Почти сразу же возбуждение всех троих достигло предела, они задыхались. Алексина кончила трижды, потом пришла очередь Жопопии, которая тут же слезла вниз, чтобы покусать Моне мошонку. Алексина развопилась, как проклятая, и извивалась, как змея, когда Моня излил ей во чрево свою румынскую малофью. Жопопия тут же вырвала хер князя из дыры, и его место занял ее рот, жадно сглатывающий вытекающее оттуда большущими каплями семя. Алексина тем временем взяла член Мони в рот и, одновременно аккуратно обтерев, вновь заставила его привстать.
Через минуту князь набросился уже на Жопопию, но его болт остался у ворот, лишь щекоча клитор. Во рту он держал одну из грудей юной красотки. Алексина ласкала их обоих. «Воткни, воткни скорее, — кричала Жопопия, — я больше не могу». Но болванка по-прежнему болталась снаружи. Она дважды кончила и, казалось, совсем отчаялась, когда уд вдруг проткнул ее до самой матки, и она, обезумев от возбуждения и сладострастия, так сильно укусила Моню за ухо, что кусочек оного остался у нее во рту. Вскричав во весь голос, она жадно проглотила его и решительно задвигала чреслами. Эта рана, кровь из которой хлынула ручьем, по-видимому, возбудила Моню, поскольку он принялся наяривать еще неистовее и не отрывался от Жопопиной мохнатки, пока трижды в нее не кончил, ну, а она, за это время, разрядилась десять раз.
Когда он наконец от нее отвалился, оба с изумлением обнаружили, что Алексина исчезла. Она тут же вернулась с медицинскими принадлежностями, чтобы перевязать Моню, и огромным кнутом, каким обычно орудуют кучера фиакров. «Я купила его за пятьдесят франков, — вскричала она, — у кучера городского фиакра № 3269, и он послужит нам, чтобы у румына снова встал. Оставь его, милая Жопопия, пусть он себя перевяжет, а мы пока, чтобы возбудиться, сделаем 69».
Останавливая себе кровь, Моня стал свидетелем весьма возбуждающего зрелища: закопавшись с головой друг в друге, Жопопия и Алексина с огоньком предавались языческим ласкам. Пышный зад Алексины, белоснежный и пухленький, переваливался с боку на бок по лицу Жопопии; языки, длинные, словно мальчишеские письки, напрягшись, сновали туда-сюда; слюна и малофья смешивались; слипались намокшие волосы, и стоны, которые были бы душераздирающими, если бы вызывало их не сладострастие, поднимались над кроватью, которая трещала и скрипела под весьма заметным весом юных девиц.
— Ну, воткни же мне в жопу, — вскричала Алексина. Но Моня потерял столько крови, что орган его совсем не желал ею наливаться. Алексина привстала, схватила кнут кучера фиакра № 3269, замечательный новенький перпиньян, подняла его и принялась с плеча хлестать Моню по спине, по ягодицам, и тот, забыв от этой новой боли о своем кровоточащем ухе, громко завопил. Но обнаженная Алексина, словно обезумевшая вакханка, продолжала его настегивать. «А ты шлепай меня», — крикнула она Жопопии, глаза которой загорелись, когда она принялась изо всех сил лупцевать пышный волнующийся зад Алексины. Жопопия тоже тут же возбудилась. «Отшлепай меня, Моня», — молила она; попривыкнув к порке, хотя его тело и кровоточило, он принялся нашлепывать восхитительный смуглый зад, ритмично раскрывающийся и смыкающийся. Когда у него начал, наконец, вставать х..., кровь текла у Мони уже не только из уха, но и из каждой отметины, оставленной жестокой плеткой.
Алексина тогда развернулась и подставила свою покрасневшую очаровательную попку огромному тарану, который и вторгся в розетку, в то время как насаженная на кол с криком трясла задом и сиськами. Но Жопопия со смехом разлепила их. Обе женщины опять принялись дрочить друг друга, ну а Моня, весь в крови, вновь обосновался по самый корень в заднице у Алексины и шуровал там с таким напором, что его партнерша просто изнемогала от наслаждения. Его муде раскачивались, как колокола собора Нотр-Дам, и стукались о нос Жопопии. В одно мгновение Алексина сжала с огромной силой свою задницу вокруг Мониного набалдашника, и тот больше не мог пошевелиться. Так он и кончил, выметав длинные струи, засосанные жадным анусом Алексины Проглотье.
За это время вокруг фиакра № 3269, кучер которого был без кнута, на улице собралась толпа.
Сержант полиции потребовал от кучера объяснений, что тот сделал со своим кнутом.
— Я продал его даме с улицы Дюфо.
— Иди и выкупи его, или я влеплю тебе штраф.
— Ну что ж, схожу, — ответствовал автомедон, силач-нормандец, и, посовещавшись с консьержкой, он позвонил на второй этаж.
