— Должность?! — воскликнула я.
— Это должность, которую Генри занимал.
— Но кто его назначил?
— Шестеро, конечно. Шестеро хранителей времени.
— И кто такие эти хранители времени? — спросила я, уверенная, что он меня разыгрывает.
— Фейри.
И вот тогда я не выдержала — рассмеялась в голос. Ну конечно, это же самое очевидное объяснение. Если он полагает, что я такая дура, мне следует его разуверить. Или он сам псих. Черт возьми, а ведь он мне действительно понравился…
— Я не шучу, Олли.
— Ну и что же делают эти хранители времени? Сидят и крутят педальки, чтобы мы жили и дальше?
— Они наблюдатели, которые следят за порядком в этом мире. Есть способы обмануть время, Олли. И фанатики, жаждущие вечной молодости, бессмертия и всего остального, тоже есть. Ты слышала о философском камне, молодильных яблоках? Это и есть примеры, Олли. Так вот хранители призваны не допускать подобного. Они видят всю вечность и каждого человека в ней, и каждое действие человека, но тем не менее, когда ты видишь так много, на деле выходит, что не замечаешь ничего. И потому они находят себе в помощь духа времени — обычного человека, наделенного чувством обостренной справедливости, который ценит жизнь со всеми ее плюсами и минусами и других учит тому же. Им, Олли, может стать далеко не каждый. Генри ведь был особенным, верно?
— Да, но…
— Если это правда, если они его убили, значит отец преступил черту, значит он сделал что-то недозволенное…
— Например, что?
— В его власти было не так много, в отличие от хранителей, он не был способен путешествовать между эпохами, но на краткий миг остановить время, чтобы предотвратить столкновение машин или заставить человека пробежать по улице быстрее, чем обрушатся строительные леса — мог вполне, а это недопустимо. У Вселенной свои законы и не ему решать! Мне кажется, что это связано с тобой. Ты взялась из ниоткуда, ничего не помнишь? Это очень похоже на вмешательство духа времени…
— Нет, это не может быть правдой, — скорее для себя произнесла я. Не могла поверить в эту чепуху.
— Они уже забрали золотые часы, верно?
— Что?
— Часы с шестью золотыми символами на циферблате! Их нет. В них заключена сила, которой обладает дух. Власть над временем.
Боже мой… В этот момент меня прошиб холодный пот. Если хоть что-то из сказанного Кевином правда, то у меня серьезные неприятности. Ведь я украла часы. Мне необходимо было вернуться домой и проверить, на месте ли они.
В этот момент налетел сумасшедший порыв ветра, такой, что даже вода в лужах поднялась…
— Но тогда, выходит, Генри не сам умер, верно?
— Верно, Олли. Шестеро дали, и они же забрали, — вздохнул Кевин, заставляя меня снова повернуть к нему лицо и заключая его в свои ладони. — Но сделать с этим мы ничего не сможем. Прости, мне так жаль.
И хотя по моему лицу безостановочным потоком текла вода, я почувствовала, как по щекам побежали горячие слезы. Я порывисто прижалась к груди Кевина и всхлипнула. Не знаю почему, но после новости о часах, таких странных и непонятных, я поверила. Я всегда чувствовала, что они иные. Они были уж слишком загадочными, столь же необъяснимыми, сколь и шестеро. Пусть часы выглядели весьма обычно, они притягивали как магнитом. И шестеро тоже. Внезапно в небе над нашими головами полыхнула яркая-яркая вспышка, а землю сотряс раскат грома.
— Нам лучше войти внутрь, — шепнул мне в ухо Кевин. — Гроза совсем близко.
— Расскажи подробнее, как ты узнал, — вместо этого попросила я и щекой почувствовала его тяжелый вздох.
— Я проследил за ними. За Генри и одним из шестерых. Когда отец об этом узнал, он вышел из себя, обозвал меня олухом, рассказал все, о чем я еще не услышал, и выставил за порог. Он всегда до дрожи боялся шестерых. И так он пытался меня защитить. Да, находиться рядом с ним было опасно. Он старался оградить близких от шестерых, но мы всегда начинаем искать правду о них, верно, Олли?
— Так вот почему он был так одинок, — прошептала я.
— Думаю, да. Олли, гроза расходится, да и ветер слишком неприятный, нужно зайти внутрь. Так и до воспаления легких недолго. — Услышав такую знакомую фразу — точь-в-точь слова Генри, — я улыбнулась, запрокинула голову, чтобы заглянуть в лицо мужчине, и согласно кивнула.
