Мышь любовалась представлением со все возрастающим интересом.
— И чем он так отличился? Маньяк, несчастный влюбленный без взаимности, или просто ты ему в чай неудачно плюнул? Если бы ему дали, он бы тебя прямо на моей кухне разложил, — она брезгливо поморщилась.
Вообще разговаривала мышь на удивление спокойно, своим прежним слегка насмешливым тоном, словно не шипела и не рычала еще недавно так, что даже мне было страшно.
— И маньяк, и влюбленный, и… куда я ему только не плюнул! — усмехнулся я, радуясь, что все снова вроде как налаживается и противное неприятное чувство, мешающее спокойно глотать, рассосалось.
Беспокоили только воспоминания, которыми Светлый пальнул в мою мышь. Была бы у меня хоть крупица прежней магии — прощупал бы сейчас аккуратно мысли у нее в голове и успокоился. А так… Марбхфхаискорт! Сидит, молчит, фигню всякую думает… Напрягает.
— Ясненько… насчет того, куда больше нос не совать, все понятно? — спинным мозгом чувствую: сверлит меня взглядом, реакции ждет.
Ну, я же решил побыть хорошим, на словах-то уж точно, хотя отвратительно хотелось сострить что-то типа: "Не очень, завтра снова слазаю…"
Наступив на горло песне, я процедил:
— Понятно.
И тут эта чертова тарелка все-таки выскользнула у меня из рук, я успел ее поймать до того, как она шлепнулась со звоном в раковину, быстро ополоснул, а мышь, как бы невзначай, заметила:
— Суп с мылом сам есть будешь.
Я только начал поворачиваться к этой… этой… ведь стараюсь же! Ценить должна, через себя переступаю, впервые за свои шесть сотен лет посуду решил помыть, а вместо благодарности — опять унижают?! Марбхфхаискорт!
Но сказать я ей ничего не успел, потому что тарелка вновь выскользнула, и в этот раз более успешно. С грохотом она разлетелась по полу на мелкие осколки. А красивая такая была, прозрачная, зелененькая… и скользкая, как жаба, бесы ее надуй через трубочку.
Мышь вытянула ногу в смешной пушистой тапочке и пошевелила осколки. Еще полюбовалась на них, черти ее… маслом смажь, как на произведение искусства, вдумчиво так. Подняла на меня глаза.
— В первый раз посуду моешь? Ну, в принципе неплохо справляешься, — это она сейчас издевается опять, что ли?! Но мышь даже не улыбнулась, когда похвалила: — Молодец. Одна проблема… — вроде говорила совершенно серьезно, но почему-то создавалось впечатление, что она с трудом сдерживается, чтобы не засмеяться: — Денег у меня хватит или на новые тарелки, или на новые плетки. Что будем делать?
Точно — издевается. А я уж было почти поверил, что оценила и хвалит… Марбхфхаискорт!
Швырнул губку в раковину, развернулся и гордо прошествовал мимо мыши. Ненавижу!
Быстро влетел к себе, хлопнул дверью… побегал по комнате, успокоился, упал на диван. Подождал минуту — тишина. Прощения просить никто не торопится. Снова из меня сделала идиота, унизила и радуется тихо.
Выглянул в коридор. Да, по-прежнему на кухне. Нет, чтобы осколки подмести… Желудок ненавязчиво намекнул, что я собирался плотно поужинать. А делать это надо где? Правильно, марбхфхаискорт! Там же, где сидит мышь…
Похоже, посуду придется домыть, да еще и убрать за собой.
— Где у тебя то, чем осколки смести можно?
Мышь на то, что я оскорбился до глубины души, вообще не обратила внимания. Сидела спокойно, смотрела, как ни в чем не бывало, и ответила так же:
— Под раковиной совок и веник, — потом в ее голосе прозвучала легкая заинтересованность: — Слушай… А скажи-ка мне, товарищ темный, о чем ты думал, когда взламывал замок и лез в комнату, на двери которой ясно написано, что этого делать нельзя? Я не ругаюсь, и наказывать больше за это не собираюсь. Просто ответь.
