— Да, — кручу ручки крана. — Но у неё такой почерк… Обидно сказать, что не могу разобрать. Только комплекс ей повешу, — нет, не могу вот так просто игнорировать присутствие «опасности», поэтому кидаю быстрый взгляд за спину, наблюдая, как парень трет сонные веки, упираясь локтями в стол. Вроде пока тихо. Ничего не предвещает беды, но расслабляться не стоит.
«Я могу тебе скидывать, только лучше ей об этом не знать», — это точно.
— Спасибо, — начинаю промывать вазу, мыльной губкой скользя по стеклу.
«Ты в субботу приезжаешь?»
— Скорее всего, — вздыхаю, вновь обернувшись, и ощущаю легкое напряжение, ибо парень лениво встает со стула, так что ускоряю свои действия:
— Ладно, давайте все вечером в скайпе созвонимся? — предлагаю Остину и слышу одобрительное мычание:
«Ладно, тогда до вечера», — прощается, и у меня не хватает времени, чтобы улыбнуться, ведь Дилан встает рядом, без просьбы пихает меня локтем в сторону от раковины:
— Да, давай, — тараторю, тут же оборвав связь, и сую телефон в карман любимых спальных штанов:
— Тебя вежливости учили? — сегодня я настроена на словесную борьбу, поэтому складываю руки на груди, повернувшись всем телом к О’Брайену, который кладет кружку в раковину:
— Помоешь? — он даже не отошел ото сна, а уже выдает нечто подобное. Пускаю смешок, сощурив веки, и уже какой раз убеждаюсь: он — ребенок. Причем такой мерзкий, противный, как заноза. И мне ясно, что именно такой ребенок будет вести себя нерационально в ситуации, которая ему не по душе, но, черт возьми, нам уже по семнадцать лет. Времена пеленок и памперсов далеко позади.
— У тебя руки есть, сам помоешь, — ворчу, принимаясь продолжать мыть вазу. Дилан сует ладони в серые штаны, перед этим дернув бегунок кофты немного вниз, чтобы открыть белую футболку.
— А вчера ты была покладистой, — хрипит, не откашливаясь, чтобы голос звучал лучше, но, может, это его естественное звучание. Откуда мне знать, стараюсь особо не обращать внимания ни в школе, ни теперь здесь.
— Вчера ты была покладистой, — шепчу, передразнивая и не поднимая на него взгляд.
— И ты мне говоришь о ребячестве? — О’Брайен пускает смешок, переступая с ноги на ногу.
— И ты мне говоришь о ребячестве, — морщусь, закатывая глаза. Отвечаю ему той же монетой.
Не смотрю на его лицо, но ощущаю кожей плеч покалывания его недовольства:
— Ты же в курсе, что…
— Что? — оставляю вазу в раковине, полной мыльной пены, и поворачиваюсь телом к Дилану, поставив одну руку на талию. — Что все спят, а в кармане у тебя нож, приставишь его к моему горлу или типа того? — не прекращаю кривляться, пока передразниваю этого типа. — Чего ты ждешь в ответ на свои замечания? Взрослого отношения? — смотрю в его карие глаза, раздражаясь от такого равнодушия. Он меня вряд ли слушает, а вот мне совсем не хочется затыкаться:
— Знаешь, что я думаю? — складываю руки на груди, уверено качнувшись с пятки на носки. Дилан повторно усмехается и качает головой:
— Не особо интересно.
— А мне неважно, интересно ли тебе, — говорю громко, забывая о спящих взрослых этажом выше. — Я думаю, ты застрявший в развитии ребенок, не умеющий уважать решения своей матери. И её саму вряд ли уважаешь, — вижу, как дергаются его брови, сильно хмурясь, но не останавливаюсь. Всё, довольно. Он в моем доме. И нужно поставить засранца на место, которого у него, кстати, здесь нет, и не будет.
— Ты расстроен, твоя мать с другим мужчиной, окей. Но не моя проблема, что твои родители не построили нормальных отношений, и твоя горящая задница по этому поводу меня не касается. Тебе просто завидно, что твоя мать тратит больше времени с моим отцом, уделяя при этом внимание и мне, а ты в этот момент лишен всего этого. Обиженный ребенок, который эгоистично будет преследовать свои желания. Наверное, у тебя чертовски дерьмовая жизнь, поэтому ты и вымещаешь свою зависть на тех, у кого всё в принципе в порядке, — острый взгляд. Режущий мое сознание, но не останавливаюсь, даже замечая, как парень сжимает пальцами внутреннюю сторону карманов.
