В этом роскошном теле мне даже дышалось легче, не говоря уже о том, что я чувствовала себя в нем едва ли не богиней.
Странное, почти эйфорическое ощущение.
Выбросив из головы ненужные сейчас мысли, я постучала в двери мастерской.
Открыли мне почти сразу. На пороге обнаружился всклокоченный Мишель. Едва завидев мою фигуру в плаще, он испустил вздох облегчения, смешанного с радостью, и, отступая на шаг, пригласил внутрь.
– Леди, вы мое спасение, – воскликнул он. – Я уже и не надеялся вас дождаться. Роуз ведь не обещала ничего, просто сказала, что побеседует с вами.
Я сбросила с головы капюшон, показывая лицо, и Мишель ахнул:
– Глазам своим не верю. Когда я описывал типаж образа баронессе, то даже не думал, что можно найти столь точное попадание.
– Благодарю, мистер Лонтье, – немного смущенно ответила я. – Роуз отзывалась о вас, как об очень порядочном человеке, и объяснила, о какого рода заработке идет речь.
Играть уж совсем наивную дурочку мне не хотелось, отчего-то казалось, что Мишелю на картине нужен образ уверенной в себе женщины и соблазнительницы. Поэтому изображать трепетную лань было бы излишне.
– Да, – расплылся в улыбке Мишель. – Заказчик платит весьма хорошие деньги и гарантирует анонимность.
– Тогда перейдем прямо к делу, – я сняла плащ и повесила на ближайшую вешалку. – Мои родители весьма строгих нравов, и мне пришлось убегать через окно, чтобы попасть к вам. Поэтому до рассвета мне необходимо вернуться обратно, а раз так, давайте приступим прямо сейчас.
От моей прыти мужчина слегка растерялся, однако, собравшись, пригласил проследовать за ним.
Будучи Роуз, я не единожды бывала в его мастерской. Просторное помещение, заставленное холстами и мольбертами, с вечно витающим запахом краски в воздухе и ярким светом ламп. Однако сегодня они были приглушены до интимно-тусклого.
– Позировать надо здесь, – Мишель указал на постамент наподобие огромной кровати, задрапированный черным мехом.
– Просто лежать? – подходя к ложу и ощупывая бархатный материал подушек, спросила я.
– Красиво лежать, – поправил меня Лонтье.
Несколько мгновений я раздумывала, как именно расположусь на этом меховом великолепии, другие мысли в голову упорно не приходили.
– Где я могу раздеться? – спросила у художника и, получив кивок в сторону ширмы, прошла за нее.
Пока я снимала платье, еще несколько раз задала себе вопрос, а правильно ли поступаю, соблазняясь деньгами и соглашаясь на портрет? Но эти сомнения я отгоняла одно за другим, словно назойливых мух, и продолжала упорно стягивать сначала корсет с нижней юбкой и лифом, а затем и чулки с трусиками.
Как мужчину, Мишеля я абсолютно не стеснялась. Даже будучи Роуз, я бы сумела раздеться перед ним, не дрогнув ни одним мускулом. Почему-то я не воспринимала его как самца. Для меня художник был другом. А у друзей нет пола.
Выйдя из-за ширмы, я подошла к меху и все же растерялась. Присела на край ткани и замерла.
– Удивительное дело, – заметил Лонтье. – Обычно девушки, которые приходят сюда впервые, боятся меня. В вас же не чувствуется страха перед обнажением, скорее наоборот, вам это нравится. Единственное, что вас смущает, это растерянность перед тем, как именно нужно позировать. Сказывается нехватка опыта.
– Это плохо? – вскинув взгляд, уточнила я, удивляясь проницательности художника.
– Нет, как раз нет. Просто непривычно и странно.
Лонтье подошел ближе и принялся объяснять, как мне лечь. Руками он не касался, лишь направлял, при этом неосознанно переходя на “ты”:
– Нужно прилечь набок. В талии более сильный изгиб. Одну ногу выпрями, вторую, наоборот, немного подтяни. Вот так. Отлично. Замри.
Я даже дышать перестала. Поза была вполне удобной, разве что воздух в мастерской оказался слишком прохладен, отчего кожа начала покрываться мурашками.
Мишель отошел на несколько метров, полюбовался моей обнаженной фигурой издалека, а затем принес поднос с маленькими чайными свечами и принялся расставлять их вокруг меня, прямо на черном меху.
