Лера шла, и при движении её металлически-коричневая куртка распахивалась. Тогда Валерик мог видеть сиреневую, с розоватым оттенком, футболку. Из-за её девчачьего, мягкого цвета Лера казалась беззащитной и неразвившейся.
Пакет с конфетами она прижимала к груди, словно боялась не донести.
Лев встал. Он надвигался на Леру жестко, как скальпель, готовый взрезать перидий, и заступил ей дорогу. Она молча остановилась и подняла на брата глаза.
– Купила? – резко спросил Лев.
– Купила, – тихо, но с вызовом ответила Лера.
– Ну давай...
– Чего – давай? – её голос дрогнул, горло сжалось в преддверии слез: Валерик ясно это слышал.
– Делись, – Лев издевался.
– Это наши конфеты, – Лера проглотила слёзы. Её голос снова был твёрд. – Мама вернётся домой и вас угостит. Если захочет.
– Скажешь, что сама слопала. Ну ради нас, сестрёнка! М? А то нам денег на конфеты не дают.
Лев протянул руку.
– Дай пройти, – сказала Лера и хотела оттолкнуть его руку, но Лев сделал неуловимое движение и, поднырнув ладонью ей под локоть, вытащил из кармана несколько десяток.
– Отдай! – в отчаянии крикнула Лера, потеряв, наконец, самообладание. Лев улыбнулся и поднял руку с деньгами. Он был высоким, девчонке нечего было и думать о том, чтобы допрыгнуть, но она всё-таки прыгнула два раза, стиснув зубы так сильно, что Валерик слышал, как они скрипнули.
Валерику было больно смотреть. Он подошёл ближе, словно надеялся, что, вспомнив о его присутствии, Лев смягчится. Но наличие лояльного зрителя только раззадорило Льва. Валерик с удивлением увидел, что брат дрожит от нервного возбуждения.
Пакет с конфетами Лера прижимала к себе согнутой рукой. Лев изловчился и дёрнул за краешек, торчащий из-под рукава. Пакет остался на месте, и только кусок целлофана, похожий на растопытрившую ложноножки амёбу, оказался зажат в его пальцах. Лера сильнее прижала руку, удерживая готовые раскатиться конфеты, и попыталась пройти вперёд. Лев снова заступил ей дорогу. Она шагала то вправо, то влево, но никак не могла опередить или обмануть его. Валерик видел, что Лера готова отчаяться.
– Не надо. Пусти её, – тихо сказал он.
Лев, казалось, не услышал.
– Не надо. Пусти её, – Валерик повторил громче и твёрже.
И Лев отступил. Не потому что испугался – Валерик знал это. Он думал, что брат устал от затянувшейся и бессмысленной шутки и только искал повод прекратить её.
Лев отошёл в сторону и дал Лере дорогу. Но она осталась стоять на месте, глядя исподлобья и крепко прижимая к себе рваный пакет.
– Чё вылупилась? – Лев спросил совсем зло. Он начал терять терпение.
Лера разомкнула губы и что-то тихо сказала. Валерик не услышал. Не услышал и Лев.
– Чё?! – повторил он, теряя остатки терпения.
– Деньги, – совладав с голосом, повторила Лера. – Сдачу. Отдай?
Лев опустил руки, разжал пальцы. Три десятки и обрывок целлофанового пакета, закружившись, упали на асфальт. Валерик бросился было поднять их, но едва не упал, споткнувшись о подставленную Львом ногу. Взглянув брату в лицо, он понял, что лучше ему не вмешиваться, и с болью в сердце отступил. Лера стояла у подъезда и смотрела на деньги. Ветер слегка поддевал купюры за краешки, будто намекая, что стоит хозяйке замешкаться, как он подхватит и унесёт их.
Валерик понимал, что Лера выбирает сейчас между двумя позорами: поднять деньги сейчас, на глазах того, кто их бросил, или сказать матери, что не справилась с первым в жизни взрослым заданием.
Ветер дунул сильнее, клочок целлофана взметнулся в воздух, а Лера присела на корточки и подобрала деньги. Когда она наклонилась, одна конфета выскользнула из рваного пакета.
Лера встала и посмотрела на коричневый с золотой кромкой фантик, потом обернулась и с ненавистью глянула на братьев. Подняла ногу и с размаху ударила по конфете. В её движении было столько злости, сколько не было в голосе Льва. Шоколад двумя тёмными крохотными волнами выступил из-под Лериного детского каблука. Она торжествовала, но не долго: конфета прилипла к подошве. Лера стряхивала её, а она никак не желала отлипать. Лев издевательски расхохотался.
