ДОЛЬМАНСЕ. Все же приятно порой исполнять то, что намечаешь.
ЭЖЕНИ (краснея). Значит, для совершения... Не хотите ли вы, дорогие наставники, уверить меня, что вам никогда не случалось осуществлять то, что вы нафантазировали?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Мне подчас доводилось.
ЭЖЕНИ. Ну наконец-то!
ДОЛЬМАНСЕ. Какая сообразительная!
ЭЖЕНИ (продолжая). Признайся же, что именно ты замыслила и что после этого предприняла.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ (запинаясь). Как-нибудь, Эжени, я поведаю тебе историю своей жизни. А сейчас лучше нам перейти к просветительству... Иначе ты вытянешь из меня такие откровения...
ЭЖЕНИ. Ладно, вижу, ты любишь меня еще не настолько, чтобы раскрыть свою душу; но ничего, я дождусь назначенного тобой срока; вернемся к прерванному разговору. Скажи, дорогая, кто тот счастливец, которого ты удостоила чести стать хозяином твоих первинок?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Мой брат; он обожал меня с детства; еще в юные годы мы частенько забавлялись, не достигая конечной цели; я пообещала отдаться ему, как только выйду замуж, и сдержала слово; к счастью, супруг мой так ничего и не повредил, так что брат сорвал всё. Мы до сих пор продолжаем нашу интрижку, ни в чем друг друга не стесняя; каждый окунается в восхитительную пучину разврата на стороне; мы оказываем взаимные услуги: я добываю для него женщин, а он знакомит меня с мужчинами.
ЭЖЕНИ. Прекрасно устроились! Но разве инцест – не преступление?
ДОЛЬМАНСЕ. Как можно называть преступными задушевнейшие союзы, предписанные и освященные самой природой! Поразмыслите хоть немного, Эжени: после неисчислимых невзгод, перенесенных земным шаром, могло ли человечество заново воспроизвестись, не прибегая к кровосмесительству? Не находим ли мы множество тому подтверждений даже в книгах, почитаемых христианами? Какое иное средство, кроме инцеста, способствовало бы продолжению рода Адама и Ноя? Поройтесь в документах, изучите людские нравы: в самых различных странах вы обнаружите дозволенный инцест, кое-где даже принимались мудрые законы о кровосмешении как способе укрепления семейных связей. Любовь, как известно, возникает вследствие сходства душ, разве не очевидно, что наивысшее слияние душ достигается именно в отношениях брата и сестры, отца и дочери? Вытеснением инцеста из свода наших нравственных устоев мы обязаны неразумным политикам, опасающимся чрезмерного усиления отдельных семейств; но не до такой же степени мы ослеплены, чтобы принять чьи-то мелкие интересы и амбиции за всеобщие законы природы; спросим у собственного сердца: именно к нему я отсылаю наших педантов-моралистов; обратимся к священнейшему из органов – и признаем: нет на свете ничего нерушимее внутрисемейных плотских уз; довольно ложных иллюзий относительно истинных чувств брата к сестре и отца к дочери. Напрасно и в том, и в другом случае прикрываться маской узаконенной нежности: речь идет о неистовой страсти, вложенной в их сердца природой. Прочь страхи – удвоим, утроим число упоительных кровосмесительных связей, удостоверяясь вновь и вновь: чем ближе родство с вожделенным предметом, тем ярче наслаждение.
Один мой приятель сожительствует с дочерью, которую завел от собственной матери; на прошлой неделе он растлил тринадцатилетнего мальчика, прижитого им от этой дочери; пройдет несколько лет – и этот юноша женится на своей матери; таковы планы моего друга; детям своим он уготовил судьбу, подобную своей; сам он еще достаточно молод и не теряет надежды воспользоваться плодами устроенного им брачного союза. Призадумайтесь, милая Эжени, будь хоть зерно истины в предрассудке, усматривающем зло в этих связях, сколько преступлений вменили бы в вину этому почтенному человеку. Словом, в делах такого рода я всегда придерживаюсь принципа: если бы природа пожелала запретить содомию, инцест, мастурбацию и прочее, то она не позволила бы нам испытывать от этого столько наслаждения. Природа ни за что не потерпела бы того, что действительно наносит ей оскорбление.