Мы вернулись в мастерскую. Там я поставила чай и достала припрятанные булочки господина Тоффи. Они не были такими свежими и вкусными, как накануне, однако это лучше, чем ничего. Пока мы с Кевином в на удивление уютном молчании пили чай, мастерская буквально сотрясалась от раскатов грома.
— Тебе не кажется, что гроза необычная, а этот дождь слишком затянулся?
— Он начался в день, когда убили Генри и продолжается до сих пор. Но в июле в Праге много осадков, — пожала я плечами.
— Не настолько, — мрачно сказал Кевин.
— Я все еще не могу поверить в то, что ты мне рассказал.
— Зря. Я понимаю, что это непросто, и я на тебя все выплеснул слишком внезапно…
— Ничего. Я справлюсь.
Не Генри ли учил меня видеть шире, радоваться каждому прожитому дню и никогда ничего не отвергать вот так сходу? Он был удивительным человеком. И хотя рассказ Кевина не укладывался у меня в голове, я вдруг почувствовала то самое, что уже не единожды замечала в господине Тоффи — спокойствие. Смирение.
— Генри и его мастерская — вся моя жизнь. Что со мной будет дальше?
Я понимала, что ответа у Кевина нет, но он сделал то, что было необходимо — встал и положил мне руки на плечи. Я накрыла его пальцы своей ладонью. Я не знала, что теперь будет. Я цеплялась за версию об убийстве, потому что больше у меня не было ничего. На мгновение мне вдруг захотелось попросить Кевина придумать что-нибудь, хотя бы подсказать. В глубине души я даже надеялась, что эта странная симпатия, зародившаяся между нами, не предел. Я хотела остаться с ним… Но перекладывать на чужого человека свои проблемы было неправильно, а потому я прочистила горло и начала убирать посуду.
Вспышки молний сверкали одна за другой, и было не определить, к которой из них относятся самые сильные раскаты грома. Глядя в маленькое окошко мастерской, я начинала убеждаться, что Кевин был прав: гроза необычная. Струи дождя хлестали в разные стороны, сносимые порывами ураганного ветра. И становилось жутко. А потом… потом все вдруг крайне внезапно стихло, как отрезало.
— Кевин. — В образовавшейся тишине слишком отчетливо слышна была паника, прозвучавшая в моем голосе, и мы интуитивно прижались друг к другу. А затем на входной двери звякнул колокольчик…
И было без слов понятно, кто пришел. Они искали часы. Золотые часы, которые я у них украла, сама не ведая, что творю. Заскрипели половицы, шаги были неспешны. Один скрип, двойной, короткий промежуток… и снова. Это последовательность свидетельствовала, что идут к нам, в подсобные помещения… Мы с Кевином, не сговариваясь, быстро двинулись к задней двери мастерской.
— Железо, они боятся железа, — подсказал мне Кевин, и я вдруг поняла, почему Генри поселил меня в часовой башне. Все механизмы в ней были из железа, и даже лестница! Пальцы нашарили в кармане ключ. В этот момент мой спутник распахнул дверь и выдохнул: — Боже, ты тоже это видишь?
Он застыл столбом на пороге, и мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо и понять причину. Вода, до того заполнявшая улицы, ныне стремительно испарялась, оставляя за собой облако густейшего тумана. Эта сероватая масса была так плотна, что напоминала грязную вату.
— Нужно идти, — прервал мои размышления Кевин и, схватив за руку, решительно потянул вперед.
— Мы идем ко мне, — сообщила я, переходя на бег.
— Хорошо, веди.
Должно быть, нас было слышно на несколько улиц, не нужно было обладать экстраординарным слухом, чтобы услышать всплески воды из луж, в которые ступали наши ноги. Дыхание вырывалось из груди с присвистами. Воздух стал таким мокрым и тяжелым, что я выдохлась намного быстрее, чем обычно, и оставалось радоваться лишь одному: тому, что часовая башенка неподалеку. Кевин крепко держал меня за руку, заставляя сохранять темп и не позволяя ни одному из нас потеряться. Страшнее всего было оступиться или увидеть внезапно прорезавший туман свет фар машины. Хотя, кажется, мы были единственными людьми на улицах, и, думается мне, это не было совпадением. А тишина была гнетущей, будто никто нас не преследовал, но я чувствовала их взгляд, как бы далеко от мастерской не убегала. Это было по-настоящему страшно.