— Вот смотрю на тебя и точно убеждаюсь, что твой отец, наверняка, ничем не лучше, вот Лиллиан и психанула. Кому нужен засранный…
Быстро движение руки — и мыльная ваза разбивается об пол возле моих стоп. И звон стекла не вызывает оцепенение. Я дышу так же тяжело, как и Дилан, который напряженно перебирает пальцами ткань штанов, кажется, от такого сильного сжатия вовсе порвет её. Не отрываю взгляда от осколков маминой вазы. Никакого желания молчать, только сильное рвение продолжить атаковать, ведь, твою мать, он разбил её. Поэтому вскидываю голову, уставившись в упор на человека, глаза которого выражают такой же гнев, как и мои. И надеюсь, что в моем взгляде читается вся пылающая ненависть, которая на самом деле жжется в груди уже на протяжении нескольких лет, но не имела возможности выйти до сего момента.
Руки дрожат, и готовлюсь пихнуть со злостью парня, отбрасывая мысли о том, что уподобляюсь такому куску дерьма. Не сейчас. В данный момент мне хочется выблевать всю словарную тошноту, всё, что думаю о нем, что боялась сказать, пока получала подножки и удары в коридорах школы. Я готова разорвать его ногтями.
Но в порыве агрессии здравомыслие уходит в туман, так что не вспоминаю о физическом превосходстве противника, начав тревожиться о своей слабости только в момент, когда Дилан перехватывает меня за локти, с силой дернув в сторону двери.
Это ненормально. Черт, мы же взрослые люди, какого хрена вообще происходит?!
— Эй! — отпираюсь, пытаясь вырвать руки, но парень уверенно тащит меня к входной двери, имея возможность сдерживать одной рукой. Открывает, пихая меня за порог, о который спотыкаюсь, и разворачиваюсь, чтобы рвануть в дом, но наконец привычный страх перед агрессором лишает той самой уверенности, и здравый смысл предательски возвращается, не вовремя напомнив о возможностях О’Брайена. Который вне себя. Он даже не смотрит на меня, перехватывая локоть, и грубо тащит за собой к деревянному причалу.
— Эй! — я упираюсь ногами во влажную после ночи траву, пытаюсь присесть, чтобы ухватиться свободной рукой за землю или корень. Чувствую только, как быстрое дыхание парня заставляет колотиться ноющее сердце. Его руки напряженно, до боли сжимают мой локоть и предплечье.
— Что ты делаешь?! — ругаюсь, пытаясь разжать его пальцы. — Отпусти! — пугает то, куда он ведет меня. Ногами топаю по причалу, понимая, что это уже не смешно, и по вине новой волны страха тон моего голоса сменяется жалким писком:
— Нет, стой, — да, я прошу его остановиться, но Дилан только сжимает губы, повернувшись, чтобы взять меня под руки, а я всячески пытаюсь рвануть назад, не дать ему возможности оторвать мои ноги от деревянной поверхности, что хрустит под нашим давлением.
— Стой, стой, — пищу, рвусь прочь, даже пытаюсь вновь опуститься на колени, но О’Брайен не произносит ни слова, когда грубо «отдирает» меня от досок, заставив кричать:
— Не надо! — так больно пальцы сжимают кожу под руками, что не удается нормально вдохнуть и закричать. Только делаю судорожный вдох перед потерей в невесомости, не успеваю осознать, как он отбрасывает меня в сторону воды, спиной вниз. Больно плюхаюсь о поверхность, тут же охваченная паникой начинаю дергать руками и ногами, чтобы как-то сменить положение тела. Ледяная вода. Темная. Боюсь даже распахнуть веки, чтобы ориентироваться, куда стоит стремиться, где это бледное небо. Беспомощно.
Слава Богу, рядом с причалом мелководье, и мне удается быстро найти ногами песок, а руками схватиться за деревянную ножку. Наглоталась воды. Выныриваю с громким вдохом, прерывающийся на кашель. Еле открываю глаза, внутри которых щиплет от попавшей под веки воды. В носу закололо. Давлюсь, прочищая больное горло, голень правой ноги сводит, а кожа покрывается мурашками при встрече с вроде как легким ветром.
Быстро дышу, широко распахнутыми глазами смотрю перед собой, ногтями цепляясь за край причала. Трясусь больше не от холода, а именно от ужаса перед водной стихией. Волосы липнут к щекам, одежда неприятно покрывает кожу. Стучу зубами, медленно подняв взгляд на Дилана, который сует все ещё дрожащие от напряжения ладони в карманы. Смотрит на меня, не следя за дыханием.
