Утром, накормив Мифа и ежей, я взял мотыль и подошёл к аквариуму. Вокруг ваз валялись чешуйки панцирей, рядом лежали голубые студенистые раки. Они были без всяких признаков жизни.
«Надо же, умерли», — пожалел я.
Потом вынул вазы из аквариума, запихнул в них раков и поставил на подоконник. Клешни сразу повисли, как нераскрывшиеся бутоны цветов.
Некоторое время я работал по хозяйству: пилил дрова, мотыжил грядки. Миф бродил вдоль изгороди, осматривал территорию. Ежата с полчаса около дома перебирали разные корешки и камушки, жевали травинки, грызли прутики, потом вошли в дом, залезли под кровать и уснули.
В полдень я решил приготовить обед. Разжёг печь и пошёл за водой на колонку. Только налил в вёдра воду, слышу отчаянный лай Мифа. Подхожу к калитке, а из дома валит дым, и мой пёс лапой выкатывает из комнаты спящих ежей. Выкатил, подбежал ко мне, стал кусать ботинок. «Смотри, мол, что ты натворил! Пожар устроил!»
— Это не пожар, — успокоил я Мифа. — Просто дрова ещё не разгорелись. Сейчас поправим дело.
Я поставил вёдра и погладил Мифа — поблагодарил за бдительность и извинился за свою оплошность.
Во время обеда у окна раздался шлепок. Я посмотрел на подоконник. В одной вазе рак шевелил усами, другая была пуста, но на полу… ползал второй рак. К нему, подняв иголки, устремился Ростик. Он всегда поднимал иголки, когда видел что-нибудь необычное. Ростик уже раскрыл рот, чтобы цапнуть рака, но я опередил его.
«Чудеса! Ожили!» — покачал я головой, сажая раков снова в аквариум.
А вечером приехал приятель и сказал:
— При линьке раки так выбиваются из сил, что подолгу лежат, точно мёртвые. Я забыл тебя предупредить. Но хорошо, что всё обошлось и твои ежи их не слопали: Я ведь к ним привык, к этим ракам. За ними интересно наблюдать. Хорошо, когда живые существа в доме, верно?
За чаем приятель продолжил:
— У меня ведь тоже, вроде тебя, и собачонка была, и кошка. Собачонку звали Лайма.
Так получилось, что у неё умерли щенки. Она очень переживала, и, чтобы не заболела, я принёс ей котёнка. Подобрал около дома. Ну и вылизывала она его! Прямо как родного! И обучала всему… И знаешь, у котёнка стали вырабатываться собачьи повадки…
— Не гавкал? — пошутил я.
— Нет, но кости обгладывал… А потом этого приёмыша пришлось отдать. Прочитал объявление на столбе: «Потерялся котёнок. Серый с белыми чулками». Точь-в-точь мой. Пришёл по адресу, а там девочка плачет. Ну, конечно, она узнала своего дружка… А теперь у меня вот раки… Хорошо, когда в доме живые существа.
Я согласился с приятелем и, допив чай, обратился к своим питомцам:
— Собирайтесь, ребята! Пора домой!
Ежата сразу заспешили к коробке, в которой я привёз их, Миф схватил поводок.
Зоопарк в моей квартире
В десять лет меня называли «профессиональным выгульщиком собак». В то время мы жили на окраине города в двухэтажном деревянном доме, в котором многие жильцы имели четвероногих друзей.
Вначале в нашем доме было две собаки. Одинокая женщина держала таксу Мотю, а пожилые супруги — полупородистого Антошку. Мотя была круглая, длинная, как кабачок. Хозяйка держала её на диете, хотела сделать поизящней, но таксу с каждым месяцем разносило всё больше, пока она не стала похожа на тыкву. А вот Антошка был худой, несмотря на то, что ел всё подряд.
Жильцы в нашем доме считали Антошку симпатичней Моти.
— Мотя брехливая и наглая, — говорили. — Вечно суёт свой нос, куда её не просят.
Некоторые при этом добавляли:
— Вся в хозяйку.
Антошка, по общему мнению, был тихоня и скромник.
Мне нравились обе собаки. Я их выгуливал попеременно.
Потом в нашем доме появилась третья собака: сосед, живший над нами, привёл к себе бездомного, грязноватого пса и назвал его Додоном. После этого мне, как выгульщику, работы прибавилось, но я только радовался такому повороту событий.
Наш дом слыл одним из самых «собачьих», и всё же ему было далеко до двухэтажки в конце нашей улицы. В том доме собак держали абсолютно все! Там жили заядлые собачники и в их числе дворник дед Игнат и слесарь дядя Костя.