— Ты это чувствуешь? — задыхаясь, едва выговорила я.
— Да, — прохрипел Кевин. Ему не нужно было спрашивать, о чем я говорю.
— Сюда, еще чуть-чуть.
Я даже не рассчитывала, что о нас не знают. Если то, что Кевин рассказал, было правдой, шестеро уже видели и меня, и исход нашей стычки. И это отнюдь не радовало. Однако, когда до башни оставалось рукой подать, я увидела прямо перед собой человека, не успела затормозить и со всего размаху врезалась в него. И будто этого было мало, меня подхватили сильные-сильные мужские руки, и швырнули на мостовую. Ключ от башни вылетел из кармана, застучал по камню и скрылся в тумане. Нужно было подняться, найти его, но сил вдруг не оказалось. Я полулежала на земле, ободранные в кровь ладони безумно болели, но оторвать взгляд от одного из шестерых я не могла. Нефритовые глаза светились неким неживым светом, и я вдруг поняла, что вообще не представляю, как могла полагать, будто передо мной человек. Внезапно меня прорезала страшная догадка, и я обернулась. Да, все верно, он был не один. За мной явились все шестеро. И они зажимали меня в кольцо.
— Ты должна отдать, то, что было у нас украдено, — сказал один из шести. Казалось, его голос содержал в себе миллионы тембров, интонаций и диалектов. Всех веков и времен. Он был стар, как мир.
— У меня ничего нет! — зачем-то закричала я.
— Ты лжешь. На тебе печать времени, — так же ужасающе бесстрастно ответил один из шести. — Отдай.
Что за печать времени? Я не понимала. Неужели то, что я коснулась часов, могло оставить на мне свой след? Ведь это не назначило меня новым духом времени, верно?
Внезапно воздух стал слишком влажным и густым. Не вздохнуть. Туман сжимался вокруг меня плотным облаком, концентрировался. Клубы густой влажности проникали в нос, а затем оседали в сознании, заставляя меня раз за разом задаваться вопросом: почему я все еще не делаю того, о чем они просят? Часы мне ни к чему. Зачем они мне? Просто красивые? Отчего я решила их украсть? Чтобы никто кроме меня не сделал того же. Воевать с шестерыми я вовсе не желала. Но и отдавать часы не хотела, очень не хотела. Наверное, все дело было в том, что я хотела забрать у них что-то важное, ведь они у меня забрали!
А потом сгустки тумана, проникшие в мой разум, буквально завыли хором голосов. Теперь легкие горели болью, а голова разрывалась от одной-единственной мысли: верни, верни, верни. Это было ужасно больно и страшно, я не могла пошевелиться, не знала, где ключ. И как назло, кроме него ничего железного у меня с собой не было. Вдруг мне вспомнилось, что однажды я уже проснулась на улице, загадочным образом всеми позабытая и никому не нужная. Неужели мне и умереть суждено было так же тихо и безвестно?
В глазах почернело, мысли стали путаться. Я почти отключалась. Но вдруг все изменилось, и один из шестерых дернулся и взвыл, оглушая меня. Туман метнулся в разные стороны, снова образуя плотную однородную завесу. Один из шести вопил и извивался, другие куда-то исчезли, а меня дернули назад и потащили прочь чьи-то руки. Я попробовала вырваться, но обнаружила, что это всего лишь Кевин, и последовала за ним. Когда мы оказались на пороге башни, сын старика начал вставлять в замок ключ, который ухитрился найти, но вдруг выяснилось, что он погнут.
— Я ударил им хранителя, — заметив мой взгляд, пояснил он. Ах, вот что случилось. Железный ключ…
— Надо нажать плечом, — указала я на дверь.
Пока Кевин возился с замком, я опасливо обернулась и увидела, что туман стал каким-то розовым. Это меня напугало.
— Кевин…
— Не дай ему добраться до тебя. Это туман времени. Ты можешь застрять в нем навечно.
Откуда он столько знал? Я не понимала. Уверена, что Генри ему об этом не говорил, но на раздумья времени не было, меня больше волновало, что Кевину никак не удавалось выправить ключ.
— Скорее, прошу тебя! — панически закричала я, глядя на подбирающиеся к ногам жадные розовые щупальца.