Алексина пошла ему открывать прямо как была; кучер впал от этого в умопомрачение, и, поскольку она укрылась в спальне, бросился следом, схватил и тут же по-собачьи покрыл ее, пользуясь весьма достойным своим причиндалом. Он тут же и кончил — с криками: «Блядь косая, сука е...ная, говно зеленое!»
Алексина помогала ему, усердно вскидывая круп, и кончила одновременно с ним, а Моня и Жопопия корчились тем временем от смеха. Кучер, думая, что они над ним насмехаются, впал в жуткий гнев. «А! Шлюхи, бляди, курвы, падаль, холера, вы надо мною стебетесь!
Мой кнут, где мой кнут?» И, заметив свое орудие, он схватил его и принялся изо всех сил стегать Моню, Алексину и Жопопию, чьи обнаженные тела подскакивали под опускающимся бичом, оставляющим на них кровоточащие отметины. Потом его елда снова напряглась, и, схватив Моню, он как следует ему засадил.
Входная дверь осталась незапертой, и полицейский, так и не дождавшись возвращения кучера, поднялся на второй этаж и как раз в этот момент вошел в спальню; не много времени ему понадобилось, чтобы извлечь из штанов свой форменный жезл. Он вставил его в зад разгоряченной Жопопии, которая закудахтала, как наседка, вздрогнув от прикосновения холодных форменных пуговиц.
Незанятая Алексина сняла болтавшийся на поясе сержанта жезл регулировщика. Она засунула его себе в п...ду, и все пятеро продолжали жутко наслаждаться, пока кровь из ран стекала на ковер, на занавески и мебель, а на улице тем временем арестовывали и уводили покинутый фиакр № 3269, лошадь которого всю дорогу пердела, оставляя за собой дорожку тошнотворной вони.
Глава III
Через несколько дней после сеанса, который столь причудливым образом завершили кучер и агент полиции, князь Вибеску все еще не мог до конца прийти в себя. Следы бичевания уже зарубцевались, и он безвольно валялся на диване в салоне Гранд-Отеля, чтобы воодушевиться, почитывая в газете колонку происшествий. Одна из историй вдохновила его. Ужасающее преступление. Мойщик посуды в ресторане поджарил зад юного поваренка и затем, горяченького и с кровью, его трахнул, закусывая поджаристыми кусочками, которые он сколупывал с попки эфеба. На крики жаркого сбежались окружающие и остановили садиста-мойщика. История излагалась во всех подробностях, и князь смаковал ее, тихонько подрочивая вынутый наружу хер.
Тут в дверь постучали. Вошла горничная, свеженькая и привлекательная в своем чепце и фартуке. Застыв с письмом в руке, она покраснела, завидев растерзанный внешний вид Мони, который тут же подтянул штаны: «Не уходите, мадемуазель, милочка-блондиночка, мне нужно сказать вам пару слов». Одновременно он закрыл дверь и, схватив очаровательную Мариетту за талию, жадно поцеловал ее в губы. Она сначала сопротивлялась, изо всех сил сжимая губы, но под давлением начала сдавать, потом ее рот приоткрылся, и тут же в него проник язык князя, который, не мешкая, укусила Мариетта, чей юркий язычок принялся щекотать кончик языка Мони.
Одной рукой юноша обнял ее талию, другой — задрал юбки. Панталон на ней не оказалось. Его рука быстро скользнула между двумя пышными, округлыми бедрами, о качестве которых было не трудно догадаться, ибо горничная была высокой и стройной девушкой. У нее оказался очень лохматый лобок. Вся она так и пылала, и когда рука князя нырнула внутрь влажной расщелины, Мариетта, выпячивал живот, сама пошла ему навстречу. Девичья рука набрела на ширинку Мони и задумчиво ее расстегнула. Оттуда она вынырнула в компании замечательной веселки, которую при входе девушка едва приметила. Они неспешно дрочили друг друга, он — покручивая между пальце клитор, она — надавливая пальцем на червоточину в красной шапочке Моня толкнул Мариетту на диван, и, стоило ей на него повалиться подхватил ноги горничной и водрузил их себе на плечи, пока они полусидя расстегивала платье, чтобы вынуть наружу две потрясающие набухшие груди, которые князь тут же принялся по очереди сосать, одновременно заталкивая девушке между ног свою пылающую елду. Она тут же начала вскрикивать: «О, как хорошо, как хорошо... как ты хорош...» Потом принялась беспорядочно подбрыкивать задом, и вскоре Моня почувствовал, как она кончает, бормоча: «Крепче... кончаю... давай... еще...» И тут же схватила его за елду со словами: «Здесь хватит». Мариетта выдернула ее наружу и засунула себе в другую дырку — совсем круглую, расположенную пониже, словно око циклопа посреди двух белых, свежих, мясистых полушарий. Елда, обильно орошенная ее отдачей, вошла легко, и, бодро попедалировав, князь испустил всю свою сперму в задницу прекрасной горничной. Затем он с чмоканьем, словно пробку из бутылки, вытащил свой елдак, на кончике которого оставалась капелька дерьма, налипшая на остатки малофьи. В этот миг в коридоре кто-то зазвонил, и Мариетта промолвила: «Схожу посмотрю». И исчезла, обняв на прощание Моню, который сунул ей в руку пару луидоров. Как только она ушла, он ополоснул свой хобот, потом распечатал письмо и прочел:
«Мой прекрасный румын!
