Забор был глухим, а высматривать бомжа через узкие щели, припав лицом к доскам, казалось глупым, и Валерик с незнакомой девушкой просто стояли на лужайке, глядя друг на друга.
Потом Валерик сказал:
– Валерий, – и протянул руку для рукопожатия, хотя никогда в жизни так прежде не делал. Он понял это, смутился, попробовал убрать руку, но девушка пожала, улыбнулась и сказала:
– Лёля.
Её ладошка была мягкой и прохладной, и это оказалось очень приятно.
– Вы не могли бы меня проводить? – спросила Лёля. И голос у неё тоже был мягким и прохладным, как только что застеленная постель.
– Проводить... – Валерик в растерянности потёр лоб. Его собственная рука была горячей и шершавой, и он подумал про Лерину ладонь: та бывала горячей, но не сухой, как раскалённый песок, а живой, как верхние лепестки огня, или как искажённый, колышущийся над костром воздух. И ещё она была тонкой и рельефной. Неуловимой, но при этом удивительно реальной, состоящей их натянутых, как струны, жил и тоненьких, но жёстких косточек.
– Проводить не могу... К сожалению... У меня ребёнок... Там... – и, отняв ладонь ото лба, Валерик указал на дом.
– Ваш ребёнок? – непонятно для чего уточнила Лёля.
Можно было оскорбиться, но она так легко и открыто улыбалась, что Валерик вдруг почувствовал себя с ней удивительно свободным.
– Нет, – он разулыбался, – племянник. Просто он маленький, спит, а никого больше на даче нет. А хотите, пойдёмте в дом, я вас чаем напою. Кстати, со второго этажа видно дорогу. Попьем чаю и поднимемся посмотрим, ушёл бомж, или нет.
Лёля легко согласилась, и пока шла рядом с Валериком по дорожке, он подумал, что она очень естественная. Настолько естественная, что кажется, будто она была тут тысячу раз.
Он оставил гостью на кухне, а сам пошёл взглянуть на малыша. Данька спал, высунув ножку из кровати. Валерик улыбнулся, и вдруг почувствовал, что Лёля стоит сзади. Она подошла тихо, неслышно, но её присутствие чувствовалось, словно вся она была устроена так, чтобы, не дай бог, не напугать внезапным появлением. Она улыбнулась, увидев малыша, и, почти не глядя, подхватила синие махровые ползунки, кое-как брошенные Лерой на спинку стула. Разгладила их, сложила, и так же, не глядя, вернула обратно.
– Хорошенький! – шепнула Лёля. – Пойдёмте чай пить. Я там чайник уже поставила.
На кухне уже пыхтел чайник. Валерик достал из шкафчика заварку.
– Вы с каких дач? – спросил он через плечо, заваривая чай.
– Я не с дач. Я из лагеря, – ответила Лёля. – Вам чем-нибудь помочь?
– Из лагеря? – у Валерика ёкнуло сердце.
– Да. А что?
– Да нет, ничего. Просто... Ну лес кругом. А вы там... Ну женщины же одни. Страшно.
– Нет, – Лёля засмеялась. – И вообще-то никогда страшно не бывает, я уже второй год езжу. А теперь тем более: спортивный же лагерь. Сплошные тренеры.
– Какие тренеры? – у Валерика в глазах потемнело.
– Ну как какие? – Лёля осторожно поднесла к губам чашку и тихонько втянула в себя глоточек обжигающе горячего чая. – Футболисты, самбисты, дзюдоисты, легкоатлеты... Ну всякие! Какие ещё бывают?
– Ага, – сказал Валерик и сел. – Ага...
Вдруг жара, которая стояла последние дни, стала ощутимой и давящей. Пот потёк у Валерика по спине. Вдруг оказалось, что он всё неверно себе представлял. Он думал, что вечерами Лера сидит у костра в окружении девушек, которые работают воспитателями, хохочет, пьет водку, ест всякую ерунду вроде чипсов...
Он знал, что Леру пригласили в лагерь ди-джеи, но был уверен, что кроме них мужчин там нет... Или почти нет... А Лера не любила останавливаться на том, что первое подвернулось под руку. Ей нужен был выбор.
Нет, конечно, между футболистом, дзюдоистом, самбистом и легкоатлетом Лера выбрать могла. Конечно. И Валерик инстинктивно втянул живот, почувствовав, как при этом жирок собирается в круглые, валиками, складочки.