Ледяная вода остужает пыл. Больше никакой злости, что была бы верным помощником в сохранении равнодушия перед противником. Не знаю, насколько затягивается наше молчание, но ясным становится одно — он будет ждать, что я сорвусь первой. Думает, у меня мало терпения? Черт возьми, жизнь под одной крышей с моим отцом на автомате учит тебя терпеть и молчать, так что пошел ты, О’Брайен. Такой мелочью меня не поломать.
Еще секунда пустого надсмотра со стороны парня, полного раздражающей надменности. Знаю, что ему нравится ощущать себя «победителем», поэтому так долго наблюдает за моими попытками крепче ухватиться за причал. Достаточно для удовлетворения эго? Да, так что О’Брайен разворачивается, как ни в чем ни бывало, уходит на берег. Искоса слежу за ним, стиснув зубы, чтобы не обругать вслух. Постараюсь больше не падать настолько низко. Не опускаться до его уровня, а это тяжело, когда иной способ контакта не выходит.
Парень исчезает за дверью дома, моего дома, так что позволяю себе со страхом выдохнуть, прижавшись мокрым лбом к дереву. Успокаиваюсь, набираюсь сил, чтобы трясущиеся от стресса руки смогли поднять меня выше.
Зла моего на этого типа вряд ли хватит.
Без желания идти домой провалялась на траве около получаса. Бледное небо хоть и прячет от меня солнце, но дарит какое-то тепло, так что согреваюсь, вот только в момент сильного дуновения ветра вся скукоживаюсь, начав потирать плечи.
Проверяю состояние телефона. Экран вроде реагирует на прикосновения пальцев, может, ему удалось пережить купание? Надеюсь, через неделю не решит уйти на покой.
Думаю, взрослые уже проснулись, так что не успеваю выпить утренний чай в одиночестве, но от кружки горячего не откажусь. Встаю, босиком бредя к дому, и ушами уже улавливаю голоса Лиллиан и отца. Тяну на себя дверь, тут же проверив внешний вид в зеркале. Выгляжу так, будто просто вышла прогуляться после душа, хотя, если потрогать одежду, то тут же усомнишься в этом варианте объяснения. Ткань сырая и холодная. Хочу миновать кухню, но вспоминаю про осколки вазы, поэтому разворачиваюсь, меняя курс направления. Подхожу к порогу, наблюдая за тем, как Лиллиан раскладывает завтрак на тарелки, при этом не выглядит так, словно ей это тяжело, наоборот, как я понимаю, женщина довольно хозяйственная. Но вот отцу совсем не нравится видеть, как его любимая девушка «надрывается». Знаю, не хочет, чтобы она сбежала от него, посчитав, что мужчине нужна лишь домохозяйка.
Отец читает распечатки своей главы, ручкой правя ошибки или просто меняя некоторые предложения. Взглядом цепляется за меня, подняв брови, будто намекая на свое недовольство по поводу занятости Лиллиан, а женщина стоит у стола, разговаривая с Диланом. И тот ковыряет вилкой омлет, опуская взгляд, еле заметно улыбается, а после шепота матери поднимает глаза, уже шире растянув губы.
— Райли, садись, — Лиллиан довольно кивает на стол. — Меня наконец подпустили к плите, — смеется. Кажется, у неё всегда хорошее настроение. Приятно видеть такого позитивного человека, даже странно, что она — мать Дилана. Хотя, быть может, парень полностью пошел в отца, с которым я не знакома, но наличие синяков на теле женщины вполне четко характеризует его, как личность.
— Спасибо, — благодарю, делая медленные шаги к столу, пока взглядом ищу осколки. Ваза раскололась на две части, можно без труда склеить. В груди ускоряет биение сердце, но ему приходит успокоение, когда внимание останавливается на урне. Вижу части вазы, поэтому неаккуратно убираю влажные волосы за уши, приседая, и начинаю осторожно вынимать крупные осколки.
— Откуда это? — не знаю, как отец замечает, сижу ведь к нему спиной.
— Стояла в маминой комнате, — отвечаю, поднимаясь, когда все три осколка оказываются в руках.
— Выбрось, — мужчина перебирает листы с черновым вариантом текста, а я оглядываюсь, хмуря брови:
— Да нет, тут еще не всё так плохо, — изучаю части вазы. — Можно склеить.
