— Да я только и хотел это узнать… — потерянно сказал Москаленко. — Я ведь тоже выстрелы слышал, да подумал, что мне показалось. А ты — человек опытный. Спасибо, сынок, извини.
Следующим в мысленном списке Михаила Матвеевича значился водитель, сержант Круглов, проживавший неподалеку, на Портовой, как и один из исчезнувших — Сергиенко. Подумав, старик решил идти к нему, но передумал и начал все же с Сергиенко.
Дверь сразу, не спрашивая кто, открыла молодая, черноволосая женщина с косынкой на голове. Увидев на пороге не того, кого ожидала, она как-то сразу осунулась, недружелюбно поинтересовалась, в чем дело.
Михаил Матвеевич, даже и не делая попытки войти в квартиру, сказал, что он отец депутата Москаленко, а в настоящий момент ищет тех, кто хоть что-нибудь может знать о его сыне и тех людях, которые были вместе с ним прошлым вечером на деловой встрече.
Женщина молча посторонилась, пропустила старика в тесную прихожую и закрыла за ним дверь.
— Я только что вернулась с комбината, — сказала она. — Там тоже никто ничего не знает. Правда, сказали, что в конце той недели на срочном собрании акционеров уволили директора Филиппа Алексеевича Савельева, а нового пока так и не назначили.
— Филиппа сняли?! — воскликнул Москаленко. — А почему ж… нет, я ничего не знал, и Миша промолчал… Господи, что происходит?
— Вот, сняли. А они все, мой Николай, другие, ваш, получается, сын тоже, отправились к Кирееву, чтобы договориться сделать все по закону, а не как чья-то левая нога захочет. Договорились… — Она стянула с головы косынку и, прижав ее к глазам, всхлипнула.
— Погодите, — заторопился Москаленко, — вдруг все еще совсем не так плохо! Да мало ли?..
— А на комбинате все уже говорят о ночной стрельбе. Шесть человек с комбината домой не вернулись и на работу сегодня не вышли…
— Подождите, не плачьте. Я сейчас схожу к тому человеку, кто вчера выезжал на место, где стреляли. Дайте мне номер вашего телефона, я позвоню, когда будут новости.
Очень тяжелое ощущение осталось у Михаила Матвеевича после этого разговора. Оказывается, весь город знает о перестрелке, а в милиции уверяют, будто где-то петарды взрывали. Чем они там занимаются?
…Сержант Круглов проживал в однокомнатной квартире вдвоем с матерью. Он отсыпался после ночного дежурства. И когда Вера Тимофеевна, как она назвалась Михаилу Матвеевичу, разбудила сына, тот вышел на кухню, где сидел в ожидании Москаленко, в полосатой, под тельняшку, майке и мятых тренировочных штанах. Кивнул, здороваясь, сел и закурил из пачки «Приму». Посмотрел выжидающе.
— Сереж, извини старика, что мешаю тебе отдыхать. Прошу тебя, ответь на парочку вопросов, и я сразу уйду. Можно?
Парень посмотрел на мать, потом на гостя и снова кивнул.
— Вы вчера с лейтенантом Замошкиным выезжали на происшествие, да? Ну, по поводу стрельбы.
— Было дело. Только я в машине сидел.
— А лейтенант?
— Его не пустили на территорию, — засмеялся Сергей. — Он побазарил с охраной — их там трое было. Затем один ушел, потом вернулся и позвал лейтенанта к себе в будку, где они составили рапорт. И все.
— А на территорию он ходил? Осматривал место происшествия? — с надеждой спросил Москаленко.
— Я ж говорю, тот позвал, а мой пошел. Может, и ходил на территорию, только я в машине сидел, не видел. А чего случилось?
— Очень большая беда могла произойти… Скорее всего уже произошла. Я недавно был у Шкодина, он мне про рапорт ваш подробно пересказал. В нем написано, что вы провели тщательный осмотр виллы и прилегающей территории, а вот место на свалке, где охрана взрывала петарды, не смогли проверить из-за темноты. И ваши подписи стоят. Как и тех троих охранников.
— Какая еще свалка? Мы и не собирались никуда больше ехать. А что вы говорите про беду? Какая беда?
— Вчера к этому Кирееву приезжали семь человек. Вместе с моим сыном, депутатом Москаленко. И никто из них домой не вернулся. И на работу тоже не вышел. Исчезли люди. А тут еще эта перестрелка.
