Когда мы вышли из поезда во второй раз, там стояла повозка, запряженная лошадью, меня подняли в повозку, и мы отправились домой. Через минуту появились Слире и Скюдде, и мы играли в "вертелки" вокруг лошадиных ног и выделывали в воздухе причудливые фигуры.
Дома на втором этаже жила бабушка. Вокруг; нее был такой странный свет. Теперь я знаю, что она всегда нервничала и беспокоилась. Она считала, что она грешница и окружающие должны осуждать ее, она боялась не успеть что-то сделать, боялась сказать что-нибудь не то, боялась, что кто-нибудь будет критиковать ее. Было весело сидеть в углу на ее кухне и смотреть на красивые картины вокруг нее. Когда кто-то подходил к ней, они становились другими, весь узор менялся и становился живым, как змеи, которые обвивали друг друга. Иногда он был теплым, иногда холодным, это зависело от того, кто подходил к ней.
Я "раскачивалась и раскачивалась" между бабушкиными змеями. Я "крутилась" и "пробиралась" сквозь них. Вдруг все менялось, и я взмывала под крышу. Самым интересным было, когда меня ловила световая петля. Тогда можно было прицепиться к ней, она начинала двигаться тихо и медленно, и вдруг крутилась быстрее, как будто я кружилась на карусели, которая вращается во все стороны.
"Тебе нужно пойти поесть". - Бабушка брала меня за руку, поднимала и бормотала, что я сижу, будто приросла к стулу, и что мне вредно сидеть одной вместо того, чтобы играть с другими детьми. Другие дети и подростки были очень рады каждый раз, когда я пропадала где-нибудь в другом месте, тогда им не нужно было брать меня в игру, они могли спокойно играть и не следить за мной.
Играть с другими-детьми я так и не научилась. Я была с ними в том смысле, что я чувствовала себя окруженной множеством других детей. Там были мальчики всех возрастов, девочки, правда, не так много, и все моего возраста. Когда брат приходил из школы, он приводил с собой, по меньшей мере, десять мальчиков, и они играли в большие игры каждый день. Бывало, что игра продолжалась несколько дней, и у нее были очень сложные правила. Папа требовал, чтобы они брали меня в игру, и я часто сидела на стратегически видном месте, а они играли вокруг меня.
Мне это очень нравилось. Я сидела, сжавшись в комок, закутавшись в одежду, мешки или то, что мне попадалось под руку. Все те, кто бегал вокруг меня, кричали и смеялись, падали и ползали, составляли полную палитру света, цветов и линий в атмосфере. Из них создавались красивые фигуры, и я тихо "присасывалась" к ним. Вскоре я вступала в игру, носилась вокруг, "прицеплялась" к воротнику рубашки какого-нибудь бегущего мальчика и уносилась в резвом танце. Было так чудесно ощущать движение и время от времени проноситься сквозь толпу мальчиков, чтобы быстро "приземлиться" по другую сторону от них. Часто я бросалась в их гущу, это было, словно прыгать по льдинам, с одной на другую, снова назад, "прилипнуть" к штанине, к воротнику, к волосам или руке и кружиться, отпустить руку и отлететь в сторону, "нырнуть" обратно и "прицепиться" к новому месту.
Слышался голос: "Где Ирис?" - Мой брат останавливался и оглядывался по сторонам. Он давно уже забыл про меня. Он смотрел на сверток, который лежал в куче посреди площадки: "Там!"
Папа говорил, чтобы он пошел, поднял меня и привел есть. Он шел, а он терпеть не мог этого: я вечно портила все игры. Он бросал в меня комьями земли, я резко поднималась и шла в дом. Когда физическая боль вторгалась в мою реальность, и я не знала, откуда она исходит, я пугалась, атмофера становилась черной и угрожающей, наполненной ужасными масками, которые строили мне рожи. Это было так гадко, что я кричала во все горло, у меня начиналась настоящая "вспышка", и окружающим требовались время и силы, чтобы вывести меня из нее. Никто не понимал, что со мной стряслось, и папа тоже, но если он приходил, и я слышала его голос, все страшные маски останавливались и застывали, чтобы тотчас же распасться на куски, и я снова возвращалась обратно.
