– Д-да…
– Присядь. – Помощник указал тот на лавку. – Государь занят сейчас. А как освободится – сразу и зайдешь.
Аким слегка покраснел, хотел было сказать, что он может и дольше подождать, ежели государю некогда, но все же решил ничего не говорить. А то подумают еще, что он государю советовать вздумал. И просто присел на лавку. Напротив него в углу сидел воин в кафтане государева холопского полка, а еще двоих он миновал, когда входил в палату. Они стояли снаружи, у двери. Но глаза Акима будто магнитом притягивал не этот дюжий и явно опытный вой, а… широкая лавка, что стояла напротив бюро. Прямо в центре нее лежала алая шапка с околышем из медвежьего меха. Именно там, как Аким знал по слухам и рассказам Митрофана, ранее сиживал знаменитый Немой тать, коий уберег государя от яда, подсыпанного ему подлыми изменниками. Люди баяли, что государь изо всех сил пытался его спасти, даже сам, своими руками, еще до появления дохтуров из царевой лечебницы устраивал ему извержения из желудка, а когда тот все-таки помер – долго горевал и плакал. А затем велел эту лавку никуда из палаты не уносить и положить на нее шапку Немого татя. Ну навроде как он все одно еще здесь и по-прежнему бережет государя…
Тут дверь, противоположная той, через которую вошел Аким, отворилась, и из личной палаты государя вышел высокий светловолосый человек. Аким признал в нем славного государева воеводу боярина-князя и царева зятя Скопина-Шуйского, о коем в войсках просто легенды ходили. Он мгновенно вскочил с лавки и согнулся в низком поклоне.
– Кто таков? – удивленно произнес боярин, останавливаясь и поворачиваясь к молодому государеву помощнику.
– Кузнец и литейщик Аким, – отозвался из угла государев помощник, – по личному государя приглашению.
– Аким? – Воевода на мгновение задумался, а затем его лицо озарила добрая улыбка. – Это ты, что ли, придумал, как новую добрую сталь варить, и в Туле мастерские пистолей колесцовых наладил?
– Я, князь-воевода, – кивнул Аким, выпрямляясь.
Воевода рассмеялся и, шагнув к нему, внезапно обнял его и прижал к своей груди.
– Так то не ты мне, я а тебе кланяться должен, мастер Аким! Такое дело сотворил! От всего русского воинства тебе, мастер, земной поклон…
Поэтому в цареву палату Аким ввалился уже совершенно ошеломленным. Но то, что с ним произошло там, ввергло его в еще большее ошеломление…
– Прошу простить, что заставил ждать, – донесся до Акима голос с дальнего конца коридора.
Аким вынырнул из воспоминаний и поднялся на ноги, развернувшись к стремительно приближающемуся к нему дохтуру, одетому в утянутый множеством завязок белый балахон с длинными рукавами, уже ставший для всех дохтуров чем-то вроде форменного кафтана.
– Нам сегодня попался очень необычный болезный. Вот мы вокруг него и хлопочем… Да чего ж мы стоим, идемте же в мою смотровую палату!
Дохтур развернулся и так же стремительно понеся по коридору к своей палате, по пути велев вывернувшему откуда-то молодому парню в таком же лечебном балахоне, видно ученику, принести им некоего «доброго лечебного взвара».
– Не ожидал тебя сегодня, господин государев розмысл, а то бы уже все приготовил, – сообщил ему главный врачеватель, войдя в свою смотровую палату и сразу же бросившись к высокому деревянному шкапу.
– Так что, нешто не готово еще? – нахмурил брови Аким.
– Да готово все, готово, – придушенно отозвался главный врачеватель, роясь на полках шкапа. – И куды ж оно делось-то?.. – пробормотал он себе под нос. – А, вот! Вот тут все, что государь велел сделать. – Он выволок из шкапа большую папку и бухнул ее на стол.
Аким подошел к столу и склонился над рисунками, которые главный врачеватель принялся доставать из папки.
– Вот – ножи для рассечения плоти числом шесть штук, а тако же пилы, чтобы кость пилить, числом две, тако же ножни, зажимы упругие… – перечислял главный врачеватель, Аким же слушал, разглядывая рисунки и морща лоб. – Мы изначально думали, что нам тех ножей и иного всякого хватит, кои в Падуе вельми добро используют, но затем решено было еще вон энти…
– А размеру они какого должны быть? – прервал излияния главного врачевателя Аким.