ЭЖЕНИ. О, наставники мои, вы просто божественны! Впитывая ваши принципы, я убеждаюсь: настоящих преступлений на земле совсем немного, так что нужно без страха потворствовать любым своим капризам, какими бы необоснованными ни казались они невеждам, которые возмущаются и бьют тревогу по всякому поводу – с присущей им ограниченностью, они путают общественные условности с непреложными законами природы. Все же ответьте, друзья мои, существуют ли поступки совершенно недопустимые – однозначно преступные, пусть даже продиктованы они самой природой? Готова согласиться: она невероятно изобретательна в своем творчестве, награждая склонностями самыми непредсказуемыми, и нередко подталкивает нас на жестокости; если же, поддавшись прихоти, мы уступаем внушениям своенравной матери-природы столь безмерно, что – как я подозреваю – не останавливаемся даже перед покушением на жизнь себе подобных, то в таком случае, надеюсь, вы определяете данное действие как преступление?
ДОЛЬМАНСЕ. Никак не соглашусь с таким предположением, Эжени. Разрушение – один из первейших законов природы, а значит, ничто из ведущего к распаду, не вправе считаться преступным. Оскорбительно ли для природы то, что исправно ей служит? Впрочем, столь лестная для смертного роль разрушителя – не более, чем химера; убийство – далеко не гибель, тот, кто его совершает, лишь варьирует формами; он просто возвращает природе исходные элементы, дабы та, искусной своей рукой, воссоздавала новые существа. Творчество – великая радость для того, кто ему предается; убийство же готовит природе условия для творчества, поставляя ей материалы, которые та мгновенно перерабатывает, так деяние, безрассудно порицаемое глупцами, приобретает ценность в глазах универсальной сей созидательницы. Возведение убийства в ранг преступления – несуразность, порожденная нашей гордыней. Возомнив человека венцом всякого творения, мы забрали себе в голову, что любой ущерб, нанесенный созданию столь возвышенному, непременно явится страшным преступлением, мы сами себе внушили: природа непременно зачахнет, если неповторимый род людской исчезнет с лица земли, хотя в действительности полное уничтожение людей вернет природе частично отобранную ими созидательность, высвобождая энергию, которую она тратит на их размножение. Еще один верх непоследовательности – вы только вдумайтесь, Эжени! – любой честолюбивый правитель без зазрения совести забавляется истреблением врагов, препятствующих его величественным замыслам... жестокие и произвольные законы, столетие за столетием, приговаривают к смерти миллионы индивидуумов... а мы, жалкие незначащие людишки, не имеем права пожертвовать одним-единственным существом ради нашей мести или наших капризов? Не пора ли покончить со смехотворными варварскими запретами, с лихвой наверстывая упущенное под покровом глубочайшей тайны?
ЭЖЕНИ. Конечно... О, как пленит меня ваша мораль... как искушает!.. Но скажите по совести, Дольмансе, баловались вы порой такого рода проделками?
ДОЛЬМАНСЕ. Не допытывайтесь, шалости мои многочисленны и разноообразны – рассказ о них вогнал бы меня в краску. Когда-нибудь, я вам, может, и откроюсь.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Меч правосудия, направляемый нашим коварным проказником, не раз служил произволу его страстей.
ДОЛЬМАНСЕ. Да уж, вряд ли найдется проступок, в котором меня нельзя было бы упрекнуть!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ (бросаясь ему на шею). Божественный!.. Преклоняюсь перед вами!.. Каким умом и смелостью нужно обладать, чтобы решиться изведать все радости и услады! Лишь человеку гениальному уготована честь разрывать любые путы, порожденные невежеством и тупостью. Целуйте меня, вы великолепны!
ДОЛЬМАНСЕ. Будьте откровенны, Эжени, неужели вы никогда не желали чьей-нибудь смерти?
ЭЖЕНИ. О, еще как, всей душой! Каждый день перед моими глазами мелькает одно отвратительное создание, и мне давным-давно хочется свести его в могилу.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Держу пари, я догадываюсь, о ком идет речь.
ЭЖЕНИ. Ты додумалась, кто это?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Твоя мать.
ЭЖЕНИ. Ах! Дай спрятать румянец стыда у тебя на груди!
ДОЛЬМАНСЕ. Ну и сладострастница! Теперь моя очередь вознаградить тебя ласками за силу твоего сердца и ума. (Дольмансе целует все ее тело и легонько похлопывает по ягодицам; от этого он приходит в возбуждение; госпожа де Сент-Анж рукой встряхивает ему член; время от времени пальцы его пробегаются по заду госпожи де Сент-Анж, который та похотливо ему подставляет; чуть придя в себя, Дольмансе продолжает прерванный разговор.) Кстати, отчего бы нам не привести в исполнение сей возвышенный замысел?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Эжени, я тоже в свое время горячо ненавидела и презирала свою мать, но, в отличие от тебя, ни минуты не колебалась.