— Это старое барахло, выбрось, — с терпением повторяет отец, но не могу даже подумать о том, чтобы выкинуть мамину любимую вещь, так что продолжаю защищаться:
— Это мамина, — знаю, что за оправдание не сойдет, но для меня это весомый аргумент. Для отца — вряд ли. Он не особо любит вещи, которые принадлежат маме, думаю, всё дело в тяжелом расставании. Но это не повод выкидывать что-то без её разрешения.
— Выбрось! — отец повышает голос, опустив скрепленные листы на стол. Я невольно сжимаю осколки, не морщась от острой боли. Лиллиан обеспокоенно сглатывает, потянувшись рукой через весь стол к мужчине:
— Митчелл… — шепчет с мольбой, но отец сердится из-за непослушания, отчего выражение его лица значительно меняется. Злость даже в кривых губах. Не может отдернуть руку женщины, поэтому резко встает, заставив меня в испуге отойти в противоположную от его намеченного пути сторону. Отец тяжело шагает в коридор, Лиллиан спешит за ним, желая сыну приятного аппетита, но Дилан так же поднимается, быстро направившись за взрослыми. Стою на месте, прижав к груди осколки. Хмурюсь, без желания последовав за всеми, но с кухни не выхожу, только выглядываю из-за двери, видя, как О’Брайен стоит у порога, не спускаясь на террасу. Смотрит за тем, что происходит на улице, и мне удается разглядеть спиной стоящего отца, который зло дергает плечами, разговаривая с Лиллиан, а та поглаживает его спину, с каким-то неясным для меня пониманием сжимает губы, кивая головой.
Неужели, расставание моих родителей было настолько ужасным?
Одежда тяжелая, но не спешу в ванную комнату, чтобы в очередной раз принять незапланированный душ. Сначала надо разобраться с вазой. От кашля усиливается боль в висках, утреннее плаванье не пойдет на «ура» для моего организма. Лоб горячий, даже не касаясь его пальцами, ощущаю жар под кожей. Встаю у столешницы, разложив на поверхности стеклянные кусочки, и тянусь к полкам, в поисках клея. Найти его удается быстро, хорошо, что с канцтоварами проблем в нашем доме нет, а вот с лекарствами, конечно, отдельная история.
Поднимаю глаза на небольшое зеркальце с расписными узорами, что висит над плитой, и оставляю клей, изучая свое больно красное лицо. Невооруженным взглядом видно, даже глаза какие-то туманные. Изо рта выходит жаркий пар. Пальцами убираю локоны волос за уши, немного отходя от дела, чтобы провести дыхательную процедуру. Глубокий вдох. Долгий выдох. Мне это помогает.
— Съешь ложку.
— Горько, мам.
Оглядываюсь на обеденный стол, ощутив, как сердце приятно сжимается, ускоряя течение крови в организме.
Кухня тонет в солнечных лучах раннего утра. Девушка сидит за столом, держит на коленях девочку с непослушными после душа волосами. Та трет сонные веки, всячески морщась и отказываясь принимать чайную ложку в рот, а мать смеется, уверяя:
— Мёд повышает иммунитет, а у тебя слабый организм, — пытается сунуть ложку в ротик, но дочка кривляется, ерзая на коленях:
— Горько! — визжит, вертя головой, отчего воздушные локоны скрывают личико. Девушка делает вид, что пробует мёд, и мычит от удовольствия:
— И вкусно, и полезно, — вновь пытается дать дочери, но та ни в какую.
— Какая ты непослушная девчонка! — девушка фальшиво ругается, отложив ложку, и начинает щекотать девочку, которая не может сопротивляться, поэтому её ворчание сменяется звонким верещанием, и мать пользуется моментом, успев сунуть ложку ей в рот.
— Фу! — кривляется, чмокая губами, языком облизывая их. — Фу!
Девушка смеется, и смех заполняет кухню, лишая помещение тишины.
Никого. Стол пустой. Стулья стоят неровно. Помещение, лишенное того самого солнечного света, ведь за окном еще облачно. Тишина. Уголки моих губ опускаются. Что-то знакомо сжимается в горле, перехватывая мое дыхание, но удается лишить себя горечи. Отгоняю мысли, возвращаясь к вазе. Надо занять себя делом. Не люблю, когда отец злится на меня, так что… Приготовлю им чай, они как-то не успели позавтракать из-за меня.
Контролирую мысли, не позволяя прошлому проникать в сознание, пока тело не совсем здорово. Размякла. Начинаю склеивать кусочки вазы, и, несмотря на полную сосредоточенность, напеваю губами, практически шепотом, мелодию. Не помню слов, но в голове сохранился сам мотив. Может, в её записях есть эта песня?