Я решил играть по ее правилам. Сначала достал совок и веник, бесы его по прутику раздери. Смел все осколки и задумчиво замер с совком в руках, пытаясь понять, что теперь с этим делать. Вспомнил, что ведро с мусором было под раковиной, выбросил содержимое совка. Поставил орудия чистоты на место. И только потом, включив воду и взяв в руки очередную тарелку, процедил:
— Потому что ты же, как специально, рисунок этот повесила… Написала бы просто: "Мастерская, не заходи", я бы, может, и не полез. А "Не влезай — убьет" — это же просто провокация!
Мышь с минуту смотрела на меня, поверх очков, большими глазами. Огромными просто, потому что они у нее от моих слов словно вдвое увеличились. Потом она вообще сняла очки и продолжила любоваться мною, как невидалью редкостной. Причем вот не чудом невиданным, а именно чудаковатой невидалью. Потому что обычно я люблю, когда мною любуются, а тут — занервничал даже. Особенно после того, как мышь вдруг сдавленно хрюкнула, откашлялась и, предупреждающе вскинув руку, просипела:
— Только вот сейчас без истерик, пожалуйста. Я не издеваюсь, не пытаюсь обидеть и не смеюсь. Над тобой не смеюсь, это я над собой. Понятно?
Я весь напрягся, но кивнул — правда, на всякий случай выключив воду и поставив на сушилку очередную успешно побежденную мною тарелку. Счет был два — один, в мою пользу. Это радовало. А вот поведение мыши пугало.
Она, дождавшись моего кивка, протерла очки полой свитера, водрузила их на нос… И вдруг заржала в голос, хлопая себя руками по коленкам и всхлипывая. Очки улетели куда-то под стол, но она, похоже, не заметила.
* * *
Алена:
Присматриваясь внимательно к своей "обновке" (ну, раз уж сбагрить не вышло и оно теперь мое надолго), я все время ловила себя на странном ощущении. Что-то в нем было сильно не так. Все его поведение, начиная с момента "покупки" и заканчивая зверски хлопнутой дверью после замечания о плетках, до боли кого-то мне напоминало.
Неужели? Да нет, ну быть не может… Блин, но он же весь из себя темный воин. Покоритель чужих жен, да и про плен у светлых вон в размере чуть ли не столетия вспоминает. Опять же, выглядит… Парень как парень, молоденький совсем, но достаточно взрослый, чтобы светлюк-извращенец на него слюной капал. Хотя, конечно, кто их знает, этих светлых, доверие к их праведности я потеряла окончательно.
Да и сам пленничек вчера на задопомазанье реагировал очень по-взрослому. Нет, быть не может! Опять же, скверные такие картинки из чужой памяти… Хотя… Блин.
Задавая сакраментальный вопрос, я уже, в принципе, догадывалась, каким будет ответ, но все никак не хотела верить. Настолько предположение казалось абсурдным и дурацким, выворачивало и меняло прошедшие сутки в такую нелепицу… Что я не сдержалась. Господи, какая же я дура! Слепая тетеря! И глухая!
Темный воин, мать его темность валентностью об стол! Преступник тысячелетия! Господииии, за что ты со мной так, а? Озлобленный, запущенный и вредный. Подросток!!! Мамаааа, роди меня обратно!
Да плевать, что он выглядит вполне себе даже взрослым. И, естественно, сам себя только так и воспринимает. До болезненных истерик, судя по всему… Внутри там обидчивый, озабоченный и неуравновешенный пацан, у которого полная безнадега с чувством юмора.
А это, товарищи, такая жо… филейная часть тела, что тут только два выхода: или рыдать в три ручья, или ржать до потери пульса. Предпочитаю последнее…
И реально жалко же придурка. Какое там перевоспитание, его просто тупо воспитывать надо, без всяких "пере". Только вот засада — из меня педагогиня, как из козы валторна. То есть звуки издает, и даже отдаленно похожие, если не придираться. Но сыграть на этом инструменте что-нибудь путное…
Одно понятно: жалеть придурка если и можно, то в глубоком подполье, за бронированной дверью и в сейфе с секретным замком. А после того, как пожалела, вылезти и… выпороть. Иначе на шею сядет и галопом погонит. Прямиком в сторону дурдома.
Сама не знаю, когда я успела обо всем этом подумать, до того, как меня пробило на неконтролируемый ржач, во время или все же в тот момент, когда я отдышалась и вытерла слезы. И посмотрела на самый большой геморрой, купленный когда-либо за десятку.
