Алексей Петрович часто спорил с генералом Якубенко по
поводу деятельности сионистов вообще в мире и в частности в
нашей стране. Он считал, что Дмитрий Михеевич
преувеличивает роль сионистов. Ну, были в окружении
Горбачева, в его президентском совете лица еврейской
национальности, разные политологи, липовые академики. Но
ведь так было всегда - и при Хрущеве, и при Брежневе. Но
после августовских событий, так называемого "путча" Иванову
уж слишком заметно бросилось в глаза еврейское засилье на
главных позициях общественной жизни. Официально были
созданы по всей стране сионистские организации. Радио и
телевидение уж слишком подчеркнуто начало грассировать -
русские патриоты к микрофонам и телекамерам не
допускаются. Большинство газет демонстрируют откровенно
произраильскую позицию. В банках, на биржах, в смешанных
предприятиях, в непроизводительных кооперативах
главенствующие посты заняли лица еврейской
национальности. Миллионеры-предприниматели - тоже из них.
Все повторяется, как и в первые годы советской власти. Такое
же положение и в США, где еврейский капитал с помощью
еврейских средств информации - а они там главенствуют -
фактически руководит государством.
"Да, генерал Якубенко, пожалуй, прав, - решил Иванов. -
Но где же выход из адского положения, в которое ввергла
страну "пятая колонна" с сионистами во главе? А назначение
Горбачевым сиониста Панкина министром иностранных дел, а
Примакова руководителем внешней разведки?" Генерал
Якубенко назвал эту акцию одной из главных в серии
бессчетных преступлений Горбачева. Не успев войти в свой
78
кабинет на Смоленской площади, Панкин тотчас же поспешил
восстановить дипломатические отношения с сионистским
Израилем, а новый генеральный секретарь ООН, араб,
женатый на еврейке, поспешил амнистировать Израиль,
отменив решение Генеральной Ассамблеи, принятое
большинством государств в 1975 году о сионизме, как форме
расизма и расовой дискриминации. Тогдашнее советское
руководство поддержало решение Генеральной Ассамблеи
ООН. А нынешнее с восторгом двумя руками голосовало за его
отмену. "О чем это говорит, - спрашивал Якубенко Иванова и,
не дожидаясь ответа, говорил: - О том, что сионизм укрепил
свои позиции во всем мире и, главное, в нашей стране.
Потому-то Израиль плюет на все решения ООН и Совета
безопасности, ведет себя, как международный гангстер, на
которого нет управы, ибо за его спиной стоят сионистские
США. Израилю все позволено: ежедневно убивать
палестинских детей, бесчинствовать на оккупированных им
арабских землях. И если раньше до "перестройки" наше
правительство поддерживало арабов, то нынешнее -
аплодирует сионистским детоубийцам".
Да, генерал прав. Обеспокоен активностью сионистов у
нас и епископ Хрисанф, только он предпочитает не говорить об
этом громогласно. Боится. А кого? Своего патриарха или
иудеев, стремящихся к интеграции в православии? Иванов
спросил об этом владыку напрямую, что называется в лоб.
Владыко горестно улыбнулся, повел плечами и промолчал.
- А каково окружение Ельцина, что из себя представляет
его команда, все эти бурбулисы, гайдары, шахраи? - спросил
Алексей Петрович Дмитрия Михеевича. - Я вот читал, что отец
Егора - Тимур Гайдар писатель и адмирал. А дед по
материнской линии - писатель Бажов.
- Отец, конечно, контр-адмирал, но никогда никаким
кораблем не командовал, а начиная с капитан-лейтенанта
плавал по волнам газетных страниц, то есть заурядный
журналист. А ты бы лучше поинтересовался, кто у Егора бабка
по отцовской линии, - то есть мать Тимура? - По лицу Дмитрия
Михеевича пробежала хитрая язвительная усмешка, и он
добавил свое привычное: - То-то и оно!