— Ни фига себе! — Сергей придавил в пепельнице окурок и вынул из пачки следующую сигарету.
— Ты бы не дымил, — попросила мать.
— Погоди! В рапорте я подписался… А как же иначе? Мы же вдвоем выезжали. Но только про осмотр я ничего сказать не могу. Может, лейтенант и ходил, его долго не было.
Про пятьдесят долларов, которые Замошкин вручил ему после окончания дежурства, объяснив, что это от хозяина виллы — за беспокойство, Круглов решил ничего не говорить. Вообще-то, это было странно, раньше никто «за беспокойство» ему еще ни разу не платил. А какое беспокойство? Нет, надо у Замошкина сперва спросить, а уж потом вякать про доллары. А лучше вообще ничего не знать — не было, и все!
Москаленко заметил, что, если судить по выражению лица парня, в его душе происходила какая-то внутренняя борьба, но в конце концов в глазах появилось решительное выражение, словно тот пришел к определенному решению.
— Вот и все, больше ничего не могу сказать. Так что извиняйте.
Сергей сунул обратно в пачку назакуренную сигарету, поднялся и ушел в ванную не прощаясь. Михаил Матвеевич понял, что парень явно что-то недоговаривает, но настаивать с расспросами не стал. Тем более что и мать Сергея смотрела на него теперь уже с непонятной враждебностью, будто он собирался оставить несчастье в ее доме после своего ухода.
Москаленко поднялся и, кивнув ей, молча покинул квартиру.
…Лейтенанта Замошкина дома не оказалось, он вместе с женой куда-то уехал. Об этом Михаилу Матвеевичу сообщила соседка после того, как он безуспешно топтался у запертой двери минут десять, нажимая на дверной звонок.
— Уехали они, мил-человек, — сообщила ему пожилая и, видимо, очень любопытная соседка. — Машинку свою завел, и они уехали. А ты им кто будешь? Не родственник?
— Нет, я по делу пришел… Вы не знаете, скоро они вернутся?
— А кто ж их, молодых-то, знает? Завели тарахтелку и — усви стали!
Михаилу Матвеевичу осталось только вернуться в отдел милиции со всем тем, пусть и небольшим, грузом информации, который он успел добыть за прошедшие полдня.
4
На обитой дерматином двери начальника ОВД «Правобережный», на втором этаже, висела черная стеклянная табличка с золотыми буквами — «Веселко Степан Лаврентьевич». И больше ничего — ни должности, ни звания. Видимо, предполагалось, что посетители и так должны понимать, чья это дверь.
Москаленко постучал, услышал голос: «Войдите!» — и открыл дверь в кабинет. Подполковник милиции стоял у окна с телефонной трубкой в руке и смотрел во двор.
— Слушаюсь, — сказал он в трубку и аккуратно положил ее на аппарат. Затем поднял взгляд на посетителя, сухо спросил: — По какому делу?
— Разрешите присесть, товарищ подполковник?
— Садитесь, — бросил начальник и сел сам.
— Я по поводу ночного эпизода…
— Опять про стрельбу, что ли? — поморщился подполковник. — А вам разве дежурный не дал разъяснений? Я же приказал ему! В чем дело? — И он схватил трубку внутренней связи.
— Не торопитесь, Степан Лаврентьевич, — жестом остановил его Москаленко. — Тут, я вижу, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Душа, понимаете, болит. — Старик потер ладонью грудь.
— Так вам к врачу надо, а не ко мне.
— Вы не поняли. Но я, если позволите, в двух словах объясню.
— Давайте, только действительно в двух словах, у меня времени совсем нет.
— Спасибо. Мой сын, депутат Москаленко, вы его наверняка знаете, вчера вечером вместе с шестью акционерами химкомбината отправился на встречу с Юрием Петровичем Киреевым. Его фамилия вам тоже знакома.
— Естественно, — нетерпеливо кивнул подполковник.
— Уехали и… пропали. Сам Киреев, как мне уже доложил Мишин помощник, дома отсутствует, вроде он даже чуть ли не в Москву вылетел, а вот товарищи, которые к нему отправились, пропали. Никто из них дома не ночевал, и на службе они тоже сегодня не появились. Это те, о ком я успел узнать, — поправился Михаил Матвеевич. — По городу идут разговоры о ночной стрельбе, которую, кстати, я своими ушами слышал. На этот счет есть немало свидетелей. И никакие это, товарищ подполковник, не петарды были, а самые натуральные автоматные очереди. Все, вместе взятое, вынуждает меня задать вам необходимые вопросы…
— Я жду, задавайте! — довольно грубо перебил его начальник.