ЭЖЕНИ. Мне недостает средств.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Скорее, решительности.
ЭЖЕНИ. Какая жалость, что я так малоопытна!
ДОЛЬМАНСЕ. Вы все-таки намерены что-то предпринять, Эжени?
ЭЖЕНИ. Ни перед чем не остановлюсь... Предоставьте мне средства, и тогда увидим!
ДОЛЬМАНСЕ. Вы их получите, Эжени, обещаю; однако предписываю одно условие.
ЭЖЕНИ. Какое же? Неужели существует условие, которое я не в состоянии заключить?
ДОЛЬМАНСЕ. Иди сюда, негодница, поближе: не могу больше сдерживаться; в награду за будущие мои дары подставь очаровательный твой задик, одно преступление непременно должно оплачиваться другим! Иди ко мне!.. А лучше вы обе, ну же, срочно гасите сжигающий нас божественный огонь струями любовной влаги!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Предлагаю хоть немного упорядочить наши оргии – порядок необходим во всем, даже в неистовстве похоти и злобы.
ДОЛЬМАНСЕ. Нет ничего проще... Главная задача, как мне представляется, сбросить сперму самому и доставить нашей милой девочке максимум удовольствия. Для начала я введу ей в попку член, и пока она будет в согнутом положении, вы вволю пощекочете ее с другой стороны; поза, в которую поставлю вас я, позволит ей ответить вам тем же, после чего вы поцелуете друг дружку. После нескольких вторжений в попку малютки мы несколько разнообразим картину. Я, мадам, зайду вам в тыл; Эжени расположится сверху, зажав вашу голову между своих ног, так мне будет удобно пососать ей клитор – и я заставлю малышку излиться во второй раз. Затем я займу прежнюю позицию в ее анусе; вы предоставите мне свои ягодицы взамен ее передка, который она мне предлагала ранее, то есть вы, как это делала она, зажмете ее голову между ваших ног; я пососу дырку вашего зада, подобно тому, как я сосал ее спереди, сначала разрядитесь вы, затем я, тем временем руки мои, обнимая прелестное тельце нашей послушницы и щекоча ей клитор, помогут ей извергнуться одновременно с нами.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Прекрасно, дорогой мой Дольмансе, хотя лично вам, похоже, кое-чего будет недоставать.
ДОЛЬМАНСЕ. Члена в моей собственной жопе? Вы, как всегда, правы, мадам.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ничего, утром как-нибудь обойдемся без оного, а ближе к вечеру на подмогу подоспеет мой брат – он привнесет в наши утехи недостающую полноту. А пока займемся творчеством в данном составе.
ДОЛЬМАНСЕ. Мне хотелось бы, чтобы Эжени меня немножко помастурбировала. (Она исполняет). Да, вот так... чуть проворнее, мое сердечко... всегда держите эту багровую головку обнаженной, никогда не покрывайте ее... чем сильнее вы натянете уздечку, тем мощнее эрекция... Обращайтесь с членом побережнее... Отлично!.. Вот так, готовьте к рабочему состоянию снаряд, который вскоре пробьет вас... Взгляните, какой он воинственный!.. Не прячьте от меня ваш язычок, маленькая плутовка!.. Кладите свои ягодицы на мою правую руку, а левой рукой я пощекочу вам клитор.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Эжени, хочешь доставить ему максимальное удовольствие?
ЭЖЕНИ. Разумеется... Я сделаю все, лишь бы ему было хорошо.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Замечательно! Тогда возьми член в рот и несколько секунд пососи его.
ЭЖЕНИ (делая это). Так правильно?
ДОЛЬМАНСЕ. Восхитительный ротик! Обволакивает теплом!.. По мне, не хуже самой прелестной задницы!.. Мастерицы сладострастия, никогда не отказывайте своим любовникам в этой милости, и вы привяжете их к себе навеки... О гнусный Вседержитель, смотри – посылаю тебя ко всем чертям!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Как ты богохульствуешь, друг мой!