3
На другой день Иванову пришлось снова побывать на
выставке вместе с Якубенко. Посетовав на Алексея Петровича
79
за то, что тот не пригласил его на вернисаж, генерал в шутку,
естественно, приказал своему бывшему подчиненному
исправить ошибку и, не откладывая в долгий ящик,
сопровождать его в Манеж. Иванов выразил сожаление, что не
успел к выставке перевести бюст генерала в материал - еще
не был даже отформован в гипсе, на что Дмитрий Михеевич
махнул рукой, сказав, что это совсем не обязательно, что
военные, особенно генералы сейчас не в моде, что ему
хочется посмотреть, как выглядит "Первая любовь" среди
других скульптурных работ. На этот раз зрителей было гораздо
меньше, чем вчера - возможно, по случаю понедельника, - и
они около двух часов внимательно рассматривали
выставленные работы. Дмитрия Михеевича раздражали и
даже возмущали произведения "авангардистов", которые он
называл хороводом бездарей и подонков. Иванов старался
гасить его слишком эмоциональную неприязнь, объясняя тем,
что среди зрителей есть поклонники и такого искусства, что
всякий художник имеет право на свое видение мира, на свой
стиль и манеру, хотя сам Иванов не принимал и не
воспринимал опусы "авангардистов", - он был неисправимый
убежденный реалист.
Возвратясь с выставки и наскоро пообедав, Алексей
Петрович занялся формовкой портрета Дмитрия Михеевича.
Услугами форматоров он пользовался редко, особенно сейчас,
когда так немилосердно взвинчены цены. Это довольно не
простое мастерство он освоил, когда работал в мастерской
академика с формовщиками высокого класса.
Он не успел облачиться в рабочий комбинезон, как в
дверь позвонили. Сегодня он никого не ждал и хотел было
сделать вид, что его нет дома. Но звонки настойчиво
повторялись, пришлось открыть. Перед ним у порога стояла
Лариса Матвеевна в шубе из черного каракуля и пушистой
шапке из белого песца. Иванов мучительно удивился
нежданному визиту, а она заговорила извиняющимся тоном:
- Была у своей знакомой тут недалеко и решила зайти. А
телефон не помню, где-то у Маши твоя визитка.
Иванов не стал изображать на своем лице радость, но и
недовольства не показал. Лишь сухо пригласил, распахнув
дверь: - Пожалуйста, заходи в мою хижину.
В прихожей, помогая ей снять шубу, небрежно-
равнодушным голосом объявил:
- Собирался поработать.
80
- А я вот видишь - помешала. Конечно, лучше бы
позвонить. Да так получилось. Ты уж извини меня, я ненадолго.
Я так была рада нашей встрече на выставке. Надо же. Вот и
совсем не собиралась, и не хожу я по выставкам. А тут какая-
то сила потянула меня. Мы с Машей проходили по Моховой,
смотрим, народ толпится. Маша говорит: давай зайдем, -
сбивчиво и торопливо тараторила она, проходя в кабинет, и
остановилась в нерешительности.
Приход ее для Иванова был совсем некстати, он не знал,
о чем им говорить. Ворошить прошлое, такое далекое и уже
как бы и нереальное, он не намерен. Все чистое, светлое, но
очень короткое, что было между ними, перегорело в молодой
душе, превратилось в пепел, не оставив ни обид, ни упреков.
Перед ним сидела старая женщина с подштукатуренным
лицом, отмеченным печатью уныния и грусти. Одета она была
в дорогой темно-коричневый бархатный костюм, престижный
четверть века тому назад, и светлую блузку, на которой
покоились крупные бусы. Речь ее была торопливая, манерная,
а блуждающий взгляд не мог скрыть внутреннюю пустоту.
- Расскажи, как ты эти годы, живешь-то как? Покажи свои
хоромы.
- Живу, как видишь, не жалуюсь. А хоромы - смотри, -
сказал он с терпеливым благодушием и развел руками.