– Размеру? – Главный врачеватель озадаченно уставился на рисунки. – А действительно… ведь вон энта пила для кости должна быть куда больше, а энти ножни… – Он замолчал.
В этот момент дверь смотровой палаты отворилась, и на пороге появился ученик с медным подносом, на котором стоял небольшой самовар-сбитенник. Сразу вкусно запахло зверобоем, мятой и липовым цветом…
– О, Никифор, а давай-ка быстренько за дохтуром Саввой, – тут же снова озадачил его главный врачеватель.
Его ученик поставил поднос на стол, аккуратно разлил взвар по глиняным кружкам и только после этого тихо выскользнул из смотровой палаты. Похоже, взрывной ндрав главного врачевателя был ему прекрасно знаком, и за время обучения он уже успел к нему приноровиться…
Дохтур Савва, оказавшийся дюжим мужиком, с длинными, едва не до колен, ручищами, более похожий не на дохтура, а на батюшкиного молотобойца Петрушу, прибыл лишь через полчаса, когда они уже успели испить по паре кружек горячего лечебного взвара.
– О-о, Савва, голубчик мой, как же это мы с вами упустили? – подскочил к нему главный врачеватель, едва только вышеупомянутый дохтур переступил порог смотровой палаты. – Насчет размеру-то ничего не указано. Вот государев розмысл сразу углядел.
– Так исправим щас, – отозвался Савва и, присев к столу, придвинул к себе листы и принялся подписывать рисунки: «1 пядь», «полвершка», «3/4 аршина»…
– Савва у нас самый опытный дохтур-хирург, – пояснил главный врачеватель. – Почитай, под себя заказ дает. Кому, как не ему, лучше всех знать, каковой струмент ему более по руке будет.
Аким усмехнулся.
– Ну, тот струмент, что дохтуру Савве по руке будет, кому другому может и не подойти.
– Ништо, – прогудел от стола Савва, – у всех хирургов руки одинакие. Токмо кажутся разными.
– Савва у нас старший воинский врачеватель, – гордо пояснил главный врачеватель, – да не только в нашей лечебнице, а совсем.
– Воинский? – не понял Аким, и главный врачеватель бросился в пояснения.
Оказывается, трое из десяти дохтуров царских лечебниц в случае войны вместе со своими учениками сразу же отправлялись в войско. Остальные же принимали на себя всех их больных и всю их долю положенной лечебницам государем тяготы. То есть не только прием малоимущих больных, но еще и сбор и заготовку лекарственных трав и кореньев, и летнюю поездку по отдаленным слободам, посадам, деревням и вотчинам для пользования болезных и обучения деревенских лекарей-знахарей и повитух. Много, конечно, таковые поездки в плане обучения дать не могли, но хоть что-то давали. К тому же во время таких поездок дохтура присматривали себе и будущих учеников. Ибо те три ученика, кои сейчас при них состояли, были приняты на шесть лет. Причем, согласно государеву указу, четыре года ученики обучались у одного дохтура, затем переходили на год к другому, затем еще на год к третьему. А потом возвращались к своему первому, главному дохтуру-обучителю, и тот должен был в течение месяца-двух определиться, какой из учеников достоин обучения на дохтура. После чего избранный должен был отправиться на обучение в университет либо еще какую медицинскую школу, а двое остальных получали звание лекаря и могли начинать лечить людей самостоятельно. Так, во всяком случае, выходило из царева указа, а как оно будет на самом деле – пока никто знать не мог. Ну не было пока такого на Руси…
Когда Аким выбрался из лечебницы, уже совсем стемнело. Он глубоко вдохнул морозный воздух и, взобравшись на коня, шагом двинулся вверх по улице, к кремлевскому холму. Там, в Кремле, у него были свои палаты, состоящие ажно (страшно подумать!) из цельных трех горниц. В одной стояла его холостяцкая кровать, другая была вся завалена чертежами и рисунками, а в третьей стоял большой стол и вкруг него кресла. Там государев розмысл совещался со своими помощниками, кои, правда, в Кремле появлялись нечасто. В основном они постоянно пребывали в Туле, где полным ходом шло строительство больших оружейных мастерских, частью которых был и новый, куда более обширный пушечный двор, коий было окончательно решено перенести из Москвы. В столице оставались лишь мастерские по литью колоколов и малая толика мастеров, остальные же – Первой Кузьмин, Семенка Дубинин, Логин Жихарев, Микита Провоторхов во главе с самим великим мастером Андреем Чоховым, за свою жизнь отлившим и немало колоколов, и великие пушки, – отправлялись на поселение в Тулу. Там всем добрым мастерам уже были поставлены добрые казенные избы, выделены земли под сады и огороды и вообще все устроено так, чтобы мастера ни в чем особой нужды не знали. И не только мастера-литейщики, но и иные, кто пищали либо броню добрую ковал, – Давыдов Никита, Вяткины, Харитоновы и другие… Впрочем, большинство ехали не столько в большие мастерские, сколько в малую, к Акиму.