Что с тобой сталось? Ты, должно быть, уже отдохнул. Не помнишь ли, что ты мне сказал: «Если я не отлюблю тебя двадцать раз подряд, пусть меня накажут одиннадцать тысяч палок». Двадцать раз ты этого не сделал; смотри, а то тебе будет плохо.
В тот раз мы принимали тебя в бардаке Алексины на улице Дюфо. Ну а теперь, поскольку мы тебя знаем, можешь явиться ко мне. К Алексине уже нельзя, она не может принять у себя даже меня. Потому-то она и снимает этот бардак. Ее сенатор слишком ревнив. Меня это бесит; мой любовник — искатель жемчуга, сейчас он нанизывает жемчужины с негритянками на Берегу Слоновой Кости. Ты можешь навестить меня, дом 214 по рю де Прони. Мы ждем тебя завтра к четырем часам.
Жопопия Залупи».
Едва пробежав эти строки, князь взглянул на часы. Было одиннадцать часов утра. Он позвонил, чтобы вызвать массажиста, который должным образом его промассировал и натянул. Этот сеанс его оживил. Он принял ванну и, почувствовав себя посвежевшим, позвонил парикмахеру, который его художественно постриг и поимел. Следующим прибыл маникюрист-педикюрист. Он профессионально постриг ему ногти и пропедалировал. И князь почувствовал себя совсем в своей тарелке. Он прошелся по бульварам, плотно пообедал, взял фиакр и отправился на рю де Прони. Оказалось, что Жопопия целиком занимает маленький особнячок. Его впустила старая горничная. Жилище было обставлено с изысканным вкусом.
Его сразу же провели в спальню, где стояла очень низкая и широкая кровать с бронзовыми спинками. Паркет покрывали шкуры диких зверей, приглушавшие звук шагов. Князь быстро скинул с себя всю одежду и встретил вошедших, в очаровательных дезабилье, Алексину и Жопопию совсем голым. Они радостно засмеялись и перецеловались. Первым делом он уселся сам, а затем усадил обеих юных дам к себе на колени — каждую на свое, — предварительно приподняв их юбки так, чтобы, вполне чинно смотрясь со стороны, они тем не менее ласкали своими голыми попками его ноги. Затем он начал каждом рукой дрочить одну из них, ну, а они вдвоем щекотали его пенис. Когда Моня почувствовал, что они достаточно возбудились, он заявил им:
— Теперь устроим урок.
Усадив их в кресло прямо перед собой, он после секундного размышления произнес:
— Мадемуазели, как я понял, на вас нет панталон. Вам следовало бы постыдиться. Ступайте и оденьтесь.
Когда они вернулись, он начал урок:
— Мадемуазель Алексина Проглотье, как зовут короля Италии?
— Ты что, думаешь, меня это колышет? — сказала Алексина.
— Тогда ступай на кровать, — вскричал преподаватель.
Он велел ей встать на кровати на колени, повернул к себе спиной и заставил ее задрать свои юбки и раздвинуть шлицу панталон, из которой возникли ослепительной белизны полушария. Он принялся нашлепывать их ладонью, и задница тут же начала краснеть. Это возбудило Алексину, и она старалась получше подставиться, но князь уже потерял к этому интерес. Обхватив руками бюст молодой девушки, он запустил пятерни за пазуху пеньюара и сжал ее груди, а затем, вытянув одну руку, принялся щекотать ей клитор и сразу же почувствовал, как сочится ее нутро.