– А как зовут малыша? – спросила Лера.
– Даня. Валера.
– Как это?
– Ну... Если честно, то его зовут Валера – по паспорту. В смысле, по метрике. По свидетельству. Но мне... мне не нравится. Не очень. И я зову его Даня.
– Такое странное имя, – Лёля, смутившись, глотнула ещё чаю.
– Почему странное? – Валерик снял очки и протёр их краешком футболки: стёкла запотели от поднимающегося над чашкой пара. – Обычное имя.
– Ну потому и странно. Уж слишком оно обычное. Кажется, если и менять, то на что-нибудь эдакое.
– Ну знаете, – Валерик снова попытался отпить чай, но не смог дотронуться губами до кипятка и отодвинул от себя чашку, едва не расплескав, – иногда и Даня – очень необычное имя. В нашей, например, ситуации.
Лёля, казалось, почувствовала его раздражение и испуганно затихла, а Валерик расстроился, что нечаянно расстроил её.
– Давайте посмотрим, вдруг он уже ушёл? – Лёля поднялась, готовая идти на второй этаж. У неё была почти полная чашка чая, и возле лежала надкушенная конфета.
Валерик вздохнул и тоже встал. Они поднялись наверх по деревянной лестнице, и Валерик в который уже раз поразился тому, какой чужой выглядит сверху привычная кухня, перечёркнутая жёлто-сосновыми перекладинами перил.
На втором этаже было душно из-за нагретой крыши, и Валерик поспешил открыть окно. Тут было просторно и пахло деревом и лаком. С одной стороны обшивка была ещё не окончена, и там темнела рубероидом и грубыми необработанными досками изнанка крыши. Валерик очень медленно работал здесь: ему вполне хватало комнат внизу.
Лёля медленно подошла к окну.
– Ушёл, – сказала она, глянув на дорогу.
– И в самом деле, ушёл, – Валерик встал рядом. От Лёли едва различимо пахло ванилью. Вспомнились пышные булочки, которые бабушка пекла им со Львом в детстве. У них был такой же тонкий и привлекательный запах.
– Я пойду... Удачи вам... с малышом.
Дни следующей недели слились в однообразно-бесконечный день. Было жарко и сухо, и Лера каждый вечер уходила в лагерь, а Валерик каждый вечер прислушивался к звукам детской дискотеки. Потом ждал её до темноты. Она возвращалась трезвая, опаздывала редко, но часы без неё всё равно были мучительны.
Изредка, провожая Валерика на работу, Лера целовала его в щёку. Это было всё. И в конце концов Валерик стал задумываться над тем, кто же он ей: брат? дядя сына? родственник мужа? Чем были для неё те поцелуи? Нарушением родственного табу? Вызовом? Демонстрацией "просто-я-так-хочу"? И всё?
А он? Имел ли право он ревновать? Если Лера целовала его, значило это, что она что-то обещает? Валерику казалось – нет. Но он всё равно не мог избавиться от ревности, горечи, обиды. И от ненависти ко всем спортсменам в мире. Мучился виной перед Лёвкой, на женщину которого всю свою жизнь покушался мысленно, и вот – дотрагивался, целовал. Делал то, чего не должен был делать брат, если, конечно, он считает себя настоящим братом. А Валерик считал. И, сам не понимая почему, совсем не винил Льва за бегство.
Миксамёба пока не думала о любви. Ей было слишком жарко и сухо. Она совсем перестала двигаться, покрылась плотной тонкой коркой: словно зачерствела... Её можно было счесть мёртвой, но она жила. Просто не двигалась и не любила.
И вот однажды утром Валерик встал, чтобы идти на работу. В Лериной комнате было тихо. В кои-то веки все спокойно спали. Валерик умылся, оделся, позавтракал и накинул на плечо ремень своей сумки.
Калитка в лес была открыта.
Валерик остановился, нахмурившись. Ему стало тревожно.
Нет, кто угодно мог открыть калитку, но... Он вернулся в дом. Приоткрыл дверь в Лерину комнату.
Даня тихонько сидел в кроватке и смотрел по сторонам весёлыми глазами. А Леры не было. Её смятая, неубранная постель была пуста.
– Гынь! – громко сказал Даня, улыбнулся и хлопнул себя по коленкам.