Малая мастерская государева розмысла лишь называлась таковой, а на самом деле включала в себя пять розмысловых изб – пороховую, пушкарскую, пищальную, бронную и белую, коя занималась саблями, пиками, кинжалами и всяким иным белым оружием. Чем занимались остальные, также было ясно из их названий. И по каждой государь поставил Акиму и тому розмыслу, что назначен был во главе каждой из этих изб, вполне конкретную задачу. Например, ученику самого Чохова, Дружине Романову, возглавившему пушкарскую розмысловую избу, было велено думать над тем, чтобы, во-первых, пушки стали бы вельми легки, но от сего ничуть не хрупки, для чего литье пушечное разное спытать и над тем, чтобы его крепче сделать, крепко думать. А тако же и над самой пушкой, дабы в каждом месте ствола пушечного столько бы металлу было, сколько в том месте и потребно, а не более надобного. Во-вторых, такие станки колесные придумать, чтобы пушки прямо на них возились, а не отдельно, как сие ноне принято. И чтоб были те станки дюже прочные, чтобы лошади их рысью по плохой дороге везти могли, и удобные, чтобы пушкари вельми быстро пушки в цель наводили и к стрельбе изготавливали. В-третьих, чтобы лить те новые пушки было бы дюже быстро, удобно и недорого. Пусть даже они и не будут так вельми изукрашены, как до сего принято было. И, в-четвертых, чтобы всего в войске и крепостях было бы не больше шести пушек разного виду. Дабы пушкари, на одном виде пушек добро обученные, приехав куда в другую крепость или к какому другому войску, будучи приставленными к пушке того же виду, сразу же знали, что и как с ими делать, скольки пороху отвешивать и как из них добро стрелять, а не наново к новым пушками привыкали бы…
Очень тогда Дружина задумчивым из государевой палаты выходил. Да и сам Аким над сим крепко задумался. А ведь ему помимо того, что каждой розмысловой избе отдельно поручено было, надо всем им порученным думать велено было. А тако же еще и над многим другим. Как, например, сделать так, чтобы во всех пушечных дворах одинакие пушки делать можно было и ядра, что для всех пушек лили бы, добро, без болтанки в ствол входили бы, но в нем не застревали. Ну и многое другое всякое, не токмо оружия касаемое. Вот, например, ноне он затем в государеву лечебницу ездил, что государь повелел всех своих дохтуров и лекарей доброй принадлежностью оснастить. Лекари должны были промеж собой обсудить, что им надобно, и выдать Акиму заказ в рисунках дюже подробных, а уж он должон был все это в металле воплотить, а потом в государевы лечебницы доставить…
Едва Аким въехал в кремлевские ворота, как его тут же окликнул десятский холопьего полка, чей десяток нес тут караул:
– Господин государев розмысл, тута прибегали сказывать, что тебя царь вельми ждет.
– Давно?
– Да засветло еще…
Аким дал коню шенкеля. Вот ведь незадача, его государь ждет, а он в лечебнице так подзадержался…
Царев помощник Аникей, завидев Акима, буквально вбегающего в двери, успокаивающе взмахнул рукой:
– Ничего, вовремя еще… – и, выскочив из-за своего бюро, распахнул двери царевой личной горницы: – Государь, Аким прибыл!
– Пусть заходит, он-то мне и нужен…
Государь был не один. За большим столом, кроме государя, сидели еще пять человек, в одном из которых Аким узнал самого Хлопка Косолапа, сотского государевой личной сотни, остальные четверо были ему незнакомы, но в троих из них можно было легко угадать иноземцев. Причем, судя по смуглой коже, из южных краев – гишпанцев или венецианцев. Как выяснилось, с последним он угадал…
– Садись, Аким, – пригласил его государь. – Вот познакомься, сие есть великие венецианские стекольных дел мастера с острова Мурано. Это мастер Диколли, это мастер Лоренцо, а это мастер Филоретто… А это, гости мои дорогие, – тут государь слегка поддал в голос насмешку, видно, мастера ему действительно в копеечку обошлись, – сам государев розмысл, что над всякими мастерскими делами первый человек.