Дедушке часто поручали брать меня с собой. Ему поручали чистить кухню, убирать двор, собирать фрукты, выкапывать картошку и делать другие дела для кухни. Он также вязал метлы, делал деревянные башмаки и штопал чулки. Когда я была с ним, было легко, потому что он часто забывал обо мне и пребывал в своем мире. Он напевал про себя или пел вслух, и в воздухе образовывались фигуры. Я шла и шла и... фигуры окружали меня. Мы "отлетали". От земли в небо, снова вниз и снова вверх. Было такое прекрасное чувство - "приземляться" в мягкую вату, "поворачивать" и "взмывать" вверх, как в замедленных съемках, "попадать в облака", чтобы остановиться, повернуть и спуститься вниз снова. Вверх и вниз, вверх и вниз...
"Ирис, вставай, нельзя спать на ходу". - Дедушка говорил со мной, и я видела, как шевелятся его губы. Я вставала на ноги и шла за ним.
У дедушки тоже был свой мир. Он был светлым, и вокруг него всегда была цельная, теплая атмосфера. Он часто шел и мурлыкал себе под нос какую-нибудь грустную мелодию. Он никогда не сердился и не раздражался. Иногда он боялся, но это было не страшно. Больше всего он боялся бабушку, она обращала к нему такие гневные слова, что они разбивали всю его любовь. Ее осколки долго лежали у его ног, после того, как он получал нагоняй. Тогда он смотрел на меня горестным взглядом, но когда он видел мое лицо, эти осколки собирались вместе, и он опять излучал любовь. Он был радостным человеком. Он был доволен своей трудной жизнью, тем, что у него была такая замечательная жена, которая заботилась о доме и о детях, когда они были маленькими, и им не приходилось голодать. Он радовался тому, что он стар, что он может копаться в земле, сидеть и курить сигару над бабушкиными цветами, чтобы уничтожить тлю, надевать жилет, чтобы вылечить простуду или чтобы встретить гостя.
Я часто сидела под его стулом, когда он "размышлял". Когда он сидел так недвижно и рассеянно, что случалось довольно часто, другие считали, что он погрузился в раздумья, но это было не так. Он сидел и уплывал в пространство чувств, которое я могла разделить с ним. Он не замечал меня, но я все время видела его. Он был таким красивым внетелесным существом. Белые, как мел, волосы, темные брови и светло-синие глаза. Он был тонким, почти тощим, и жилистым. На нем был прозрачный легкий оранжевый плащ. Иногда плащ менял цвет и становился бледно-желтым, тогда дедушка делался еще красивее. С ним было иначе, потому что у него не появлялось никаких мыслей, и нечего было перебросить ему. Слире, Скюдде и я могли быть вокруг него, проноситься "сквозь него", и мы часто пытались заставить его играть с нами, но у нас никогда не получалось. Он просто был там и летал вокруг, как на летающем ковре.
Когда дедушка умер, атмосфера его внетелесного существа еще долго оставалась с нами. Иногда я могла "летать" в ней, когда я садилась под стулья, на которых он обычно сидел. К тому времени я поняла разницу между внешним и внутренним миром, но я не могла уразуметь, что он умер, потому что он существовал, и я могла видеть его.
Дедушка крал с дерева сливы для нас, детей. Бабушка не разрешала ему давать нам сливы, она варила из них варенье, компот и джем, и он обещал ей, но когда он сгребал траву вокруг фруктовых деревьев, он тряс дерево, и на землю падало множество слив. Он прятался за зарослями малины и подгребал к себе сливы, засовывал их в большие карманы своих синих штанов и, посвистывая, шел за сарай и созывал нас, детей.