Лариса Матвеевна очень проворно встала и бодрой
энергичной походкой направилась в "зал", где стояли его
готовые работы. Глаза ее смотрели открыто и прямо с каким-то
двойственным удивлением: она видела произведения
настоящего мастера и в то же время ее смущали женские
торсы, обнаженные женские фигуры. Он наблюдал за ней с
терпеливой вежливостью и даже с тайным любопытством и
снисходительной иронией. Сказал:
- Ты тут посмотри, а я пойду поставлю чай. Или ты
предпочитаешь кофе?
Она предпочитала кофе. Иванов поставил на плиту
чайник и с чашками, ложечками и банкой растворимого кофе
вернулся в "зал", выгрузил посуду на стол и снова вышел за
сушками и печеньем. Когда вернулся, она стояла посреди
комнаты и смотрела на Алексея Петровича с лукавой улыбкой
глуповатыми растерянными глазами.
- А ты молодец, ты очень вырос, - похвалила она с
потугой на светскую утонченность. - А что это у тебя такой
интерес к нашему полу? И все голые. Ты что, женский угодник?
81
- В вопросе ее звучало неприличие, а в глазах играла
загадочная улыбка.
- Бабник? Ты это хотела сказать?
- Наверно, все твои любовницы, - игриво сказала она, но
в голосе ее не было осуждения.
- Возлюбленные, - небрежно и равнодушно ответил он и
посмотрел на нее испытующе.
- Да ну тебя: жениться тебе надо. Я знаю, со Светланой
ты не был счастлив. Она - женщина с норовом... с тяжелым
характером.
- А ты счастлива?
- Я?.. Было счастье, да уплыло. - Она горестно
вздохнула, глаза ее затуманились. Выдержав паузу, сообщила:
- Я своего схоронила, вот уже три года прошло. Живем втроем
- Маша и внучка Настенька. Четыре годика в сентябре ей
исполнилось. Живем скромно. Квартира у нас хорошая,
трехкомнатная, на Кутузовском, в хорошем доме. Мы долго
жили за границей, Сергей Иванович был первым советником
посла. Приоделись, вещичками кой-какими обзавелись. Жили в
достатке и на черный день приберегли. Ты заходи к нам.
Всегда будем рады. И Маша.
Он вышел на кухню и вернулся с кофейником и сахаром.
Разговор не клеился. Иванов бросал на нее короткие
скользящие взгляды и думал: "Неужто эта та самая Лариса, от
одного имени которой ныло его сердце и перехватывало
дыхание, недосягаемая мечта, которая так сладко целовалась
в весеннем Измайловском парке? Да это было в мае, -
вспомнил он и взглянул на ее потрескавшиеся бледные,
плотно сжатые губы и с иронией подумал: вот так целовалась
Светлана, не размыкая губ. Зачем ей нужна встреча со мной?
О чем она сейчас думает, как, с каким чувством вспоминает
майские послевоенные дни? Что ей от меня нужно?" Пауза
была рискованно долгой, Лариса Матвеевна это понимала и
решилась взять инициативу в беседе. Повторила снова вопрос,
от ответа на который Иванов умело уклонился, а для нее это
был важный вопрос:
- Почему же ты не женишься? - Тон ее преднамеренно
не серьезный, даже игривый. А он не принял его и отвечал с
серьезным видом:
- Для того чтоб жениться, надо влюбиться. Однажды в
молодости я влюбился, и ты знаешь, чем это закончилось.
Второй раз я женился без любви, кому-то назло. А результат -
82
тот же. Так что стоит ли рисковать? Подобные неудачи дорого
обходятся.
- А любовницы или, как ты называешь, возлюбленные не
дорого?
- Совсем нет. Пожалуй, наоборот.
- Они что - тебе платят? - спросила она с презрительным
любопытством. В ответ он звучно рассмеялся язвительным
смехом, но смеялись губы, а глаза оставались холодными.
- Мои возлюбленные в мечтах, плод моей фантазии,
вроде той, что ты видела на выставке, или этих, что в
соседней комнате, как ты сказала - голых. Они по крайней
мере не изменят. - Его колкий намек она пропустила мимо
ушей и продолжала допрашивать:
- А наяву?
- Не хочу попусту растрачивать душевные силы. Берегу.
- Для кого? Ты ж сказал, что твой поезд ушел.