Лера стиснула зубы, обняла кулёк обеими руками – чтобы ни одна конфета больше не сбежала – и стала яростно чиркать подошвой о ребро ведущей к подъезду ступеньки. Конфета размазалась о бетон, скомканный безобразный фантик обречённо повис на шоколадно-коричневом месиве... Лера скрылась в подъезде. Лев пожал плечами и молча, гордо подняв голову, пошёл в сторону стадиона. Валерик отправился за ним.
Вечером, когда тетя Ира угостила мальчиков конфетами, Валерик отказался. Тетя Ира ничего не сказала: просто положила конфету обратно в вазочку. Рваный пакет лежал в помойном ведре. На него накидали сверху спитой заварки и картофельных очисток.
Порошок ликогаловых спор, матово-серый, с еле заметным розовым оттенком, припал к напитанной влагой бумаге. Несколько гниющих щепок были брошены внутрь, чтобы обеспечить будущих миксамёб едой. Но Валерик медлил накрыть чашку Петри стеклянной крышкой. Ему не хотелось отрывать глаз от спор. Он знал, что зародыши будущих миксомицетов там, внутри, уже поняли, что время пришло. Ему хотелось бы видеть – сейчас, сразу – как начинает оживать спящая спора. Но он знал, что это невозможно. Нужно было ждать, когда лопнет оболочка и крохотная миксамёба появиться на свет.
Он очень жалел, что не может остаться с пророщенной ликогалой один на один: чтобы видеть, как она развивается, нужен был микроскоп, а у Валерика был лишь бинокуляр, в который миксамёбы могли быть видны лишь при сильном напряжении зрения, да и то всего лишь как крохотные движущиеся точки.
А Валерику хотелось большего.
Лера... Она всё время менялась. Её внутренние движения были для Валерика так же трудноуловимы и так же несомненны, как движения миксамёбы, еле заметной в бинокуляр. Лера была такой же притягательной, неизученной, странной и фантастической – и при этом столь же реальной.
Её было так же трудно понимать.
Валерик подумал: это ведь было по-настоящему смешно – то, что и с Лерой, и с миксами он встретился случайно. Он просто не сопротивлялся естественному ходу жизни.
В выпускном классе Валерик испытывал Танталовы муки. Лев к тому времени уже закончил школу и поступил в университет на ПМК. Это была настоящая мужская специальность, такая модная, такая настоящая. Главное – востребованная. А Валерик более всего жаждал быть мужественным и востребованным. Но по математике у него был шаткий трояк, а без математики на факультете делать было нечего.
Хорошо давались Валерику химия и биология. Там всё всегда было четко, ясно и прозрачно. Он даже не утруждался тем, чтобы учить. Он слушал или читал, понимал и, раз поняв, навсегда укладывал кирпичик понятого в память.
Целый год Валерик метался между желанием и невозможностью учиться вместе со Львом. Он пытался подтянуть математику и нарочито не учил химию, но неизменно получал тройки здесь и "отлично" – там, и, наконец, сдался.
Факультет назывался ХБГ и мужчин тут почти не было.
Здание было старым, с дощатыми щелястыми полами и рассохшимися оконными рамами, со старыми учебными плакатами и чучелами птиц, и с навязчивым оттенком коричневого в каждой аудитории. Валерик поначалу принял место своей учебы таким, какое оно было, но поневоле должен был сравнивать.
Оказалось, что в старом здании нет спортивного зала, и потому студентов-биологов гоняли на физру в третий корпус. Как раз там учился Лев.
Здание ПМК было ненамного моложе корпуса ХБГ. Но потолки тут были выше, полы новее, окна впускали больше света, и стены имели довольно приятный, хоть и немного казённый зелёный оттенок. Даже на стене вместительного холла сохранилось панно с румяной крепкой женщиной со снопом в руках.
Тут легче дышалось и не пахло химикатами. И коридоры тут были заполнены студентами мужского пола.
Валерик и Лев ещё дома сравнили расписания и увидели, что их физкультуры идут одна за другой. Валерика это обрадовало, он ждал встречи с братом, но когда открылась дверь раздевалки и Лев вышел...
