Синяя Борода, или Хуложница и Чернокнижник
Такого не бывает почти — ночная бабочка под солнцем. Золотые, серые, синие блестки — полупрозрачные капельки акварели, Аделаида роняла их торопливо, дрожащей от напряжения рукой. Одна неверная капелька испортит все, а мотылек вот-вот улетит.
И конечно же он улетел, и конечно, с кисточки сорвалась безобразная клякса, когда Аделаида вздрогнула от грубого мужского голоса:
— Эй, красавица!
Встряхнув кистью и печально проследив, как на испорченный рисунок лег веер серых точек, Аделаида неспешно отложила палитру, дощечку с альбомом и только тогда подняла глаза.
Незнакомец был не более уместен под ярким солнцем летнего утра, нежели ночной мотылек. Герой мрачного предания, рассказанного где-то в полуразрушенном древнем замке под предательским лунным светом — таким впервые увидела его Аделаида. Высокий мрачный мужчина, с головы до пят одетый в черное, даже на пальце блестело кольцо с черным камнем, пол-лица закрыто иссиня-черной короткой бородой, и из глаз смотрела тьма. Черты лица настолько правильные, что так и просится на холст этот высокий лоб, прямой и строгий нос, резкий изгиб бровей…
Некоторое время они беззастенчиво разглядывали друг друга.
— Я ищу селение Дерику, — наконец сказал незнакомец. — До него далеко?
— Нет, совсем нет. Идемте, я проведу вас, — Аделаида деловито собрала рисовальные принадлежности.
Незнакомец, однако, не спешил.
— А разве подобает приличной девушке бродить одной по столь безлюдным местам? Говорят, здесь водятся разбойники…
— Вы не бандит, — уверенно сказала Аделаида.
— С чего вы в этом так уверены? — усмехнулся мужчина и свистнул наконец своему спутнику, стоявшему неподалеку и державшему под узды двух коней. Они медленно двинулись вниз по тропинке.
— Я всегда вижу, что у человека на душе, — заявила Аделаида.
Незнакомец хмыкнул.
— Ведьму, что ли, я повстречал?
— Нет, всего лишь художницу.
— И что же вы увидели в моей душе?
Аделаида даже остановилась, чтобы посмотреть на него внимательней.
— Вы не злой. Вы всего лишь… темный.
— А это не одно и то же?
— Не знаю…
Откуда-то сбоку, из кустов, выскочила собака, большая, черная и курчавая, виляя хвостом, ткнулась носом в руку мужчины и стала внимательно обнюхивать Аделаиду.
— Сино, ко мне! Как вас зовут?
Вопросы он задавал резким, властным тоном господина, разговаривающего с холопом, или судьи, допрашивающего подозреваемого. Грубиян, даже не соизволивший представиться первым, как того требовала вежливость!
— Вот Дерика, — вместо ответа сказала Аделаида — Доброго пути.
И свернула на боковую тропинку. Дом ее отца стоял на отшибе, у самой реки, маленькой и прыткой, но не сказать, чтоб чистой — вверх по течению меньше чем в получасе пути раскинулся шумный городок Прува. Отец часто рисовал на берегу, Аделаида и сейчас углядела меж ив ярко-белое пятно его рубашки. С парадного входа дом приветствовал гостей роскошным цветником. Само крыльцо обрамляли кусты сирени и роз, а дальше пестрым многоцветным одеялом расползлись маки, ирисы, гвоздики и все-все-все другие цветы, саженцы которых только смогла добыть мама. По вынесенной из детства привычке Аделаида оглядела цветник придирчиво, тщась найти необычную расцветку, или форму лепестка, что-то такое, что захотелось бы зарисовать…
— А-аа, хитрюга! Прямо к обеду явилась, — закричала с крыльца сестра. — Как всегда, от готовки сбежала, а кушать — так тут как тут!
— Вы сами не хотите есть то, что я готовлю, — напомнила Аделаида, ныряя в блаженную прохладу передней комнаты. Пахло свежим хлебом и грибной похлебкой, заставив Аделаиду вспомнить, что у нее с самого утра крошки во рту не было
Сестра расхохоталась:
— О да! В прошлый раз твою стряпню смог сьесть только Нил и, по-моему, это был подвиг, достойный рыцарского звания…
— Давно я не пользовалась своим правом старшей сестры поколотить языкастую младшенькую!