Дед Игнат и его бабка держали Бурана — огромного неуклюжего пса из породы водолазов. У Бурана были длинные висячие уши, мешки под глазами, а лаял он сиплым басом. Как-то я спросил у деда:
— Почему Буран водолаз? Он что, под водой плавать умеет?
— Угу, — протянул дед.
— Наверно, любая собака может под водой плавать, — продолжал я. — Просто не хочет. Чего зря уши мочить!
— Не любая, — проговорил дед. — У Бурана уши так устроены, что в них не попадает вода. Таких собак держат на спасательных станциях, они вытаскивают утопающих. Вот пойдём на речку, посмотришь, как Буран гоняет рыб под водой. И на воде он держится не как все собаки. Крутит хвост винтом и несётся, как моторка. Только вода сзади бурлит. А настырный какой! Не окрикнешь, так по течению и погонит. За ним глаз да глаз нужен. И куда его, ошалелого, тянет, не знаю! Ведь живёт у нас, как сыр в масле. Вон и выглядит, как принц. Ишь, отъелся!
Дед потрепал собаку, и Буран зажмурился, затоптался, завилял хвостом и начал покусывать дедов ботинок.
— Цыц! — прикрикнул дед. — Весь башмак обмусолил.
Буран, обиженный, отошёл, лёг со вздохом, вытянул лапы и положил между ними голову.
Я почесал пса за ушами, он развалился на полу и так закатил глаза, что стали видны белки.
Буран любил поспать; он был редкостным соней, настоящий собачий чемпион по сну. Уляжется на бабкином диване и храпит. Иногда во сне охает, стонет и вздрагивает, или глухо бурчит и лязгает зубами — сны у него были самые разные: и радостные и страшные.
Днём Буран разгуливал по дворам. От нечего делать заглядывал к своему брату Трезору, который жил на соседней улице. Раз пошёл вот так же гулять — его и забрали собаколовы, «люди без сердца», как их называла бабка. Прибежал я его выручать, показываю собаколовам паспорт Бурана, а они и правда «без сердца».
— Ничего не знаем, без ошейника бегал, — говорят. Потом видят, я чуть не реву. — Ладно уж, — говорят, — забирай. Но смотри, ещё раз без ошейника увидим — не отдадим.
«Всё-таки у них есть сердце, — подумал я, — но какое-то железное, вроде механического насоса».
Открыл я клетку, а Буран как прыгнет и давай лизать мне лицо. Казалось, так и говорил: «Ну и натерпелся, брат, я страху».
Дед Игнат научил Бурана возить огромные сани. Зимой купит поленьев на дровяном складе, впряжёт Бурана в сани, и тот тащит тяжёлую кладь к дому.
Много раз мы с ребятами стелили в сани драный тулуп, и Буран катал нас по улице; мчал так, что полозья визжали и за санями крутились снежные спирали, а нас подбрасывало, и мы утыкались носами в мягкие завитки тулупа. Но долго нас Буран не возил. Прокатит раза два, ложится на снег и высовывает язык — показывает, что устал. Но выпряжешь его — начинает носиться с другими собаками как угорелый даже про еду и сон забывает. Или бежит к своему брату и борется с ним до вечера и не устаёт никогда.
Буран вообще не любил с нами играть. Когда был щенком, любил, а подрос — его стало тянуть к взрослым. Позовёт его мальчишка или девчонка, а он делает вид, что не слышит. А если и подойдёт, то нехотя, с сонными глазами и раз двадцать вздохнёт. Ребят постарше ещё слушался, а разных дошколят и не замечал.
Иногда на нашей улице случались стычки. Какой-нибудь мальчишка начнёт говорить со мной заносчиво и грубо, а то ещё и угрозы всякие сыпать. В такие минуты я не махал кулаками, а шёл к деду Игнату и прицеплял Бурану поводок.
А потом прохаживался с ним разок-другой по нашей улице, и, ясное дело, заносчивый мальчишка сразу притихал. Частенько я проделывал этот трюк и без всякого повода, на всякий случай, просто чтоб никто не забывался.
По ночам деду не спалось, он ставил самовар и за чаем разговаривал с Бураном, рассказывая ему про свои стариковские дела. И Буран всегда его внимательно слушал. Наклонит голову набок и ловит каждое слово. Иногда бугорки на его лбу сходились, и он вздыхал. Тогда дед гладил его:
— Ты-то, лохматина, всё понимаешь, я знаю.
Но, если Буран фыркнет, дед закипал:
— Что, не веришь? Будешь спорить со мной? — Потом отойдёт, кинет Бурану кусок сахару и рассказывает дальше.