Симпатичный геморрой, конечно, в смысле девочки-школьницы кипятком на таких мальчиков-плейбойчиков писают. Эх, где мои шестнадцать лет…
Свят-свят-свят, как вспомню, так вздрогну. Юбочки выше попы, восторг в глазах, гормоны в мозгах. Подвид "идиотка малолетняя, обыкновенная".
Ладно, не будем отвлекаться от… того самого. Стоит. Лицо напряженно-обиженное, взгляд подозрительный такой, и пухлые губки бантиком… Спина прямая, поза гордая. Рядом с раковиной и в моем розовом халате смотрится убойно. Так, не ржать!
— Посуду домывать будешь или сразу поужинаем?
Запыхтел недовольно, глазами засверкал, того и гляди устроит возгорание, губку вот-вот снова швырнет в раковину… Но нет, каким-то чудом успокоился, где-то незаметно пар выпустил (боюсь предположить, откуда… блин, да хватит ржать! Это уже нервное…) и так это сквозь зубы:
— Ложки с вилками помою… Понадобятся.
— Точно! — согласилась я, стараясь сохранить полную серьезность. — Ты что больше любишь, мясо или что-нибудь мучное и сладкое? — Я сегодня грабила в основном два отдела, мясной и кондитерский.
В серых глазах сверкнуло что-то совершенно детское и вместе с тем очень мужское. Хм. Может и не стоит так паниковать, в конце концов, все мужчины до старости мальчишки…
— А сладкое… — и тут же постарался натянуть на лицо незаинтересованное выражение: — Наверное, сначала мясо. А потом чай со сладким… да?
— Логично, — со вздохом согласилась я и зашуршала пакетами. В чем-то этот "подарок судьбы" прав, стол неплохо бы освободить. И успеть спрятать в холодильник хоть что-то, а то завтра прожорливое дитятко, чего доброго, меня схарчит с голодухи. Интересно, это он так растет или просто после светлого столетия отъедается?
* * *
Владис:
Мы сидели за очищенным от пакетов столом, рядом со мной стояла большая тарелка нарезки разных разностей, пахнущих мясом и на вкус его напоминающих. Внутри меня булькала мясная же похлебка, три кружки чая, вкусный пирог с вареньем… и, судя по подозрительному взгляду мыши, она переживает, что я лопну, как воздушный шарик.
Но молчит. Еду не отбирает и вообще не жадничает.
— Слушай, — битва организма и сознания закончилась победой последнего. Мне удалось убедить самого себя, что в ближайшее время еды у меня будет вдоволь, а значит, не обязательно давится куском пирога, который не лезет. — Эм… — Тут я понял, что так вот нагло, как вчера, предлагать ей начать меня избивать и трахать, не получается почему-то. — Миадерпиан скоро ругаться начнет, — как я хитро намекнул, прямо сам собой горжусь!
— Тьфу ты, зараза! — ругнулась мышь. — Я и забыла про эту гадость. Он теперь каждый день орать будет? Я надеялась, что раз в неделю, скажем…
— Нет, — что-то я прямо виноватым себя почувствовал, типа напрягаю хорошего человека…
Марбхфхаискорт! Нельзя расслабляться! Вчера вот расслабился — и она меня проволокой отлупила, сегодня — карикатуру с утра нарисовала, вечером чуть Светлому не отдала… Нет уж, согласилась избивать и трахать, пусть и… Я не навязывался! И вообще…
Весь мой запал споткнулся об спокойный взгляд мыши и вылетел в форточку. Чего меня так завело-то? Сытый вроде…
— Ну, пошли, — тяжело вздохнула она и встала из-за стола. — Заодно… — еще один тяжелый вздох, — выберем тебе… на сайте что-нибудь. А то этим кабелем самой страшно.
Марбхфхаискорт! Страшно ей… А уж как мне было страшно, кто бы знал!
— Слушай, давай у кого-нибудь ремень займем, а? — я постарался состроить самую жалобную рожу, на какую был способен.
— Занять ремень? — мышь явно зависла.
Марбхфхаискорт! Похоже, такая простая мысль не приходила ей в голову — попросить ремень, хотя бы у того мужика, что увивался вокруг нее перед входной дверью.
Совершенно не приспособленная к жизни женщина!..