Сестра показала язык и бросилась бежать по лестнице.
— Я тебя нарисую, — угрожала Аделаида — и это будет такой страшный портрет, такой страшный, что любой, кто его увидит, при одном упоминании твоего имени будет закрывать глаза и плакать, и вся женихи за пять миль станут обходить наш дом…
— Они уже за десять миль его обходят, учуяв запах твоей каши!
— Девочки, не ссорьтесь, лучше позовите папу! — закричала с кухни мать.
Когда обед уже подходил к концу, в дверь постучали.
Бьянка вскочила первая:
— Я открою!
Вернулась сестра как-то робко, бочком, на ее лице было смущение и растерянность, а следом вошел давешний незнакомец в черном.
Он умел производить неприятное впечатление, этот человек. Отец медленно поднялся из-за стола, его глаза расширились, а рука крепко, до набухших вен, сжала, как оружие, ложку. Мамино лицо сделалось неподвижным, со сжатыми губами, что значило тревогу, папин подмастерье Нил попятился на заскрипевшем стуле и даже у старой служанки Надин недоуменно оплыла вниз толстая нижняя губа.
— Я прошу прощения за столь неурочное вторжение, — первым заговорил незнакомец, отдав легкий поклон. Извинения в его басистом голосе не было, скорее снисходительная уверенность в оказываемой чести. — Я слышал, здесь живет художник Теодор Ребер?
— Это я, — наклонил голову отец. — Чем могу быть полезен, милостивый сударь?
— Я хочу заказать портрет.
— Что ж, что ж… — несколько растерянный, отец вышел из-за стола, сделал приглашающий жест — прошу в мой кабинет, там мы сможем обсудить детали… хм…
— Кто это? Он какой-то… страшный… — жалобно сказала Бьянка, глядя на закрывшуюся дверь.
— А по-моему, симпатичный.
— Никогда не понимала твоих вкусов. И что же в нем симпатичного?
— Ты заметила, какие у него яркие глаза? Ровный нос, вообще черты очень правильные, гордая осанка, сильные плечи… мне кажется, этот человек знаком с воинским искусством не понаслышке. Любопытно было бы посмотреть… Я хочу его нарисовать!
— А по-моему, ничего особенного, — поспешил высказать свое мнение Нил, папин подмастерье.
— Похоже, знатная птица, — сказала мама. — И одежда, и как держится… И не местный, судя по акценту. Видите, девочки, имя вашего отца уже известно даже за пределами Прувы…
Спустя довольно долгое время отец вышел с озабоченным лицом, отозвал Аделаиду в соседнюю комнату.
— Ты с ним знакома? — спросил тяжелым злым тоном, какой от него слышали редко.
— Сегодня утром мы встретились у Птичьего холма, он спросил, как добраться до Дерики, — пожала плечами Адель. — А что?
— Сколько раз тебе говорить, не смей одна ходить так далеко! Дома запру! Он хочет, чтобы его портрет писала ты!
Аделаида расплылась в улыбке и захлопала в ладоши, не обращая внимания на папину мрачность.
— Ты что, совсем дура? — спросил он — Или тебе мать плохо обьяснила, с какой целью знатные господа могут заинтересоваться хорошенькой поселяночкой?
— Отец, ну ты что? Я же буду работать в твоей мастерской, Бьянку приглашу для компании или Нила, если так боишься…
— Ненавижу эту сволочь титулованную, — прошипел отец.
Аделаида наклонила голову. Она хорошо поняла, о чем это он. Мама рассказала ей, когда она подросла, почему отец, знаменитый художник, был вынужден с женой и двухлетней дочерью бежать из столицы, из страны, прятаться, сменить имя… Нельзя бить морду герцогу. Даже если он пытается снасильничать твою жену.
Бьянка, родившаяся много позже, до сих пор оставалась в неведении относительно прошлого родителей. Сестренка такая наивная, впечатлительная… и, чего уж там греха таить, болтушка.
— Все будет хорошо, отец. Я буду осторожна…
Теодор резко сбросил ее руку.
— Не уговаривай! Я… я уже сказал „да“!
Его обрамленное светлой бородой загорелое лицо стремительно заливал румянец.
— Я не хотел! Я был возмущен, у меня кулаки чесались… Почему?! Как? Не понимаю… По-моему, он колдун, этот проходимец…
— Все будет хорошо, — повторила Аделаида. — Положись на меня. Ты ведь говорил, что я хорошо разбираюсь в людях?