Валерик почувствовал себя ущербным. Он был раздавлен. Лев вышел в окружении таких же как он сам, крепких, высоких, мускулистых парней. Казалось, это не математики, а американская команда регби. Валерик тут же потерялся среди них, как в лесу. Мимо плыли могучие торсы. Накачанные мышцы были видны даже под пуловерами и свитерами. Дома Лев потом смеялся над ним, говорил, что у них на потоке подкачанных по пальцам пересчитать, все остальные – совершенно обычные, но Валерик не желал слушать. Ему всё вспоминалась картина в раздевалке. Яркое солнце светило в замазанное белым, забранное решеткой окно, пустые крючки для одежды мерцали крохотными завитыми бликами. ХБГшники переодевались, и каждый раз, когда кто-то взмахивал штаниной или рукавом, в воздух взлетала стайка прозрачных пылинок.
Валерик стянул майку и со стыдом взглянул на свой рыхлый живот, на котором возле светло-вишневой родинки алел крупный белоголовый прыщ. Перевел взгляд на очкарика Серёжу, невозможно худого и сутулого, потом посмотрел на Рому и Диму: среднего роста, с нормальными фигурами, но ничего выдающегося... Наверное, тут, в просторной и пустой раздевалке, которая только что была под завязку забита сильными и большими мужчинами, Валерик впервые ощутил жесточайший стыд от того, что выбрал бабский факультет.
И девочки за стеной взорвались хохотом.
Мучаясь комплексами, он совсем было потерял интерес к биологии, и вот тогда-то миксы нашли его.
Это было после первого курса. Валерик выполнял летнее практическое задание и бродил по лесам, собирая грибы-трутовики, а сентябре, вернувшись в вуз, засел за определители. Большинство грибов он нашёл в справочнике без труда, а вот один, светло-коричневый, подёрнутый легкой белёсой пленкой, определить никак не мог.
– Это не гриб, – раздраженно сказала ему преподаватель. Он поймал её на бегу, в коридоре и, видимо, в неподходящий момент.
– А что? – по инерции спросил Валерик.
– Миксомицет, я думаю. Если хотите узнать наверняка, спросите у Александра Николаевича. Он бывает по четвергам.
Валерик хотел выкинуть странный гриб, но потом в нём пробудилось смутное любопытство. Он ещё не слышал слова "миксомицет".
Кафедра была почти пуста. Работал только один компьютер, и за ним, лицом ко входу, на чёрной вертящейся табуретке сидел молодой человек лет двадцати шести. У него были густые тёмные волосы и приятная внешность голливудского актера, который нравился Лере, но имени которого Валерик из ревности не хотел запоминать.
Молодой человек сидел, глядя в экран и совершенно по-детски опираясь подбородком о кулаки. Поза у него была такой уютной, что Валерику захотелось подойти и усесться рядом.
– Здравствуйте, – чуть кашлянув, сказал Валерик.
– Здра-аствуйте, – тихо и медленно ответил молодой человек, чуть мяукнув на букве "а".
От батарей текло расслабляющее тепло, из открытой форточки струился морозный зимний воздух, яркое солнце вливалось в окно, пахло кофе и свежими булочками.
– Александр Николаевич... – начал было Валерик, предполагая, что этот красивый молодой человек точно не может оказаться микологом, но тот снова блеснул глазами и протянул:
– Да-а.
В его голосе звучали низкие бархатные нотки, похожие на мурлыканье.
– Это вы – Александр Николаевич?
– Да-а. А вы ко мне?
– Да. Наверное. У меня тут – вот, – и Валерик протянул спичечный коробок со странным грибом, похожим на маленький перепечённый кривобокий пирожок.
– Ну, это fuligo, – Александр Николаевич едва взглянул на коробок с грибом. – Миксомицет. Очень у нас распространённый. А в чём вопрос?
– Я думал – гриб, – Валерик растерялся и стал мямлить. – Не нашёл в определителе, решил уточнить...
– Нет, не гриб. Миксомицет, – Александр Николаевич резко и утвердительно кивнул и сразу перестал быть похожим на разомлевшего кота. – А вы как относитесь к миксомицетам?
Валерик растерялся ещё больше: он не знал, что отвечать.
– А как к ним можно относиться? – спросил он. – Это же просто... грибы.
