Пока Моня приводил в порядок свою одежду, а Элен одевалась, до них донеслись женские крики боли.
— Ерунда, — сказала Элен, — лупцуют Надежду — горничную Ванды, дочери генерала и моей ученицы.
— Я хочу на это посмотреть, — пробормотал Моня.
Полуодетая Элен провела Моню в темную и пустую комнату, через застекленное ложное окно которой можно было заглянуть в комнату девушки. Ванда, дочь генерала, оказалась весьма симпатичной особой семнадцати лет. Она изо всех сил охаживала нагайкой очаровательную блондиночку, опустившуюся, задрав свои юбки, перед нею на четвереньки. Это и была Надежда. У нее была восхитительная, огромная, пышная жопа, которая так и плясала под немыслимо тонкой талией. Каждый удар нагайки заставлял горничную подскакивать, а
ее зад, казалось, от этого раздувался. Жуткая нагайка уже прочертила на нем изображение андреевского креста.
— Хозяйка, я больше не буду, — кричала избиваемая, и ее задница, приподнимаясь, каждый раз выставляла напоказ широко распахнутую п.. .ду, затененную леском льняных волос.
— А теперь пошла вон, — закричала Ванда и пнула ногой Надежду точно в манду; горничная с воплями убежала.
Тогда девушка открыла дверь чуланчика, из которого вышла девочка лет тринадцати-четырнадцати, худенькая, темноволосая, порочного вида.
— Это Ида, дочка толмача из посольства Австро-Венгрии, — пробормотала Элен на ухо Моне, — она забавляется с Вандой.
И в самом деле, девчушка опрокинула Ванду на кровать, задрала ей юбки, выставив на свет божий целый лес растительности — лес еще девственный, — из которого появился длинный, как мизинец, клитор, который она и принялась с рвением сосать.
— Соси получше, Идочка, — влюбленно пробормотала Ванда, — я так возбуждена, и ты, наверное, тоже. Самое возбуждающее на свете — отстегать такую пухлую жопу, как у Надежды. Хватит, больше не соси... Я теперь тебя трахну.
И девчушка, подобрав юбки, подкатилась поближе к старшей подруге, чьи полные белые ноги являли собой разительный контраст с худенькими, смуглыми и трепетными бедрышками партнерши.
— Забавно, — заявила Ванда, — что я сломала тебе целку своим клитором, а сама все еще остаюсь девушкой.
Но они уже занялись делом. Ванда изо всех сил сжимала в своих объятиях маленькую подружку. Несколько мгновений она ласкала ее крохотную, совсем еще голенькую щелочку. Ида сказала:
— Милая Ванда, мой муженек, до чего ты волосат! Трахни же меня!
Пышный зад Ванды заходил ходуном.
Моню это зрелище вывело из себя, он засунул руку под юбки Элен и принялся неистово дрочить ее. Она, обхватив рукой толщенную Монину болванку, отвечала тем же и медленно, не спеша угнаться за неистовыми объятиями юных лесбиянок, принялась ее отдрачивать. От залупленного члена князя валил пар. Раздвинув красотке колени, Моня нервно пощипывал ее изящный бутон. Вдруг красная и растрепанная Ванда оторвалась от своей подружки и встала; Ида же, выхватив из подсвечника свечу, принялась довершать начатое незаурядным клитором генеральской дочки. Подойдя к двери, Ванда позвала Надежду, которая в испуге тут же явилась на зов. По приказу своей госпожи, красавица-блондинка расстегнула свой корсаж, свесив наружу большущие груди, а затем задрала юбки и встала раком. Вставший клитор Ванды немедленно вторгся между бархатистых ягодиц
и принялся ходить туда-сюда не хуже мужского члена. Малютка Ида, которая к тому времени успела заголить свою очаровательную, но еще плоскую грудку, уселась, продолжая играть со свечой, между ног Надежды и принялась со знанием дела сосать ей влагалище. В тот же миг Моня спустил под давлением пальцев Элен, и капли спермы залепили стекло, которое отделяло их от копошащихся лесбиянок. Испугавшись, что их присутствие будет замечено, Элен и Моня, не, выпуская друг друга, заспешили по коридору прочь.
— А что значит, — спросил Моня, — та фраза, которую мне сказал привратник: «генерал макает свою сосиску в яички всмятку?»
— Посмотри, — ответила Элен, и через приоткрытую дверь Моня заглянул в рабочий кабинет генерала. Там он увидел, как его начальник, стоя, трахал в задницу очаровательного мальчугана, по плечам которого рассыпались восхитительные каштановые кудряшки. Его ангельские голубые глаза светились невинностью эфебов, которых боги губили молодыми, ибо их любили. Его красивая белая и упругая попка, казалось, со скромностью принимала мужской подарок, доставляемый ей генералом, который, надо сказать, весьма походил внешне на Сократа.
— Генерал, — объяснила Элен, — сам воспитывает своего двенадцатилетнего сына. Метафора привратника показалась не очень ясной, поскольку генерал вместо того, чтобы пускать все на самотек, находит сей метод, как нельзя подходящим, чтобы питать и обогащать ум своего отпрыска. Он вдалбливает ему через задницу науку, представляющуюся мне весьма весомой, и в дальнейшем юный князь сможет без стыда произвести хорошее впечатление на заседаниях Государственного Совета.