— Ты, моя дорогая доченька, сейчас поднимешься в комнату Бьянки, найдешь альбом с ее детскими рисунками, предьявишь нашему гостю и этим обоснуешь свое „нет“.
— Хорошо, — легко согласилась Аделаида. Отец даже насторожился такой уступчивостью, но она уже взбежала наверх по лестнице.
Гость с отцом ждали ее в кабинете. Она вошла с неуверенной улыбкой, прижимая к груди старый альбом. Отмыть пальцы от пятнышек краски за столь короткий срок было невозможно, но Аделаида попыталась. Торопливо расплела короткую косу, стянула соломенно-желтые волосы в узел на затылке — прическу, более подобающую знатной даме. Открыла коробочку собственноручно изготовленной голубой пудры, совсем чуть-чуть коснулась ею век. Глаза так выглядели усталыми, но, по крайней мере, это подчеркивало их синеву.
— Прежде чем нанять меня, — сказала Аделаида незнакомцу, протягивая альбом. — Вы должны ознакомиться с уровнем моего мастерства, дабы потом избежать жестокого разочарования.
Мужчина неспешно открыл верхний лист. Аделаида сдерживалась, но улыбка то и дело пыталась запрыгнуть на ее губы. К чему ложная скромность? Если ты умеешь что-то делать действительно хорошо, этим сложно не гордиться. Не может же художник, по-сокольи зрячий ко всему вокруг, быть слеп в отношении мастерства собственных картин?
Отец, вначале тоже усмехавшийся в усы, вдруг посерьезнел, а потом с такой яростью взглянул на дочь, что ей стало не по себе.
Гость молчал, очень медленно перелистывая страницы. Лицо сделалось отрешенно-задумчивым.
— Да… — только и сказал он наконец.
— Что, простите? — не выдержала Аделаида.
— Когда мы сможем приступить к работе?
— А когда у вас есть время?
— Я совершенно свободен.
— Тогда я в вашем распоряжении, если хотите, можем начать сейчас… — пробормотала Аделаида, сокрушенная с одной стороны, холодной реакцией незнакомца, с другой — бешенством отца, жгучий взгляд которого она чувствовала даже спиной и вздрагивала, ожидая взрыва — Теодор дышал сипло и сквозь зубы так, будто вот-вот на кого-нибудь бросится.
В мастерской, как обычно, хозяйствовал бардак. Маме и Бьянке оскорблять уборкой священный Творческий Хаос строго запрещалось, а отцу с Аделаидой и так хорошо было. Теодор редко писал портреты, в последний раз год назад, дочку местного купца. Зарабатывал в основном пейзажами и натюрмортами, своими и Аделаиды, которые продавал в Пруве, где, пожалуй, даже стал знаменит. И церковь сельскую расписал, после чего в нее аж из самого городка зачастили гости. Проблема была в том, что гостя, чьего имени Аделаида до сих пор не знала, даже некуда было посадить.
„Это не будет лучшая из моих работ“ — мрачно подумала она, когда незнакомца наконец удалось усадить на притащенный Нилом стул с высокой резной спинкой в потоке света, льющемся с широкого окна мастерской.
— Обопритесь на спинку… да, вот так… — теперь она смущалась, обращаясь к незнакомцу. Ее оскорбляла его надменная снисходительность, этот прищур глаз и насмешливая складочка у рта. Отец был прав, конечно, на что этому человеку портрет кисти неизвестной девчонки… Аделаида уже негодовала, больше на себя, за то, что решилась на подобное „развлечение“. Подготавливала холст нарочно медленно, неохотно. Мастерская готовилась вступиться за честь хозяйки. В бок незнакомцу целился обломанный и острый край рамы из-под старого мольберта, на полу коварно ждали блестящий гвоздик, сломанная кисточка, парочка скользких абрикосовых косточек, над головою гостя с полочки собирался свалиться в лицо насквозь красками заляпанный фартук…
— Я ведь даже не спросила, чей портрет имею честь писать, — сказала Аделаида, когда молчание стало уже неприлично-долгим.
— О, конечно, я должен просить прощения за эту невежливость. Позвольте представиться — мужчина встал и церемонно поклонился — Себастьян Аделард, барон Анвенский к вашим услугам. Ваше имя мне уже знакомо.