— Я хочу знать, станете ли вы проверять рапорт того наряда милиции, который выехал для проверки информации, поступившей к вам от товарища Кваснюка? Почему я спрашиваю об этом? Потому что в рапорте есть противоречия. И я смею предположить, что никакой тщательной проверки вообще не проводилось.
— С чего вы взяли? — нетерпеливо спросил подполковник, хмурясь. — И вообще, какое вам до этого дело? Вы собираетесь проводить собственное расследование? И кто вам дал такое право?
— Не боги, товарищ подполковник, горшки обжигают. А потом в городе есть немало толковых специалистов. Только деньги плати, они тебе черта лысого достанут.
— Ну, если вы собираетесь лысых чертей искать, — с сарказмом заметил начальник, — можете этим заниматься сколько вам угодно. Однако есть установленный законом порядок. У вас вопросы? Сомнения по поводу тех мероприятий, которые проводил милицейский наряд? Пишите заявление на мое имя, мы рассмотрим в том порядке, в каком рассматриваются все без исключения жалобы и заявления населения, а потом решим, какие следует принять меры. Обстоятельства покажут, что нужно. Проводить расследование или ограничиться опросом свидетелей. У вас все?
— Заявления должны поступить от каждого лица отдельно?
— И много у вас лиц?
— Да вот, думаю, не меньше семи — по числу пропавших людей.
— Сумасшедший дом… — неизвестно кому сказал подполковник.
В этот момент зазвонил его телефон. Он снял трубку, кивком показав Москаленко, что тот может быть свободен. Но Михаил Матвеевич, оскорбленный таким невниманием к себе, даже приподняться не успел, как вскочил сам начальник.
— Кто?! — заорал он в трубку. — Как? Где?! — и почему-то выпученными глазами посмотрел на посетителя. — Немедленно выезжаю!
Он швырнул трубку и, хрипло выдохнув, сказал старику:
— Ну вот, докаркались… Убийство! На глазах у десятков людей!
— Как? — вырвалось у Москаленко.
— А как у нас убивают?! — взорвался подполковник. — Из пистолета! Из автомата! Из пушки! Из танка, мать их! Освободите кабинет!
— Так надо писать на ваше имя, Степан Лаврентьевич? — спокойным тоном спросил старик. — Или лучше сразу в прокуратуру?
— Да делайте вы что хотите! — закричал подполковник и выскочил наконец из-за стола.
Москаленко вышел, спустился на первый этаж, подождал, пока начальник выбежит из здания, и обратился к дежурному Мамонову:
— Вот видишь, сынок, не обманывало меня предчувствие. Я разговаривал с твоим начальником, как раз в кабинете его сидел, когда ему позвонили и сказали, что убили, как я понял, кого-то очень важного. Вот подполковник и умчался.
Старлей даже рот открыл от такого известия.
— Разрешил он мне своими глазами взглянуть на тот рапорт, сынок, который написали Замошкин с Кругловым. Ты уж покажи его мне, сделай милость.
Дежурный механически взял книгу записей, пролистал ее и протянул старику. И Михаил Матвеевич, достав из кармана листок бумаги и авторучку, старательно переписал сообщение Кваснюка о ночной стрельбе, зафиксированное дежурным Шкодиным в 23 часа 35 минут, а затем и вложенный между страницами рапорт старшего милицейского наряда лейтенанта Замошкина, подписанный им самим, водителем сержантом Кругловым и троими охранниками на вилле Киреева — Ореховым, Старостенко и Лютиковым.
Но тут дежурному позвонил подполковник Весел-ко и приказал оперативной группе ОВД немедленно выезжать на место преступления, к универсаму «Кубань». И старлею Мамонову стало совсем не до Москаленко.
5
Анатолий Юрьевич Трегубое был разъярен, как говорится, до полной невозможности. Он не вышел, а словно вырвался из кабинета губернатора Шестерева, где заседала эта проклятая троица — сам губернатор, его зятек, больше напоминавший бандитского пахана-отморозка, и начальник краевого Управления внутренних дел Федька Шилов. Последнего он сам же и рекомендовал на этот пост в министерстве, когда Шестерев, претендовавший на губернаторское кресло, позвал его, Трегубова, тогдашнего начальника ГУВД, баллотироваться в паре с ним на пост вице-губернатора. Говорил еще, что поддержка Москвы обеспечена. А здесь, в крае, им помогут его собственный зять-бизнесмен и Шилов, если того назначит Москва. Помогли, еще как!