- Поезд ушел, а вдруг подвернется попутная машина.
- Значит, надеешься? - глаза ее беспомощно и жалко
задрожали. - Правильно делаешь: надежду никогда не надо
терять. Одиночество - страшное дело. Вот у меня и дочь, и
внучка, а я все равно одинока. Душа-то она не стареет, она,
может быть, с возрастом еще больше нуждается в ласке, чем в
молодости. Молодость - она ветренна. Она ярко светит, но не
греет. На лицо ее в мелких морщинах легла тихая печаль.
Разговор принимал нежелательный для Иванова
характер, и он спросил:
- Чем занимается твой зять?
- Зятя нет, - ответила она и скорбно вздохнула. - И не
было. А Настенька - случайный плод легкомыслия. Хотя Маша
у меня совсем не легкомысленная, серьезная девушка. Но так
случилось. - Лариса Матвеевна вздохнула.
- Она не похожа на тебя, вернее не очень похожа, -
случайно сорвалась у него язвительная фраза. Но Лариса
Матвеевна не обиделась и не смутилась. Напротив, на лице ее
заиграла манящая улыбка, сказала весело и таинственно:
- А ты не находишь, что она на тебя похожа? - и
заискивающая улыбка блеснула в ее прищуренных глазах. "Ну
и ну, это уже непозволительная наглость или откровенная
глупость", - подумал Иванов и, посмотрев на нее с удивлением,
сказал, нещадно рассмеявшись:
- Насколько я знаю, от поцелуев дети не рождаются.
83
Лицо Ларисы Матвеевны порозовело, она рассмеялась
нервным беспричинным смехом и, подавляя его, сказала:
- Я пошутила. Я имела в виду ее характер, такой же, как
у тебя: серьезный и добрый.
"Откуда знать тебе мой характер?" - с холодной
отчужденностью подумал Иванов. Разговор и встреча уже
тяготили его. Ему было ясно, что привело ее сюда совсем не
желание посмотреть его работы, - это был лишь удобный
предлог. Она шла с определенным намерением и слабой
надеждой, но, поняв, что надежда ее оказалась иллюзорной,
сделала последний выстрел: покончила с чаепитием, она
подошла к нему вплотную и, будучи не в силах скрыть свое
волнение, громко вздохнула и сдавленным деревянным
голосом произнесла:
- Спасибо тебе, Алеша, не ругай, что отвлекла тебя от
дела, но не могла не увидеть тебя еще раз. После той встречи
на выставке, поверишь, я всю ночь глаз не сомкнула. Всю свою
жизнь передумала, перечувствовала. Себя корила за свое
легкомыслие, молодая была, да глупая. Любила я тебя и все
эти годы вспоминала, не могла забыть. И когда Машеньку под
сердцем носила, о тебе думала. Может, оттого и похожа она на
тебя. Говорят, так бывает. Ты сказал, что от поцелуев дети не
рождаются. Только бывают поцелуи, которые оставляют свой
след на всю жизнь. И всю жизнь вспоминаешь их в минуты,
когда душа плачет, когда находит на тебя такое, чему и
названия нет. Я знаю - душа у тебя добрая и сердце нежное.
Как представлю твои переживания - места себе не нахожу.
Он слушал терпеливо и покорно ее исповедь, смотрел на
редкие складки вокруг ее тонких губ, на ее дрожащие,
морщинистые руки, на благородную голубизну изрядно
поредевших, а когда-то пышных волос, видел, как меркнут и
туманятся ее глаза, и в мыслях его зарождалась какая-то
путаница и разноголосица: он хотел понять и поверить в
искренность ее слов, но мешали сомнения: а может, свой
монолог она заранее продумала. Душа его смягчилась,
появилось чувство жалости и прощения, и он с мягкой и
вежливой уступчивостью сказал:
- Не надо ворошить прошлое, Лариса. Что было, то
сплыло.
- Не говори, Алеша, не сплыло. Хорошее не забывается,
- взволнованно перебила она. - Любила я тебя. И люблю. И