— Инцест, — подтвердил Моня, — творит чудеса.
Генерал, казалось, достиг вершин наслаждения, он закатил глаза, от которых остались видны одни белки в красных прожилках.
— Серж, — вскричал он сдавленным голосом, — хорошо ли ты ощущаешь тот инструмент, который, не удовлетворившись тем, что тебя породил, принял на себя и задачу превращения тебя в совершенного молодого человека? Запомни, Содом — вот символ цивилизации. Гомосексуализм сделал людей подобными богам, а все несчастья проистекают из того желания, которое, как заявляют особи противоположного пола, они испытывают друг по отношению к другу - Сегодня осталось только одно средство спасти несчастную святую Русь — нужно, чтобы мужчины-филопеды без отлагательств занялись сократической любовью, а женщины отправлялись на скалы Левадии, чтобы почерпнуть уроки софизма.
И испустив сладострастный хрип, он разрядился в очаровательную попку своего сына.
Глава VI
Началась осада Порт-Артура. Моня со своим денщиком Рогонелем оказался заточен в нем вместе с войсками бравого Стесселя.
Пока японцы пытались преодолеть кольцо укреплений из колючей проволоки, защитники города в качестве компенсации за постоянную угрозу пасть жертвой непрекращающихся обстрелов находили утешение в регулярных посещениях по-прежнему открытых борделей и кафе-шантанов.
В один из вечером Моня обильно отобедал в компании Рогонеля и нескольких журналистов. Им подали замечательное филе из конины, выловленную в порту рыбу и консервированные ананасы; все это они запивали отличным шампанским.
По правде говоря, десерт оказался прерван неожиданным появлением снаряда, который разорвался, разрушив часть ресторана и поубивав кое-кого из посетителей. Моню это приключение позабавило, он хладнокровно раскурил сигару от загоревшейся скатерти. После чего они с Рогонелем отправились в кафе-шантан.
— Этот чертов генерал, — рассуждал по дороге князь, — проклятый Кокодрев оказался явно незаурядным стратегом, он предугадал осаду Порт-Артура и, по всей вероятности, отправил меня сюда, чтобы отомстить за то, что я застал его за кровосмесительной связью с собственным сыном. Как и Овидий, я наказан за преступление своих глаз, но я не напишу ни «Скорбных элегий», ни «Писем с Понта». Я предпочитаю провести в утехах оставшиеся мне дни.
Несколько пушечных ядер со свистом пронеслось у них над головой, они перешагнули через валявшееся на земле тело разорванной ядром напополам женщины и оказались перед «Усладами Папаши».
Это был шикарнейший кабак Порт-Артура. Они вошли внутрь. В зале дым стоял коромыслом. Выступала немецкая певичка — рыжая и дебелая, пела она с сильным немецким акцентом, и ее то и дело заглушали аплодисменты тех зрителей, которые понимали по-немецки. Затем вышли четыре английские girls, какие-то sisters, они танцевали жигу, но с отдельными па кэк-уока и мачиша. Это были очень симпатичные девушки. Чтобы продемонстрировать отделанные разными финтифлюшками панталоны, они высоко задирали свои шуршащие юбки, но, к счастью, панталоны на них были с разрезами, и то и дело удавалось заметить в обрамлении батиста то увесистый зад, то оттеняющие белизну живота заросли. А когда они вскидывали вверх одну из ног, раскрывались и их замшелые вагины. Они пели
Му cosey corner girl
и пожали несравненно больше аплодисментов, чем их предшественница, нелепая Ггаикт.
Русские офицеры, слишком, вероятно, бедные, чтобы оплатить себе женщину, усиленно дрочили, наблюдая расширившимися глазами за этим райским — в магометанском смысле — зрелищем.
Время от времени из одного из членов вылетала мощная струя малофьи, попадая то на форму соседа, то, чего доброго, ему даже и бороду.
После girls оркестр разразился шумным маршем, и на сцене испанец с испанкой показали сногсшибательное представление. Живейшее впечатление на зрителей произвели уже их костюмы тореадоров, и публика тут же затянула подходящее к случаю «Боже, царя храни».
Испанка оказалась замечательной, очаровательно разболтанной девушкой. На ее бледном, идеально овальном лице ярко блестели черные глаза. У нее были точеные бедра, а одежда так и переливалась блестками.
Тореро, стройный и крепкий, тоже крутил задом, которому его мужская натура обеспечивала, без сомнения, некоторые преимущества.
Эта броская пара послала сначала правой рукой — а левой упираясь в круто выгнутое бедро — в зал несколько вызвавших фурор воздушных поцелуев. Потом они пустились в сладострастный, на манер их родины, танец. Чуть погодя, испанка задрала юбки до самого пупка и пристегнула их там так, чтобы остаться обнаженной до самой ложбинки пупа. Ее длинные ноги обтягивали красные шелковые чулки, на три четверти прикрывавшие ей бедра. Сверху их прихватывали, прикрепляя к корсету, золоченые подвязки, с которыми сплетались и шелковые нити, поддерживающие у нее на заднице черную бархатистую полумаску, — так, чтобы прикрывать дыру. П...ду скрывало иссиня черное, чуть завитое руно.