– Гынь, – согласился Валерик и повернулся, чтобы сходить в баньку проверить, не там ли Лера. Но Даня заплакал. Казалось, он уже насиделся один и теперь хотел быть непременно с кем-нибудь. Валерик снял с плеча сумку и подхватил племянника на руки. Тот сразу успокоился и обслюнявил Валерику шею.
Леры нигде не было.
Валерик вернулся в дом и набрал её номер на мобильном. Прислушался, не зазвонит ли телефон где-нибудь здесь, но телефон не зазвонил. Мало того, Лера сбросила вызов.
Потом от неё пришла СМСка: "Со мной всё в порядке". И номер перестал отвечать совсем.
Ощущение было ужасное. Валерик предполагал, где может быть Лера. Даже знал почти наверняка, чем именно она занимается в данную минуту. И понимал, что раз уж она ушла вот так, тайком, то быстро не вернётся.
Было страшно от мысли, что, прикрой она за собой калитку, он уехал бы на работу, и Данька остался бы в доме совершенно один. Когда Валерик думал об этом, ему начинало казаться, что кто-то водит вверх и вниз по его животу остриём очень холодной сосульки.
Было страшно при мысли о том, что Данька сейчас захочет есть... А Валерик понятия не имел, чем можно его кормить. У него не было ничего специального детского: Даньке всегда хватало Лериной груди, а если она и давала ему что-то ещё, то днём, пока Валерика не было.
На полке под зеркалом валялась белая книжка с грудным малышом на обложке. "Первый год жизни ребёнка", универсальное пособие. Валерик взял книжку, и его руки дрожали, словно предчувствуя неудачу. В таких книгах никогда не бывает написано то, что нужно, твердил себе Валерик.
Даня уже начинал капризничать, а Валерик вычитал только, что полугодовалому малышу можно давать кашу и фрукты. Кашу он варить не умел, потому что не любил есть кашу. А фруктов у него не было.
Валерик уже предчувствовал острый, тревожащий, переливчатый голодный крик, которым Даня зайдётся совсем уже скоро. И тогда он станет палачом и мучителем маленького голодного ребёнка.
Он ещё раз набрал Лерин номер. "Абонент временно..."
Даня стал ворчать. На его лице застыла плаксивая гримаска.
Всё, на что Валерик решился – дать Даньке немного кипячёной воды. Бутылочек и сосок не было: раньше они просто не были нужны. Валерик наливал остуженный кипяток в чайную ложечку и подносил ложечку к Данькиному рту. Тот сначала не понимал, а потом зачмокал губами, стал тянуть в себя, и вдруг почувствовал интерес к новому занятию, даже стал смеяться, фыркнул в ложку, вода разлетелась веером, и малыш окончательно развеселился.
Валерик усадил Даньку в коляску, опустил спинку и выкатил коляску за ворота. Данька сидел спокойно и внимательно рассматривал сосновые ветки, которые плавно покачивались на фоне ярко-голубого неба. Его глаза стали закрываться, и малыш почти сразу уснул.
Валерик шагал к лагерю, толкая перед собой коляску. Каждый шаг разгонял кровь по его жилам, и вместе с кровью в сердце толчок за толчком вливалась злость, и вскоре он чувствовал одну только злость.
Он вошёл в лагерь через калитку возле главных ворот. Справа на высоком фундаменте возвышался домик администрации, но тут было безлюдно. Никто его не остановил.
Впереди, меж сосен, мелькали разноцветные футболки детей. Взрослых не было видно. Валерик катил коляску вперёд. Он пытался сообразить, где может быть Лера. Остались позади низкое здание столовой – единственное кирпичное здание на весь лагерь; спортплощадка с двумя покосившимися баскетбольными щитами и растрескавшимся асфальтом; два ряда умывальников с длинными неглубокими поддонами, больше похожими на поилки для скота. Начались хлипкие дощатые домики с пристроенными застеклёнными верандами. Дети смотрели на Валерика равнодушно. Он думал, что надо попробовать разыскать Леру через кого-то из администрации, но побоялся, что его просто выгонят. И тогда счастливая мысль пришла ему в голову. Он подозвал худенького чернявого мальчишку в футболке с надписью ARSHAVIN и спросил его:
– Прости, ты не знаешь, где найти Лёлю? Она воспитатель.
– Там, – мальчишка равнодушно ткнул пальцем в соседний домик.
Валерик подошёл к домику и остановился, не зная, в какую дверь стучать: в ту, что вела на веранду или в сам дом. Но тут в верандном, ромбами зарешеченном окне, мелькнул Лёлин силуэт, а потом и она сама вышла на ступеньки крохотного крыльца.