Зато оказалось, что губернатор, будто в оплату услуг, ничего сам лично не мог предпринять в крае без консультаций и указаний этой спевшейся парочки. И своему вице-губернатору не позволял ничего «не согласованного». Такое положение давно уже осточертело Анатолию Юрьевичу, но он все почему-то не решался сделать решительного шага.
И вот последняя капля переполнила чашу его терпения.
Хорошо зная, что до губернатора дозвониться невозможно, местные жители предпочитали со всеми своими жалобами обращаться к нему, Трегубову, помня, что на посту начальника Главного управления краевой милиции тот вел себя вполне прилично и спуску бандитам, прилипавшим к разнообразному и богатому хозяйству края, не давал.
Оказалось, что о вчерашней ночной перестрелке, которая якобы происходила если не в самих владениях губернатора, то поблизости от его шикарной виллы, построенной на берегу водохранилища, уже знали многие. Как пронеслись слухи и о том, что Правобережная милиция смотрит на это дело сквозь пальцы и расследования проводить не собирается. Ну, так это или нет, еще предстояло выяснить. Подполковник Веселко, с которым Трегубов утром уже беседовал, что-то вякал по поводу того, что все у него под контролем, хотя явно не владел ситуацией. В прокуратуру пока тоже никто не обращался, все ждали, что скажет милиция. А она отмалчивалась, будто вокруг решительно ничего не происходило.
Дозвонившиеся товарищи с химического комбината сообщили, что народ на предприятии очень взволнован. Все ждали объяснений, куда пропали выбранные ими делегаты для переговоров с Киреевым-младшим, ловко и упорно скупающим акции этой акционерной компании. Они все исчезли, причем вместе с депутатом Москаленко, который также владел небольшим пакетом акций этого крупнейшего в крае предприятия и выступал против наглых притязаний губернаторского зятька.
Кстати, и вилла, где должны были состояться переговоры, по сути, принадлежала не губернатору вовсе, а его зятю, хотя мало кто в городе об этом знал. Точнее, в первую очередь дочери губернатора, а уж потом — ее мужу.
Желая получить немедленный ответ на свои вопросы, представители комбината угрожали провести собственное независимое расследование и потребовать строжайшего наказания официальных лиц, скрывающих от народа правду.
Заявление было серьезным, оно могло вызвать не только в самом крае, но и далеко за его пределами опасную волну, которая сразу накроет и губернатора, и его компанию, куда невольно входил — так уж получалось — и Анатолий Юрьевич.
Вот с этим известием он и явился к Георгию Владимировичу, где застал всю троицу в сборе.
Разговор у них до прихода вице-губернатора был определенно очень серьезным. Сам Георгий Владимирович сидел красный как вареный рак. А у обоих его оппонентов глаза были злыми просто до неприличия.
Анатолий Юрьевич понял, что появился не ко времени, но и от губернаторских прихлебателей ничего скрывать не собирался. Напротив, им совсем не помешало бы услышать, что о них говорят окружающие.
И он, не тая ничего, выложил всю информацию губернатору, после чего потребовал принятия немедленных мер со стороны как милиции, так и краевой прокуратуры. Народ, добавил он, уже написал заявление в Генеральную прокуратуру, указывая на правовой беспредел, процветающий в крае с легкой руки… Он не стал называть поименно тех, кого имели в виду работники комбината, так как присутствующие в кабинете и сами это прекрасно знали.
Глаза Киреева-младшего прямо-таки горели звериной ненавистью. «Нечего, — думал Трегубов, — то ли еще будет!» А генерал-майор Шилов, наоборот, казался вялым и скучным. Он, кивая, слушал страстную речь Трегубова, но было видно, что все сказанное ему просто до лампочки. Ничего он не станет предпринимать, не будет проводить никаких расследований и, вообще, постарается спустить дело на тормозах. Вот это и взбесило Трегубова. Не открытая ненависть Киреева, а холодное равнодушие главного краевого мента, которого Анатолий Юрьевич на свою же голову и «проводил» в министерстве.