Что-то напевая, тореро извлек наружу свой необычайно длинный и твердый болт. Так они и продолжали танцевать, животом к животу, то, вроде бы, преследуя, а то — ускользая друг от друга. Чрево юной женщины колыхалось, словно вдруг загустевшее море, — точно так же сгустилась средиземноморская пена, чтобы породить непорочное чрево Афродиты.
Вдруг, словно по волшебству, х... и п.. .да гистрионов соединились, и все решили, что они собираются просто трахнуться на сцене.
Но не тут-то было.
Своим отлично засаженным рычагом тореро приподнял молодую женщину, которая поджала ноги и осталась висеть над землей. Он прошелся по сцене. Тут же униформисты натянули в трех метрах над головами зрителей проволоку, и он, этакий непристойный канатоходец, прогулялся по ней со своей любовницей над налившимися кровью зрителями с одной стороны зала на другую. После чего, пятясь, вернулся на сцену. Присутствующие разразились бурными аплодисментами, восхищаясь прелестями испанки, чей скрытый под маской зад, казалось, им улыбался, ибо весь был усеян ямочками.
Потом пришел черед партнерши. Тореро подогнул ноги и, крепко укоренившись черенком в щели напарницы, в свою очередь оказался пронесен над залом.
Эти канатоходческие фантазии возбудили Моню.
— Аида в бордель, — сказал он Рогонелю.
«Веселый самурай» — так удачно назывался модный лупанарий во время осады Порт-Артура.
Содержали его двое, два поэта-символиста со стажем, которые, поженившись в Париже по любви, отправились утаить свое счастье на Дальний Восток. Здесь они освоили прибыльную профессию содержателя борделя и с успехом ее практиковали. Они одевались в женскую одежду и разговаривали, как лесбиянки, не отказываясь при этом ни от своих усов, ни от мужских имен.
Того, что постарше, звали Адольф Терре. Младший успел прославиться в Париже. Кто не помнит жемчужно-серую накидку и горностаевую горжетку Тристана де-Винегра?
— Мы хотим женщин, — заявил по-французски Моня кассирше, каковая оказалась Адольфом Терре. Тот завел один из своих стихов:
Однажды в сумерках на полпути между Версалем
И Фонтенбло за нимфой гнался я под шелестящим
Лесным шатром, и тут вдруг встал мой уд на лысую
Фортуну — худая и прямая, чертовски безмятежно
Брела она; я трижды вставил ей и закосел,
Потом дней двадцать от триппера избавиться не мог. Но боги
Поэта пощадили. Глицинии мне стали волосами,
И пусть насрать Марону на меня, но сей версальский стих...
— Хватит, хватит, — перебил Рогонель, — к черту, баб давай!
— А вот и наставница! — с уважением откликнулся Адольф.
Наставница, то есть светловолосый Тристан де Винегр, грациозно
выступил вперед и, не отрывая синих глаз от Мони, напевно прочел следующее историческое стихотворение:
Мой уд налился, как малина
В расцвете лет.
Шары болтаются в-точь тяжкие плоды,
Пора в корзину.
Роскошное руно, топорщится где палка,
Устлало все подряд
От ягодиц до паха, от паха до пупка,
С почетом заголяя хрупкий зад,
Который тужится, когда мне надо высрать
На высочайший стол, лощеные бумажки
Своих мыслей горячие какашки.
— В конце концов, — возмутился Моня, — это бордель или сельский нужник?
— Все дамы в салоне! — воскликнул Тристан и протянул Рогонелю
полотенце, добавив:
— Одно полотенце на двоих, господа, вы же понимаете — осада...
Адольф получил 360 рублей, эту сумму стоило в Порт-Артуре
общение со шлюхами, и друзья прошли в салон. Там их ожидало несравненное зрелище.
Шлюхи, разодетые в малиновые, смородинно-красные, ежевично-синие, бордовые пеньюары, играли в бридж, покуривая сигареты из
светлого табака.
В этот миг раздался ужасный грохот, — это снаряд, пробив насквозь потолок, тяжело рухнул вниз, словно болид, погрузившись в землю как раз посреди круга, образованного игравшими в бридж дамами. По счастью, снаряд не разорвался. Все женщины с криком попадали, опрокинувшись на спину. Ноги их невольно задрались кверху, и перед похотливыми взглядами двоих вояк предстали многовидные гузки.
В целом это было замечательное нагромождение задов всех национальностей, ибо сей образцовый бордель предлагал широкий выбор блядей всех рас. Грушевидные жопы фрисландок резко контрастировали с пухлыми попками парижанок, чудесными задницами англичанок, квадратными ягодицами скандинавок и покатыми задами каталонок. Единственная негритянка демонстрировала бурную массу, напоминавшую скорее кратер вулкана, чем женский круп. Едва успев подняться, она заявила, что вражеский стан не возьмет ни одной взятки, — так быстро привыкаешь к ужасам войны!