– Валерий? – и она подняла брови совершенно как Лера. У Валерика от этого жеста дрогнуло и сжалось сердце – уж очень одна стала похожа на другую.
Путаясь, мямля и потея, покачивая коляску, чтобы Данька не проснулся, Валерик объяснил Лёле, в чём дело. Рассказывая, он называл Леру только сестрой, не упоминал ни её имени, ни Льва, ни вообще каких-нибудь подробностей её жизни. Странно, как Лёля не запуталась, но она не запуталась, а напротив, поняла всё очень быстро.
– Идите на дачу, – велела она тоном, которого нельзя было не слушаться. – Я сейчас подменюсь, и к вам.
И Валерик поплёлся обратно. Коляска подпрыгивала на вылезающих из земли сосновых корнях, кренилась то вправо, то влево, и спящий Данька безвольно мотал головой, как будто уже смирился. И Валерик думал о том, что уже смирился. В горле его стоял комок, глаза смотрели только на ручку коляски, дорожку и корни, вьющиеся под ногами, словно волны застывшей реки. Он смирился с уходом Леры, с собственной беспомощностью и с тем, что ребёнок будет мучатся от голода, когда проснётся. И поэтому Валерик жалел себя и был сам себе гадок.
Лёля пришла почти сразу. Она выглядела серьезной и сосредоточенной, какой Валерик никогда не видел Леру, и ощущение похожести тут же исчезло.
Оказалось, что Леры в лагере сегодня не было. Никто её не видел.
– И вы не видели? – шёпотом, чтобы не разбудить спящего Даньку, спросил Валерик. – И никогда не видели?
– Я же не хожу вечерами пить... – сурово глядя на него, сказала Лёля. – Я тогда не высыпаюсь, у меня потом голова болит. Ну я просто так устроена, что поделаешь... Где у вас овсянка?
Валерик выдал ей коробку с овсяными хлопьями и быстро вернулся во двор: качать Даньку, чтобы тот как можно дольше не просыпался.
И когда коляска проезжала по щепкам, миксамёба тоже вздрагивала и покачивалась. Впрочем, ей не было до этого никакого дела.
Каша сварилась быстро: Валерик даже не ожидал. Лёля положила её в чайное блюдце и перемешивала, остужая. Валерик осторожно спросил:
– А ему такое можно?
Лёля фыркнула в ответ:
– Конечно! Овсянка на воде.
– А почему не на молоке?
– Потому что коровье молоко не всем подходит.
Валерик замолчал, сражённый убедительностью её ответов.
Тут, словно почувствовав запах еды, завозился и проснулся Данька. Не дав ему опомниться, Лёля тут же поднесла ложку каши ему ко рту. Он почмокал губами, схватил несколько разваренных хлопьев и, кажется, оценил.
Ели долго, медленно, хотя Даня, кажется, относился к каше как к игре в "другую еду". Потом Лёля так же долго поила его с ложечки и, наконец, ушла, бросив: "Вы играйте тут, а я ещё вернусь".
Валерик снова почувствовал себя беспомощным, зависимым, как щепка, которую несёт течением.
Но Лёля и правда вернулась через полтора часа. В её руках были два плотно набитых пакета. Она прошла в кухню и стала выгружать на стол коробки с детским питанием, баночки с фруктовыми пюре, какое-то специальное печенье, бутылочки, тарелки и изогнутые пластмассовые ложки.
– Но как? Но откуда? И зачем же вы?.. Валерик терялся от смущения и благодарности.
– Доехала на маршрутке до города и купила в первой же аптеке, – Лёля пожала плечами. – Это было нетрудно. Думаю, вы разберётесь, что и как готовить и когда давать. Тут не сложно. Ну и я, если хотите, буду приходить.
– Спасибо! Спасибо! Конечно, приходите... Ну то есть, даже просто в гости, не помогать...
К следующему утру резко похолодало, и Валерик ещё до завтрака затопил печь.
Лера так и не вернулась, и пришлось звонить на работу и объясняться с Александром Николаевичем. Тот сердился, что Валерик берёт отпуск тогда, когда работы больше всего, но, как всегда, помог.
Лёля появилась на даче после одиннадцати. Она возникла из промозглой хмари, кутаясь в серый, как небо, свитер, и сразу попросила горячего чая и приникла к печке.