— Я стараюсь, Олли, стараюсь.
Но его голос прозвучал далеким эхом. Я вдруг оказалась в каком-то странном месте, наполненным светом, но лишенным звуков и, кажется, времени. Это была словно некая пространственная ниша. Ни предметов, ни очертаний, только розовое свечение… и Генри.
— Генри! — воскликнула я и уже было бросилась к нему, но затем остановилась. А вдруг это не он? А вдруг это обман, и все нереально? Это же мышеловка, в которую меня загнали шестеро.
Однако он так знакомо кривовато улыбнулся и протянул мне руку, предлагая застрять во времени вместе с ним. Затеряться, исчезнуть, избежав всех проблем. И взамен у меня потребуют всего лишь одну крошечную вещицу — часы, которые, вообще-то, мне даже ни к чему.
В Генри все было точно так же, как в день, когда я его видела в последний раз. Даже полузаживший порез от бритвы на щеке. И знакомые глаза, старческие, бесцветные, и едва заметная сутулость. Он сделал ко мне шаг, затем другой. А руку все еще не убрал. И тут я поняла, что никакой это вообще-то не Генри. Он бы мне подобного не предложил никогда. Он был влюблен в жизнь, он был влюблен в дождь, булочки с кунжутом, чуть фальшивое пение в конце рабочего дня… и даже стрелки часов, которые каждым своим шагом крали по маленькой крупице дарованного нам времени. Он понимал, что в масштабах Вселенной существование каждого из нас длится меньше одного удара гротескного ее сердца, так какое же право люди имеют его не ценить, не проживать каждую секунду с восторгом, а предаваться грусти и унынию? Генри бы никогда, ни за что на свете не предложил мне пожертвовать мои коротеньким земным счастьем ради нашей дружбы, ибо более ценного дара, нежели жизнь, провидение нам преподнести не могло. Генри верил в меня и мой теплый летний дождь, в мой смех и наивные расспросы о смысле бытия. Он хотел научить меня ценить имеющееся. И я сумела, в отличие, скажем, от Кевина, который ушел и променял крошечную часовую мастерскую на престижную работу и спортивную машину. От Кевина, который потерял возможность увидеть Генри и услышать Генри. Который потратил их время на обиды и сожаления. Внезапно мне безумно захотелось заставить его понять, насколько он был неправ, чтобы блудный сын старика больше никогда не совершил подобной ошибки. Я захотела рассказать ему, что трамваи ничуть не хуже спортивных машин, и быть Олриджем не зазорно, а почетно. Хотя бы ради этого я должна была остаться, ради всех потерявшихся Кевинов этого мира…
И ложный Генри поблек, почернел, а за ним исчезло и розовое свечение.
Первое, что я увидела — соединяющиеся в нескольких метрах над головой шестеренки. А затем звон из ушей пропал и к картинке добавился мерный треск ударяющегося друг о друга железа.
— Слава всевышнему, — выдохнул Кевин, падая головой мне на живот. Он сидел на коленях у моей кровати и, судя по прическе, переживал, цеплялся пальцами за волосы.
— Я в порядке. В порядке.
— Я думал, что опоздал. Туман добрался до тебя, стал окутывать, но едва я ступил на железную лестницу, он зашипел и отступил. И хотя шестерых тоже не было видно, ты никак не приходила в себя. Мне было так страшно, Олли.
— Все хорошо, Кевин. — Я рывком села и обхватила руками его лицо. — Я видела Генри и столько всего поняла, мне надо все-все тебе рассказать, я…
— Олли. Постой. Хорошего мало. Я не знаю, почему шестеро на тебя охотятся, но это так. И они не отступят, пока не получат желаемое. Нас спасает только железо, коим напичкана башня. Стоит выйти, и все повторится, а сидеть здесь вечно не выйдет. Нужно понять, что мы будем делать дальше.
И словно в подтверждение его слов, снаружи раздался раскат грома. Громкий, яростный, совсем близкий. Мы с Кевином аж подпрыгнули.
— Олли, это они, — прошептал мужчина.
— Я… я не знаю, что делать.
— Это часы, верно? Ты взяла их часы?
— Да.
— Почему ты не отдаешь их?
— Может быть, потому что тогда они найдут другого духа времени и будут его использовать и запугивать, а когда придет время, однажды вечером нагрянут и убьют!