– Я хочу, чтобы в твоих глазах отражался огонь, – пояснил он. – Да и сам свет придаст картине пикантности. Ты, главное, сильно не шевелись, иначе воск расплещется прямо на шкуру, или того хуже – огонь перекинется на материал.
Удивительное дело, я смотрела на Мишеля и не узнавала его. Привыкла видеть художника радужным, восторженным, но, едва дело коснулось непосредственной работы, он сосредоточился, подобрался, стал серьезен и собран.
Время текло, я все лежала на постаменте. Свечи медленно прогорали, а художник творил. Мишель рисовал быстро: вначале делал набросок, затем наносил легкие мазки. За кропотливое прорисовывание он даже не брался, лишь отмечал на холсте какие-то одному ему ведомые детали.
Объективно я понимала, что за одну ночь он портрет нарисовать не сумеет, а значит, уже завтра мне придется прийти сюда повторно. Возможно, и послезавтра.
Но за час до рассвета Мишель меня удивил:
– Все, можешь идти. Я запомнил твой образ, думаю, через неделю картина будет готова.
– Что значит «все»? И завтра приходить не нужно?
Он отрицательно покачал головой.
– Завтра ты будешь уже другой. С другим настроением, а значит, уже не такая. Люди меняются каждый день, – он говорил уверенно, при этом неотрывно глядя на холст. – Так что твоя работа сделана, можешь одеваться. А я принесу деньги.
Он вышел из мастерской. Пока его не было, я потушила свечи, сжав между пальцами фитиль. Боли при этом не почувствовала.
Уже за ширмой, пока надевала платье, услышала, как Лонтье вернулся. Судя по звукам, он опять смотрел на картину.
– Ты странная, – послышалось мне. – Выглядишь правильной, красивой, почти идеалом. Но портреты никогда не врут, подойди ближе. Быть может, увидишь сама.
Я оправила юбки, надела туфли и вышла.
Было интересно, что же такого удивительного нарисовал Мишель? Приблизившись к холсту, я с любопытством взглянула на полотно. Оттуда на меня смотрела хищница, дикая и необузданная. Брюнетка на полотне была не просто красивой и изящной девушкой, она казалась вальяжной пантерой, прилегшей отдохнуть, но всего одно мгновение – и она встрепенется, чтобы разодрать глотку любому, кто ей не по нраву. Свечи на портрете давали странный эффект, вокруг нарисованной меня сгущалась дьявольски огненная аура, обжигающая, опасная, агрессивная. Даже взгляд девушки с портрета казался ядовитым.
– Мишель, вы уверены, что заказчик захочет получить именно этот образ на картине? – на мгновение усомнилась я, разглядывая столь атмосферное полотно и вновь переходя с художником на «вы». – Быть может, его стоило немного смягчить?
– Уверен, ему понравится, – после недолгого молчания ответил Лонтье и тут же встрепенулся, отвлекаясь от собственных мыслей: – Вот ваши деньги!
Он протянул мне конверт, который я не преминула забрать.
– Спасибо, – поблагодарила, сжимая пухлый сверток.
Мысленно я уже расплачивалась этой суммой по многочисленным счетам матери и придумывала легенду о богатом поклоннике Бри, который решил анонимно помочь нашей семье.
Мастерскую Мишеля я покинула за час до рассвета, но вот в пойманный экипаж села с просыпающимся чувством легкого голода.
Сейчас он меня не слишком беспокоил, но я знала: уже завтра к ночи мне придется выйти на очередную охоту. Слишком часто за последние дни я пользовалась своей силой, расходуя ценную энергию, но иного выхода у меня не было. Все превращения являлись вынужденной мерой, а голод меж тем подступал. Запахи становились ярче, и я ощущала ароматы даже легких грехов случайных прохожих, но продолжала упрямо идти к дому.
После восхода солнца голод притупится ровно до его заката.
Я пробралась в сад и тихо брела меж ветвей раскидистых кустов. Первые лучи рассвета уже забрезжили, и я впервые кляла себя за нерасторопность и опоздание. Внешность вернулась в обычное состояние, а неподходящее по размеру платье почти мгновенно стало огромным и принялось болтаться по земле подолом.