— И что же ваша милость хочет увидеть на холсте? — Аделаида уже знала, что он увидит и чувствовала разгорающееся вдохновение. Чуть полнее щеки, чуть по-другому брови, но самое трудное — правильное выражение глаз. И да, работать надо быстро, чтобы поскорей избавиться от нежелательного знакомства. За несколько дней, пожалуй, управимся — непросто создать то, глядя на что замирают и молчат. На созданное для издевки много времени тратить не стоит.
— Вы сказали, что видите душу человека. Так нарисуйте, что вы видите.
— А вы не боитесь, что вам может не понравится то, что я увижу?
— Я мало чего боюсь, — заверил барон.
— Поверните ваше лицо к окну немного… Нет, не так, чуть-чуть или даже вот так… — Аделаида подошла и уже даже протянула руку, чтобы приподнять баронов подбородок, но вовремя опомнилась, отступила. Она привыкла к нахальной бесцеремонности семьи и ближайшего круга друзей и понятия не имела, как правильно следует держать себя художнику с посторонними господами, да еще с такими благородными. Смущенно спряталась за мольберт. Вначале — глаза, если уж они получатся, то об остальном беспокоиться не нужно. Глаза и еще лицо, которое должно быть живым и выразительным, на тщательную прорисовку всего остального времени нет, будет грубовато, впрочем, если погрузить во тьму всю картину, кроме краешка…
Нил неуютно крутился в уголке мастерской, что-то там размашисто докрашивал, косясь на барона.
— Брысь отсюда! — сказал тот подмастерью.
— А? Что? — растерялся парень.
— Брысь, я сказал! Ты здесь не нужен, — барон сверкнул черными глазами и подмастерье молчаливо предпочел оставить пост, который, как Аделаида подозревала, ему навязал Теодор.
— Чем вам помешал Нил, ваша светлость?
— Ваш отец мне не доверяет и приставил охрану. А вы?
— Я еще слишком мало вас знаю, чтобы судить, — уклончиво ответила Аделаида.
— А говорили, что видите душу…
— Да далась вам эта фраза! Я ж не ясновидица… — Аделаида закусила губу. Он задел ее самолюбие — Вы будто тоскуете о чем-то. Туча черная вокруг и не дает вам радоваться… Вы не преступник, вам не чуждо слово „честь“… но если кто-то встанет у вас на дороге, если вам, чтобы достичь цели, потребуется раздавить кого-то, вы… вы это сделаете. Ну, я угадала? Я же что-то угадала?
— Может быть.
Вбежала Бьянка с подносом, на котором стоял графин с компотом и тарелка со свежевыпеченным печеньем:
— Мама передала и велела спросить, возможно, вам еще что-нибудь нужно? А вы издалека к нам прибыли? У нас тут редко бывают путешественники. Наш трактирщик, говорят, скоро совсем разорится… — Бьянка любопытно, как птичка, склонив голову набок, рассматривала необычного гостя, держалась поодаль, но болтала охотно, барон отвечал вежливо, хоть и коротко, поглядывая то на нее, то на Адель, будто сравнивал. Непохожи… Бьянка — в мать. Курносая, каштановые завитки обрамляют круглое, с нежным румянцем белокожее личико, глаза — темно-карие, ярко блестящие. Птичка, чей талант — щебетать, так же, как Аделаидин — рисовать, заговорит любого, как в легендах русалочьи девы, вот уже и мрачный гость сверкнул в улыбке ослеельно-белыми на фоне черной бороды зубами.
Аделаида больше похожа на отца, высокая, худая, с темным загаром на лице, которое упорно не хотела прятать от любимого солнца под зонтами и шляпками, волосы желтые, но летом выгорают почти до белизны, отцовы синие глаза под длинными бесцветными ресницами. Если на Бьянку обращают внимание, как на хорошенькую, то на Адель — скорее как на странную.
Она была благодарна сестре за то, что та развлекала гостя за нее. Это позволило полностью сосредоточиться на работе, Аделаида терпеть не могла, когда ее отвлекали во время рисования. А в мастерскую постоянно кто-то заглядывал: мама, Нил, Надин, отец, каждый находил какой-то повод, все о чем-то переговаривались, Адель спешила все больше.
— Вот и все… Я, наверное, слишком надолго вас задержала… Надеюсь, мы продолжим завтра, если, конечно, вы найдете время…