Не оставались без дела и ее руки; они схватили княжий хер и направили его по узенькой дорожке к Содому. Алексина вся выгнулась, чтобы половчее раздвинуть половинки своей задницы и облегчить доступ в нее пестику Мони. Красная шапочка тут же нырнула внутрь, следом и остальное, и его яйца с размаху ударились снизу в женскую жопу. Заскучавшая было Жопопия тоже взгромоздилась на кровать и начала лизать Алексине щель; та, ублажаемая сразу с двух сторон, наслаждалась до слез. Ее сотрясаемое вожделением тело корчилось, словно от мук, из горла вырывались сладострастные хрипы. Толщенный елдак затыкал ей зад и, двигаясь взад-вперед, напирал на тонкую перегородку, отделявшую его от языка Жопопии, а та собирала молочко, выдавленное подобным времяпрепровождением. Живот Мони бился о жопу Алексины. Князь засаживал все сильнее. Он начал кусать загривок юной женщины. Заносчивее и заносчивее пыжился его пест. Алексина уже не могла перенести столько счастья, она повалилась прямо на лицо Жопопии, которая, однако, не прекращала ее вылизывать, а князь, не отставая, навалился на нее сверху, продолжая охаживать елдаком. Еще несколько ударов бедрами, и Моня излил свою малофью. Алексина осталась простертой на кровати, Моня отправился умыться, а Жопопия встала поссать. Взяв ведро, она расположилась над ним, раздвинула ноги, задрала юбку и изобильно выссалась; потом, чтобы сдуть последние капли, застрявшие в волосах, испустила негромкий, нежный и скромный пук, который восхитил и возбудил Моню.
— Посри мне в руки, посри мне в руки, — вскричал он. Жопопия улыбнулась, и Моня пристроился позади нее, а она чуть присела и стала тужиться. На ней были крохотные панталончики из прозрачного батиста, сквозь которые виднелись трепещущие ляжки. Черные ажурные чулки поднимались ей выше колен и плотно облегали две чудесные икры несравненного изгиба, не слишком полные, но и не слишком худосочные. В этом положении зад ее оголился, красиво обрамленный разрезом панталон. Моня внимательно разглядывал две розовые и смуглые округлости, покрытые пушком и оживляемые благородной кровью. Он заметил чуть выступающий копчик, а под ним — начинающуюся бороздку между ягодиц. Сначала широкая, бороздка эта постепенно сужалась и углублялась по мере нарастания пышности ягодиц; потом появлялся и сам анус — коричневый и круглый, весь в складочках. Первым следствием потуг молодой женщины стало растяжение дыры, из которой появилась полоска гладкой розовой кожицы, находившейся внутри и схожей с выпяченными губками.
— Ну, сри же, — закричал Моня. И тут появился кончик дерьма; остренький и невзрачный, он на миг выставил наружу голову и сразу спрятался обратно в свою пещеру. Тут же он появился вновь, медленно и торжественно сопровождаемый всею сосискою, являвшей собою одну из самых прекрасных какашек, какие только производила когда-либо на свет толстая кишка.
Говно выходило маслянистое, беспрерывное, разматываясь спокойно, как корабельный трос. Оно изящно болталось между восхитительных ягодиц, которые раскрывались все шире и шире, отчего оно раскачивалось все сильнее. Жопа растянулась еще немножко, вздрогнула, и говно упало, горячее, дымящееся, в руки Моне, который протянул их, чтобы его подхватить. Тогда он вскричал: «Не двигайся!» и, наклонившись, вылизал ей дыру в заднице, перекатывая тем временем в ладонях какашку. Потом он с наслаждением раздавил ее и весь вымазался дерьмом. Жопопия раздевалась, чтобы уподобиться Алексине, которая показывала Моне свой крутой, словно просвечивающий, как бывает у блондинок, зад. «Посри на меня сверху», — Закричал Моня Алексине и вытянулся на полу. Она скорчилась над Ним так, что он мог наслаждаться подробным зрелищем ее жопы и ануса. Первым результатом ее потуг стали капли собственной Мониной малофьи, потом показалось говно, желтое и мягкое, которое падало маленькими порциями, причем, поскольку она смеялась и шевелилась, падало оно на тело Мони, где попало, и вскоре его живот украшало уже несколько этаких душистых слимаков.
Одновременно Алексина и ссала, и горячая струя, падавшая прямо Моне на пенис, разбудила их животные инстинкты. Кий начал понемногу приподниматься, одновременно надуваясь, пока, наконец, достигнув своей нормальной величины, головка не налилась и не покраснела, как большущая слива, и не установилась у самых глаз молодой красотки, которая, тут же придвинувшись к ней, все сильнее и сильнее раскорячивалась, заставляя торчащий х... войти между густо заросшими берегами ее широко распахнутой п...ды. Моня наслаждался этим зрелищем. Опускаясь, ее зад все более и более выставлял напоказ свою соблазнительную выпуклость, аппетитные округлости напряглись, а ляжки раздвигались все сильнее. Когда жопа наконец опустилась настолько, что поглощенным оказался весь болт, она приподнялась и принялась за красивые возвратно-поступательные движения, которые существенно меняли ее пропорции, и это было восхитительное зрелище. Моня, весь в говне, наслаждался от всей души; вскоре он почувствовал, как сжимается влагалище, и Алексина, пробормотав сдавленным голосом: «Блин, ну вот... кончаю», оросила своими выделениями его пах.