На этот раз чертыхалась я вслух, но тихо. Будучи в своем привычном теле, на окно второго этажа я бы точно забраться не сумела. Мое тело было слишком слабым для таких физических нагрузок, в отличие от ночного амплуа. Понимая, что теперь мой путь лежит исключительно через первый этаж дома, я побрела к черному ходу, заодно решая, как буду пробираться мимо спален матери и сестер, а после вскрывать заколкой запертую изнутри дверь собственной комнаты.
Выходило, что действовать придется очень и очень тихо. Уже дойдя до заветной двери, я приготовилась надавить на ручку, как почувствовала спиной чей-то взгляд.
Я резко обернулась, благодаря провидение, что на мне сейчас родная внешность.
Позади на тропинке сада стоял Лорн, обнаженный по пояс. Я невольно залюбовалась его телом: мускулистый, подтянутый, излишне красивый, будто внешние недостатки отсутствовали в нем совершенно. Его кожу покрывали капельки пота, выдавая, что детектив совершал утреннюю пробежку, когда наткнулся на меня.
К слову, матушка никогда не запрещала постояльцам гулять по саду, а вот я не рассчитывала встретить Лорна столь ранним утром, тем более в таком виде. Проклиная себя за неосторожность, я выдавила растерянную улыбку.
– Вы весьма умело прикидываетесь днем порядочной вдовой, – заметил мужчина. – Не поделитесь, куда ходили?
Его взгляд блуждал в полах моего темного плаща, из-под которых выбивался низ синего платья. Я нервно сглотнула и сильнее запахнулась. Пока на мне была накидка, Лорн не мог видеть, что наряд мне велик, а значит, оставалась возможность избежать лишних вопросов и придумать достоверную легенду.
– Это абсолютно не ваше дело, куда я хожу, – огрызнулась я, глядя полицейскому в лицо.
– Или к кому? – изогнув бровь, он коварно усмехнулся.
– Намекаете на любовника? – не то чтобы я оскорбилась, но рявкнула весьма агрессивно, про себя отмечая не столь плохую идею выдумать мифического воздыхателя.
– Заметьте, про любовника сказал не я, а вы, – скрестив на груди руки, он подошел ближе. – Хотя, признаться, я сразу догадался, что вы не столь просты, как хотите всем казаться. Слишком уверенный и вызывающий у вас взгляд для той, кто решил похоронить себя под трауром по старику-мужу.
– Решили прочитать мне мораль по поводу неблагопристойного образа жизни? – я скопировала позу, точно так же скрестив руки, и с вызовом взглянула ему в глаза.
Лорн наклонил голову набок и с интересом наблюдал, словно изучая экзотического зверька. Наверное, он думал, я буду смущена тем, что он подловил меня, но я ринулась в бой.
– Кто я такой, чтобы рассказывать вам о правилах этикета и учить морали? Скорее, наоборот, я – последний, кто мог бы это делать! – в его голосе мелькнули странные ноты затаенной грусти, которые, впрочем, были очень тщательно скрыты за ехидством.
Я же не могла этого не отметить и сделала шаг вперед, оказываясь чересчур близко.
– Последний? – я выгнула бровь, почти шипя ему в лицо. Смотрела с вызовом, играя при этом женщину оскорбленную, пойманную на горячем. Пусть думает, что это мой способ защиты, такое наглое и глупое нападение. – Почему же последний?
– Потому что я сам не безгрешен, – улыбка исчезла с лица детектива. От ехидства не осталось и следа. – Мне нравится, что вы не оправдываетесь, что завели любовника. Скорее, я рад этому. Ведь вы тоже имеет право быть по-своему счастливы. Я по-человечески за вас рад, баронесса.
Последнюю фразу детектив произнес слишком тихо, я едва расслышала ее, прежде чем Лорн отступил назад. Нет, не сдаваясь под моим напором, а просто показывая, что разговор окончен.
Признаться, своей неожиданной победе я была не рада – слишком легкой она мне показалась. И, наблюдая, как Лорн бежит по дорожке сада, завершая утреннюю зарядку, я истуканом стояла у дверей черного хода.