Глава 4
Алена:
Я представила себе, как звоню в дверь интеллигентнейшего Михал Михалыча, профессора и эстета, с просьбой одолжить ремень… А то купленного черта выпороть нечем. И впала в прострацию. Потом профессор как-то незаметно и сам собой мутировал сначала в бабу Клашу из квартиры напротив, сразу с иконой и кадилом наперевес, а потом вовсе в байкера Вована, стремительно заросшего могучей бородищей и заговорившего басом всего пару лет назад. Он до сих пор еще иногда по старой памяти сбивается с солидного "привет, подруга" на "Здрасте, тетьалена!" И каждый раз дико смущается по этому поводу. Вован как раз без проблем одолжил бы мне целую кожаную сбрую, но он вчера умотал на свой байкерский шабаш, куда-то в дебри европейских автодорог…
Встряхнув головой и прогнав оттуда Вована с бабкиным кадилом, я решительно воспротивилась идее побираться по соседям. На удивление покладистого после сытной кормежки паразита было жалко, конечно, но свою репутацию жальче.
— Знаешь что? Сделаем проще. У тебя опыт… В этом деле обширный, — я невольно поморщилась, вспомнив маслянистый блеск наслаждения в этих серых глазах. Чертов ангельский, мать его крылатую, шарик с чужой памятью долго будет мне аукаться… еще приснится, не дай бог. — Ты для начала походи по дому, можешь даже в мастерскую заглянуть, ладно уж… В общем, поищи что-то подходящее.
Владис на секунду широко распахнул уже упомянутые темно-серые глаза, в которых сверкнуло сначала непонимание, потом озарение, и кивнул:
— Хорошо. Я тут у тебя пару вещиц уже видел…
— Да? — я была неприятно удивлена.
Не тем, что любопытный, как настоящий кошак, темный уже облазил весь дом. А тем, что он нашел в привычной и родной квартире что-то похожее на свой пыточный арсенал.
— Ну и прекрасно. Иди и еще поищи… — я пробормотала это уже в спину, обтянутую розовой махрой в желтую ромашку. Темный помчался добывать инструмент для порки со скоростью сбежавшего молока. И так же быстро вернулся, выложив передо мной линейку, массажную щетку, мою сумочку для выхода в люди и вазу, из которой в художественном беспорядке торчали сухие стебли репейника, подкрашенные колосья злаков и длинные тонкие… палки.
Полуметровая широкая линейка, старая, один край скошенный, толстая, из плотного тяжелого дерева, явно нравилась Владису больше всего, потому что он пододвинул мне ее первой.
— Вот. Всяко лучше проволоки.
Я уставилась на родную линейку, как на предательницу. Столько лет пользовалась, ни разу, блин, не заподозрила за ней дополнительных зверских функций. Но тут я перевела взгляд на остальные предметы… и поспешно схватила линейку. Мне в окружении этих вещей еще жизнь жить, нафиг вздрагивать всякий раз, как соберешься в театр или просто причесаться.
— Ну, пошли… а ты уверен… — я все же с сомнением взвесила линейку в руке. — Что этим… удобно?
— Если бы она была чуть подлиннее, — глаза Темного странно блеснули, — то было бы удобнее.
Ему, конечно, виднее… да, вот теперь пусть полюбуется с другого ракурса! — это я так пыталась настроиться на зверский лад.
Получалось хреново, потому что я никогда не считала чужие недостатки оправданием для собственного свинства. И вообще… короче, хватит ныть, полезла в кузов? Называйся теперь груздем и не чирикай.
В комнате я остановилась возле дивана и с сомнением оглянулась на подопытную личность:
— Мне кажется, все же неудобно… палкой по лежащему.
Владис согласно кивнул, почему-то глядя при этом в пол и закусив губу. Надо же, похоже, он умеет смущаться?
Черт, чувствую себя полной дурой. Ну не спец я по части наказаний! И вообще… ах, да! Светлюк-засранец что-то бормотал такое. Гад он, чтоб у него все перья облезли и нимб перегорел, но мысль-то дельная!
— Так, вот что. Рассказывай, как правильно этой дрянью… пороть, и вообще. Как там тебе больше всего… не нравится. Чтобы градусник побыстрее заткнулся и можно было уже отдохнуть спокойно.
Теперь уже точно было видно, что Владис именно смущен, причем синяя шкала у его злюкометра упорно ползла вверх.