рейтузов, платков или свитеров, наполнявших клетчатые сумки, которые по-прежнему стояли в МУРе. Мамины кулинарные диковинки она утаскивать раздумала: они как нельзя более способствовали установлению дружеских отношений с новыми сотрудниками.
— Володя, — вот и сейчас окликнула она Яковлева, стараясь, чтобы голос звучал естественно, и отчаянно подавляя ростовское певучее произношение, — будешь пить чай с айвовым вареньем?
Володя Яковлев производил на Галю впечатление особенно выраженной столичной штучки, и она перед ним робела, но именно это и заставляло ее из кожи вон лезть, чтобы обратить на себя его внимание. Когда же он обращал на нее внимание, она начинала тревожиться из-за своей совершенно немосковской внешности, из-за южного акцента и недостаточной служебной грамотности и старалась как можно скорее выскользнуть из его поля зрения… Короче, нет в жизни счастья!
— Я бы с удовольствием, — ответил вежливый Яковлев, — но, к сожалению, не могу. Должен срочно ехать в редакцию «Мира и страны».
Володя Яковлев не подозревал о Галиных страданиях. Он принимал как данность и ее пышноватую для европеизированной столицы фигуру, и ее акцент. Он вообще о ней не думал. К тому же варенье больше всего любил вишневое. Возможно, если бы Галя извлекла из сумки банку с вишневым вареньем, Яковлев и задержался бы: маловероятно, что за то время, пока он попьет чайку с вареньем, редакция «Мира и страны» прекратит свое существование. Однако Гале под руку подвернулось именно айвовое, которое как раз она предпочитала всем остальным сортам… Воистину, нет в жизни счастья!
Редакция русского «Келли» занимала отсек третьего этажа в здании, нафаршированном в основном не редакциями, а фирмами и фирмочками торгового характера. Чтобы достигнуть цели, Володе Яковлеву пришлось потратить уйму времени на возню с пропуском и охранные кордоны. Охранники так бдительно всматривались в его паспорт, словно Володина фотография украшала каждый стенд «Их разыскивает милиция». Забранная матовым стеклом дверь с солидной, украшенной узорами «под орех» ручкой не несла на себе никаких опознавательных знаков. Зато внутри Володя сразу понял, что не ошибся, потому что первое, что бросилось ему в глаза со стены напротив, был портрет Питера Зернова в рамке, перечеркнутый скромной черной лентой. Точно такую же фотографию Володя видел в деле.
Заместитель Зернова Леонид Лопатин, после смерти главного редактора временно, до решения мистера Келли, возглавлявший «Мир и страну», сидел за компьютером, на экране которого как раз горел текст некролога. Лопатин поднялся навстречу Яковлеву и обменялся с ним радушным рукопожатием. Этот блеклый, выцветший пятидесятилетий дядечка с редкими белоснежными волосами, время от времени надевающий толстенные, отливающие радугой и указывающие на старческую дальнозоркость очки, попросил называть его запросто, Леонидом. То ли такова была его журналистская привычка, то ли в редакции «Мира и страны» отчества, на зарубежный манер, вообще игнорировались.
— Нас не запугать! — громко озвучил Лопатин фразу из некролога. — Несмотря на подлое убийство, русская версия «Келли» продолжит выходить с прежней периодичностью. Если они думали, что физическое устранение главного редактора решит их проблемы, они крупно просчитались.
— Кто такие «они»? — с милицейской прямотой спросил Яковлев.
Вместо ответа Лопатин широко обвел рукой стенд, на котором красовались, очевидно, самые удачные номера «Мира и страны»:
— Читайте, Володя, читайте! Любой упомянутый на наших страницах герой имел основания быть недовольным. Все они вместе и каждый в отдельности. Зернов всем мешал.
— Разве за это убивают?
— В Америке — нет. Здесь — да. Россия — самая опасная страна для журналистов, проводящих свои расследования.
— Какие расследования вел Зернов перед тем, как его убили?
— Он не любил распространяться об очередном расследовании прежде, чем оно будет закончено. Черта профессионала: терпеть не мог обнародовать незавершенную работу. Но вся редакция подозревала, что после опубликования списка «Золотой орды» Петя — мы звали его Петром или Петей — займется выяснением источников их богатств. Рискованное занятие, крайне рискованное…
— Могу я попросить вас припомнить в подробностях день убийства?
— Можете. Но, увы, речь может идти только о вечере убийства. С утра Пети не было в редакции: он приехал только часа в четыре и сразу же принялся звонить…
— В вашем редакционном телефоне есть функция записи звонков?
— Да. Я предусмотрел, что вам это понадобится.
Перед Яковлевым легла на стол крохотная магнитофонная кассета, остановленная на середине пленки. Володя взял ее так осторожно, словно на ней сохранились пальцевые отпечатки убийцы, хотя, трезво рассуждая, никаких отпечатков, кроме лопатинских и самого Питера Зернова, там быть не могло.
— Что же было потом?
— Честно говоря, мы за главным редактором не следили. Звонил он, звонили ему… После семи часов он спохватился, посмотрел на часы и попросил меня подбросить его до метро «Китай-город», так как жил на Котельнической набережной. Я согласился.
— Почему он попросил вас, а не поехал сам? Что-то случилось с его машиной?
— У Пети не было машины. С его доходами он легко мог позволить себе личный автомобиль, и растущие расходы на бензин его не пугали, но он предпочитал пользоваться метро: говорил, что метро — самый удобный вид транспорта в Москве, который позволяет ему никуда не опаздывать. Но в тот вечер он очень спешил.
— Почему? Важная встреча?
— Звонок. Кто-то должен был позвонить ему домой ровно в восемь вечера.
— Он не сказал, кто это мог быть?
— Нет. Но могу предположить, что ни с одним его расследованием это связано не было. Когда Петя обронил, что ждет звонка, лицо у него было не деловое, не напряженное, а… скорее, радостное. Я решил, что ему должен звонить старый друг.
— А может, женщина? — Володя сам не ожидал от себя такой реплики. И тотчас получил наказание:
— Как вам такое в голову пришло? Питер был женат, у него было двое детей… Он собирался в ближайшем времени перевезти семью в Москву, и вот, такое несчастье… Безутешная вдова, сироты! Он постоянно носил в бумажнике Норину фотографию!
— Извините, Леонид, что нечаянно нарушил светлый образ покойного, но я обязан был спросить.
Однако то ли Володя прикоснулся к больному месту, то ли заместитель питал к начальнику слишком большое благоговение, только Лопатин замкнулся, и ничего, кроме простых односложных ответов, из него больше выудить не удалось. Разочарованный и слегка злой, Яковлев покинул редакцию «Мира и страны», изъяв на прощание кроме пленки ежедневник покойного, который тот всегда держал на рабочем столе. Чтобы выйти, пришлось проделывать обратную эволюцию с пропуском, и Володя задумался о том, как невесело было здесь работать Зернову. Впрочем, может быть, для него повышенные степени секретности были в порядке вещей?
С трудом откопав наручные часы из-под трех рукавов — пальто, пиджака и свитера, — Володя Яковлев взглянул на циферблат. Время примерно соответствовало тому, в которое Питер Зернов выехал к метро «Китай-город» в машине своего заместителя. Куда теперь: домой или в МУР? В МУРе ждало айвовое варенье, зато дома — полноценный ужин, возможность расслабиться и посмотреть вечерние новости. Изъятые пленка и записная книжка несколько царапали его служебную совесть, но он утешил себя тем, что отвезет и оформит их завтра же с утра.