ДОЛЬМАНСЕ. Лучше бы вы придвинули вашу жопу, мадам... Да, сюда, поближе, пока меня сосут, я расцелую ее – напрасно вы дивитесь моим кощунствам: когда у меня твердеет, одно из любимейших моих удовольствий – хулить имя Бога. В такие минуты разум мой, тысячекратно распаленный, еще свирепей ополчается против презренного призрака; так и подмывает изобрести самые действенные способы поношения; голова моя переполняется окаянными мыслями о полном ничтожестве ненавистного и омерзительного этого существа – во мне рождается раздражение, смешанное с желанием тотчас восстановить сей образ, дабы было на что обрушить бешеную свою ярость. Следуя моему примеру, и вы, моя прелесть, удостоверитесь, сколь усиливается чувственность от подобного злоречия. О проклятие!.. Как ни безмерно наслаждение, вижу, пора убираться из ее божественного ротика... иначе там я и оставлю свою сперму!.. Ну-ка, Эжени, располагайтесь, как я вам велел; составим живую картину и все трое окунемся в пьянящий омут ощущений. (Поза выстраивается.)
ЭЖЕНИ. Дорогой мой, боюсь, усилия ваши тщетны! Слишком сильная диспропорция.
ДОЛЬМАНСЕ. Не проходит и дня, чтобы я не содомировал какого-нибудь юнца; не далее, как вчера, ровно за три минуты этим самым орудием я дефлорировал семилетнего мальчишку. Так что смелее, Эжени, смелее!..
ЭЖЕНИ. Ай! Вы меня раздираете!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Поосторожнее с ней, Дольмансе; не забывайте, ведь я за нее отвечаю.
ДОЛЬМАНСЕ. Хорошенько поработайте рукой, мадам, и вы облегчите ее страдания; впрочем, цель уже достигнута, я вошел по самую шерстку.
ЭЖЕНИ. О, небо! Это далось так трудно... Видишь, друг мой, капельки пота у меня на лбу... Господи! Никогда не испытывала такой боли!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Вот, милочка, ты и лишилась девственности, правда наполовину, теперь ты возведена в ранг женщины; ради того, чтобы удостоиться такой чести, стоит немножко помучиться; ну что, мои пальчики хоть немного умиротворяют тебя?
ЭЖЕНИ. Без них я не вытерпела бы такой пытки!.. Ласкай меня, ангел мой... Чувствую, как едва заметно боль моя превращается в наслаждение... Вгоняйте же!.. Дольмансе... Глубже!.. Умираю!..
ДОЛЬМАНСЕ. Ах треклятый Бог, прах тебя возьми! Сменим позу, а то я не выдержу... Где же ваш зад, мадам, заклинаю, поскорее примите позу, о которой я только что говорил. (Все устраиваются, и Дольмансе продолжает.) Здесь попросторней... Как легко проникает мой кол!.. Роскошная у вас жопа, мадам – упоительна ничуть не менее предыдущей!..
ЭЖЕНИ. Я расположилась, как надо, Дольмансе?
ДОЛЬМАНСЕ. Чудесно! Девственная дырочка изумительно открывается передо мной. Готов нарушить свои правила, каюсь; знаю, что это непростительно, ведь такого рода прелести не для моих глаз; но желание преподать этой девчушке первые уроки сладострастия перебивает все доводы рассудка. Хочу, чтобы она истекла соком... хочу истомить ее, насколько это в моих силах... (Начинает ее лизать.)
ЭЖЕНИ. Ах! Он заласкает меня до смерти, не вынесу такого наслаждения!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Я уже на подходе!.. Задвинь мне, Дольмансе!.. Теперь еще разок!.. Всё – извергаюсь!..
ЭЖЕНИ. И я тоже, милая... Ах, мой Боже, как он меня лижет!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Ругайся, маленькая курва!.. Ругайся, ну же!..
ЭЖЕНИ. Эх, пускай сожжет нас Божий гром! Из меня льется!.. Я хмелею от восторга!..
ДОЛЬМАНСЕ. Ну-ка по местам! По местам, я сказал, Эжени!.. Вам меня не одурачить, мои лошадки! (Эжени занимает прежнюю позицию.) Отлично! Вот я снова в главном своем пристанище... и вы, мадам, представьте моим взорам свою заднюю норку, а я всласть пососу ее... Как мне нравится целовать жопу, из которой я едва вынул!.. Позвольте мне вылизать ее как следует, прежде чем сбрасывать сперму в зад вашей подружки... Поверите ли, мадам? На этот раз он вошел без труда!.. Дьявольщина! Вы не представляете, как она обхватывает его, как сжимает!.. Ах, святой Творец, даже употребляя тебя самого, вряд ли я достиг бы такого экстаза!.. Все, готово, больше не сдерживаюсь!.. Сперма течет... я мертв!..