– А вот и не грибы, – Александр Николаевич не смеялся, но смех, казалось, разлился по его фразе, как молоко по блюдцу. Слетая с его губ, слова как-то изогнулись и вывернулись, так что получилась залихватская, задорная рулада. И что-то в этой игривой интонации заставило Валерика слушать.
– А вы знаете, что их открыли совсем недавно? И называли "грибозвери", потому что первую часть жизни они проводят в движении и лишь потом застывают, приняв форму грибов? Знаете, что это одноклеточные, диаметр которых может достигать девяноста сантиметров? Знаете, что они занимаются любовью для удовольствия? Знаете, что передвигаются, решают задачки и управляют роботами? Знаете, что они одни из самых распространённых существ на планете? И что живут везде: и в лесу, и в городе, но их почти никто не замечает... И ещё что они бессмертны. Вот если бы вы всё это знали, у вас было бы к ним отношение.
И преподаватель снова повернулся к компьютеру и снова положил подбородок на кулаки. А у Валерика в груди что-то бухнуло. В голове заметались слова: движутся, любят, решают задачи...
– А как это? – спросил он и всё-таки подсел к преподавателю.
Так он начал изучать миксы. Это было странно, но заразившись чужой увлеченностью, чужой любовью, испытывая жгучий интерес к миксомицетам, он принял решение писать курсовик по ним не из-за этого.
– У тебя почти не будет конкурентов, – сказал Александр Николаевич. – В России миксами никто почти не занимается. Хотя зря. Шняжки, они прикольные.
И вот это побудило Валерика взяться за работу. Он хотел выделяться, и легче всего это казалось сделать там, где не было соперников.
Легче...
Точно так же ему казалось порой, что он влюбился в Леру именно из-за лёгкости выбора. Её просто не надо было выбирать. Она была тут, рядом, о ней можно было заботиться, её можно было видеть каждый день. И даже можно было прислушаться ночью и услышать её дыхание. Валерик часто лежал и прислушивался, и ему казалось, что слышит: из-за закрытой двери – и отделяет от дыхания всех остальных...
Лев часто подшучивал над Лерой. Иногда называл её обидными словами.
Александр Николаевич придумывал для миксомицетов тысячи нелепых имен, говорил про них "шняжки", "пупырки", чёрт знает, что ещё.
А Валерик так не мог. И к Лере, и к миксам он относился серьёзно и уважительно. Он старался называть их правильно. Он ставил их выше себя.
И ему казалось несправедливым, что и Лера, и миксы гораздо охотнее идут к тем, кто ими слегка пренебрегает. Он ревновал. Он был безумно горд и счастлив быть рядом со Львом и рядом с Александром Николаевичем, но именно их считал главными своими соперниками. Валерик хотел победить, чтобы иметь право диктовать свои условия, свои имена и названия.
Валерик закрыл чашку Петри и убрал её в ящик стола: в нижний, который открывать приходилось реже всего. Молодые миксы боялись света.
Спустя две недели Валерик повёз споры в сад. Он уже видел в бинокуляр едва заметное движение чуть вылупившихся миксамёб и хотел взглянуть на это поближе.
На улице было морозно, и, опасаясь, что только зародившаяся жизнь погибнет, Валерик долго кутал чашку Петри в старый шарф, оборачивал целлофановым пакетом и устанавливал на жесткое дно чёрной сумки, которую всегда носил на плече.
Ехать надо было долго: сад располагался на другом конце города. Валерик трясся в холодном трамвае, смотрел на красноносых людей, чьи глаза слезились от морозца, на иней на трамвайном стекле: не узорчатый, грязными иголочками, без затей, на лед, восковыми оплывами покрывший чёрные резинки окон, на пар, вырывавшийся при выдохе изо рта.
От скуки Валерик украдкой старался выдохнуть так, чтобы пар получался погуще, похожим на дым курильщика. Пар получился шикарный: густой и плотный, так что стало даже неудобно перед пассажирами трамвая. Но не успел Валерик устыдиться, как из белого прозрачного воздуха на него вынырнуло фантастически неправильное лицо. Это было лицо молоденького паренька, низкорослого, курчавого, опрятно одетого, и Валерик совершенно беззастенчиво вглядывался, пытаясь понять, откуда же берется ощущение, что оно состоит из двух половин. Потом он понял: глаза. Левый глаз у паренька был большим и блестящим, а правый – маленьким и тусклым. Он был как самодельная кукла, для которой не нашлось двух одинаковых пуговиц.