Запоздало до меня дошло, как же сильно я рисковала, и как мне в действительности повезло опоздать и попасть под свет солнца за пять минут до этой непредвиденной встречи. Ведь обычно я возвращалась заранее через окно на втором этаже, запрыгивала на подоконник, словно кошка, предварительно подтягиваясь на кованом карнизе. Меня бросило в дрожь, едва представила, что было бы, увидь меня Лорн в образе знойной брюнетки. И как бы я ему это объясняла? И объясняла ли вообще? Вдруг бы он поднял шум, решив, что кто-то грабит дом, и позвал полицейских?
Проглотив комок страха в горле, я вздохнула. Мне нельзя было думать об этом. Не случилось – и слава богу, впредь буду в сотню раз осторожнее и не попадусь так глупо.
Скользнув в дом, я сняла туфли и, стараясь не скрипеть половицами, двинулась на второй этаж. Успешно миновала лестницу, прошмыгнула мимо спальни матери, откуда доносился тихий храп. Очень долго ковырялась в замке собственной комнаты: сказывалось волнение и дрожь в руках. Но едва преграда была повержена и я оказалась в родных пенатах, силы покинули меня. Ноги подкосились, и я буквально рухнула на пол, прислоняясь спиной к стене.
Нервы все же сдали, и я тихо всхлипнула, впервые за долгие годы позволив себе подобную слабость.
Какие-то силы свыше явно берегли меня, иначе не объяснить сегодняшнее везение, ведь еще никогда я не была так близка к провалу.
Самое ужасное, что я понимала, завтра будет еще хуже. В сложившейся ситуации мне бы притихнуть, затаиться и не выходить на охоту как минимум месяца два-три. Но голод… Голод не позволит мне такой непозволительной роскоши.
Пальцы задрожали. Мелкий тремор отбивал чечетку на полу, где лежали руки, а я вспомнила, как пять лет назад впервые довела себя до изнеможения.
Своим первым убийством я справедливо считала смерть бывшего мужа. Пускай его тело и не было похоже на те высушенные трупы, что я оставляла после себя позже, но все равно считала тот миг началом, когда во мне пробудился монстр. Целый год после этого маленькая девочка Роззи считала себя сломанной куклой, которой попользовались и выбросили. Родственники мужа прибрали к рукам наследство, выделив мне лишь жалкие крохи пособия, заставили облачиться в черный наряд и отправили обратно к матери. И если вначале я скучала и плакала по ярким платьям, то вскоре поняла, что траур – это моя защита, моя крепость, где я нахожусь в безопасности.
Никому не была интересна несчастная, носящая мрачные тряпки. А через год, когда я решилась наедине с собой надеть старое красное платье, произошло первое превращение. Стоя у зеркала, я сделалась иной. Мое лицо не было красивым в тот момент, я вообще плохо помню, кем была: брюнеткой или блондинкой. Меня направлял лишь Голод. Я сбежала и долго блуждала по улицам, пока не почувствовала запах хорошо прожаренного стейка. Волшебный аромат вел меня, будто путеводный компас, между улочек и подворотен, и я шла, влекомая им, пока не забрела в тупик.
Там стоял он. Выглядел прилично: дорогая одежда, шляпа-котелок, трость с серебряным набалдашником… Но лучше всего я запомнила его губы, которыми он впивался в почти бессознательную девушку, лежащую под ним с задранным платьем. А дальше провал, я лишь помнила, как после вытирала с рук его кровь о свое красное платье.
Очнувшись утром, я чувствовала себя наилучшим образом. Полной сил и энергии, счастливой, как никогда раньше, и, лишь увидев следы запекшейся крови под ногтями и испорченный наряд, смертельно испугалась. Долго отмывала с тела улики преступления, а после разрезала грязную одежду на лоскуты и сжигала клочок за клочком на заднем дворе с садовым мусором. В газетах так и не появилось ни слова об инциденте, словно и не было ничего той ночью, но я не забывала об этом никогда.
Примерно через полгода я вновь почувствовала приближение Жажды чужой жизни. Это пугало меня, я вновь боялась превращения в монстра и тех поступков, что делаю, будучи им. И я держалась до последнего. Заставляла себя сидеть в комнате, не поддаваться влечению и не сбегать.
Вначале мне было плохо только вечерами, а после состояние стало появляться днем. У меня начался жар, а следом тут же знобило, я не могла есть обычную еду и даже воду пила с трудом. Все, о чем могла думать, это о Голоде и запахах, которых вокруг стало превеликое множество.