Он давал каждому его порцию, я брала свою, шла и пряталась в беседке из зелени. Ее образовывали густые заросли сирени. Я находила пещеру в живой изгороди, которая становилась для меня хижиной, там лежала куча старых листьев. Я садилась на нее, делала себе спинку из листьев и сидела, как в гамаке. Устроившись поудобней, я начинала смотреть на ветку, которая качалась из стороны в сторону, и вскоре я "проходила" через крону и "уносилась" прочь...
Сначала приходил Скюдде, он брал меня за руку и мы кружились немного. Это так весело: сначала ничего не видишь, или, вернее, все видится, как на картине, а потом смотришь на что-нибудь, и оно становится настоящим. Я смотрела на дымовую трубу и видела ворон, которые жили на ней. Мне было так интересно с ними. Им все было нипочем, и им было легко подражать. Мы взбирались на конек крыши, который мы и они занимали по очереди, мы говорили "кар-кар", чтобы создать цвета. Наше "кар-кар" выглядело по-другому, чем воронье. Их "кар-кар" было как мокрая веревка, которая выскакивала из их горла и разрезала пространство рядом с нами. У Скюдде получались особенные "кар-кар", они были другие, больше похожие на треснувшие пятна. Было интересней пытаться делать так, как он, но у нас не получалось.
Кап-кап... Ой, как я промокла. Пошел сильный дождь и просочился сквозь листву. Я поспешила домой. Мама отругала меня за то, что я промокла. Она дала мне сухую одежду, я заползла под шкаф со своими сливами и съела их.
Эмма была моей. Она называла меня своей маленькой голубкой и никогда не уставала слушать меня. Она отличалась от всех людей, которых я знала. Она была словно подвижная субстанция, большая - большое теплое существо, которое заполняло весь мой мир. С ней я могла играть. Она брала меня, приподнимала, сажала к себе на колени, и я словно входила в гавань с теплой, пузырящейся водой. Я "купалась" в ней. Кувыркалась. Ее голос, хриплый и шершавый, звучал, как какая-то особенная музыка. Все наполнялось внутри меня и снаружи. Словно все было едино, я была во всем и в ней, вокруг нее, "проникала" сквозь нее, и она была со мной. Нам было так весело. Она смеялась и играла со мной. Я видела ее глаза, одновременно мутные и ясные, я "бросалась в них", словно проносилась сквозь длинный-длинный прозрачный луч. Вдруг он раскрывался, и я оказывалась в море щупалец. Я видела руки и ноги, которые двигались вокруг меня, хватали меня, вели меня обратно в тело. Я снова выходила и попадала в другой луч, он исходил от звука: Эмма напевала что-то, и это превращалось в звездное небо, в фейерверк, словно я была окружена множеством искр, и я видела ее рот, откуда все исходило. Я "входила" в него, звуки "отбрасывали" меня, и я "уносилась прочь". Я поворачивалась, старалась попасть обратно, снова ныряла туда, чтобы тотчас быть выброшенной. Эмма подбрасывала меня в воздух, я смеялась, так что мои лучи света разбрызгивались и смешивались с лучами Эммы, и все начиналось снова.
Я проснулась. Я слышала, как Эмма сказала, что наступают сумерки. Я не знала, что это, но я знала, что она возьмет меня за руку, и мы выйдем из дома и пойдем в другой дом. Я знала, что сейчас, начнется что-то очень неприятное, и я не хотела идти, но Эмма осторожно вела меня туда, и я, в конце концов, подчинялась. Кто-то начинал дергать меня, срывать с меня одежду. Я кричала и защищалась. Руки, которые стаскивали с меня одежду, становились жестче, и голос, который я слышала, делал все вокруг меня темным. Словно я оказалась в темной пещере, там было холодно и пустынно, лицо, руки и ноги стали мокрыми, было такое ощущение, как будто я тону в темноте. Спустя мгновение стало пусто и одиноко, и было приятно просто ничего не делать, размахивать руками, идти и идти. Спустя еще мгновение теплые руки завернули, меня во что-то мягкое и теплое, и жизнь опять стала обычной.