Последний присутствующий за столом, очевидно, был толмачом, поскольку вполголоса повторил гостям все, что говорил государь.
– Так вот, Аким, – продолжил между тем царь, – они согласились переехать к нам и открыть у нас свои знатные стекольные мастерские. А тебе надлежит, сдвинув все свои дела, коими ты немедля заняться думал, вельми возможно скоро обеспечить их нужным для сего дела струментом. Ибо двое мастеров решили неподалеку обосноваться, в Гусской волости, а мастеру Филоретто долгий путь предстоит. На Урал-камень.
Венецианец, которого государь упомянул по имени, все это время сидевший за столом с крайне мрачным видом, при этих словах приподнял голову и бросил на государя крайне злобный взгляд. Да и остальные мастера стекольных дел также не выглядели особо радостными. Но государь не обратил на это никакого внимания, спокойно продолжив:
– Посему назначь, когда им завтрева к тебе подойти, и с сим наших гостей отпустим. А то они с дороги, устамшие…
– Так с самого утра пусть и приходят. Аккурат после заутрени, – тут же отозвался Аким.
Гости довольно быстро откланялись. Акиму же государь велел чутка задержаться.
– Ох, намучался я с ними, – выдохнул государь, когда за гостями закрылась дверь. – Вот ведь спеси-то, куды там ляхам…
– Что-то они недовольные, – осторожно заметил Аким.
Государь хмыкнул.
– Еще бы. Они мне заявили, что никаких учеников брать не хотят, потому как их секреты – дело родовое и никому постороннему передаваться не может.
Аким удивленно покачал головой. Эвон оно ка-ак… Нет, у его батюшки также есть секреты, которые он Акиму передавал и учил, но самому Акиму никогда в голову не приходило, что сии секреты никому более знать нельзя. Это ж если так делать, так вообще каждый на своем секрете сидеть будет и совсем в своем мастерстве застынет! К тому же, когда два секрета соединяются, иногда такое великое дело делается… Вот Аким, например, привез из аглицкой земли секрет той печи, что добрую сталь варит, а все ж та сталь не во всем и добра. Зерниста. А другой мастер, Павел из Ряжска, что в Испогань персиянску отправлен был, вызнал там, как еще в старые времена в землях хиндусских получали добрый металл булат, еще раз переплавляя мягкое железо в чашках, в особых горнах, в кои надували воздух мехами, приводящимися в действие водой или волами, гоняемыми по кругу. Отчего в тех горнах ну дюже большой жар образовывался. Тут-то Акима и осенило. А ну как эту зернистую сталь еще раз в таком горне переплавить… Что из этого получится, он пока не знал, поскольку с мастером из Ряжска переговорил только полгода назад и тот пока еще такой горн строил, но очень добрая сталь обещала получиться. А ведь не сведи они эти два секрета вместе – и что бы было? Да ничего…
– И что, так и не возьмут учеников, государь? – спросил Аким.
– Да куда они денутся, – рассмеялся тот. – Двое, что в Гусской волости поселяются, уже согласились. А третий пока кобенится. Ну да я его на Урал-камень загнал и повелел все, что ему для мастерской нужно – лес, камень, кирпич, а также хлебный припас и иное всякое – задорого продавать, а за товар его, наоборот, малую цену давать. Годик помучается и обломается.
Аким понимающе кивнул, а потом осторожно заметил:
– А не сбегут?
– А я никого не держу, – усмехнулся государь. – Они мне каждый в сто тысяч рублей обошлись. Раз в двадцать дороже, чем самый дорогой из иных иноземных мастеров… Так что, коль не хотят в моем государстве жить, пущай сие возвернут, а также все те деньги, что я потратил на то, чтобы их со всеми чадами и домочадцами сюда доставить. Да малую толику штрафа, ну всего-то десятую часть от того, что я им положил, заплатят – и скатертью дорога! Потому как я и людишки мои именно на них и время, и деньги тратили, а не на каких других мастеров, что, может, более покладистыми оказались бы. А так оне люди вольные, я их держать не могу.
Аким округлил рот, невольно восхитившись иезуитской хитрости государя. Эвон как мастеров деньгами окрутил, и не вывернешься. Ох зря оне на царевы сто тыщ позарились, ох зря… А с другой стороны – почему зря? Коль все сделают, как государь велит, так и с деньгами будут, и в почете, и в уважении. И чего кочевряжиться-то?