Сильная тревога зашевелилась во мне. Эммы не было. Ее не было там, где она была раньше. Словно в воздухе образовалась пустота. Не было голоса, в который можно было влиться, не было рук, которые были такими особенными, и всего прочего, что было связано с ней. Она иногда была в атмосфере, но не так, как раньше. Раньше она была в двух мирах одновременно. Кроме папы, никто не был со мной в обоих мирах. Было так странно, как будто теперь в жизни была пустота. Я могла только жалобно стонать и качать головой. Тогда становилось немного спокойней, и приходили другие побуждения.
Я любила церковь. Старую церковь XI-XII века с самыми старыми в Швеции церковными часами. Я часто приходила туда и забиралась на подоконник. Там было чудное стекло, которое образовывало призмы, и мир напоминал движущуюся массу, которая прибывала и убывала. Я "входила" в этот движущийся мир, он был бутылочного цвета и красивый, как кристалл. Сначала пришел Слире, он покружился и оставил длинные серебристо-зелёные линии, из которых на небе образовались восьмерки, он кричал: "Иди за мной!" Пришел Скюдде и ждал меня. Я "пролетала" между ними, и мы кружились в резвом танце. Мир становился цветным, сверкающим всеми оттенками, прозрачным как лед, но не холодным, мы могли пролететь через него, и образовывалось множество кристаллов, которые после того, как мы "пролетали" мимо, снова сталкивались и получались новые узоры. Снаружи, внутри, новые узоры и цвета, впереди и сзади, мы все засмеялись, остановились, снова разбежались, кинулись вперед, и так много-много раз, пока я не почувствовала, как чьи-то руки схватили меня, спустили на пол и встряхнули. Привратник заметил меня.
Он должен был вырыть могилу, и он взял меня с собой. Я сидела на корточках на краю и смотрела. Вокруг него была такая чудесная атмосфера, он думал все время, и его мысли и фантазии были так ясно видны. Изнутри он был счастливым и радостным человеком, но он не очень хорошо вписывался в общество. Говорили, что он врет по любому поводу, даже тогда, когда нет никакого смысла врать. Говорили, что он врет так, что сам себе не верит, а кто-то заявил, что "врет он или не врет, никто точно сказать не может, но он не в ладах с правдой". Кроме того, он выпивал тайком. Он почти всегда был под градусом. Вокруг него стоял особый запах, и он был как-то особенно возбужден.
Немного раскопав землю, он нашел какие-то черепа. Он поднял их, посмотрел на имена и возраст на надгробных камнях и начал рассказывать самые фантастические истории о людях, которые только можно было придумать. Он рассказывал о баронессах, которых соблазнили шуты, о помещиках, которые сражались на дуэлях, о девушке, которую увел фокусник, и юноше, который пошел за цыганским, табором и был проклят своей семьей.
Его рассказы могли принимать любые формы, было изумительно "входить" в них. Я "видела" всех этих людей в жизни, они были прозрачны по-другому, чем обычные люди, более живые. Они разговаривали друг с другом, я "видела" их фразы, которые плавали между ними, и я была с ними все время, а они не замечали меня. Они хранили много приключений, много тайн. Они ускользали, прятались, крались, вместе воровали минуты, и это было ужасно интересно. Жизнь всех заканчивалась внезапной смертью, и похороны их были собранием заговорщиков и празднеством. После рассказов сторожа мир разрастался, и я видела содержание жизни, я была там и жила, хотя я не являлась частью их реальности, это было совершенно удивительно, и ничего другого не было в моем мире.
"Ирис! Я закончил, и они кричат, что тебе нужно идти домой есть". - Он поставил меня на ноги, погладил меня по голове, повернул меня к небольшому проходу в стене, слегка похлопал по спине и сказал: "Ну, иди домой и поешь, приходи на другой день, я все равно сейчас поеду домой".