— Нет. Для тебя это прямая дорога на костёр. И от этого станет только тяжелее, ты же понимаешь.
— Я люблю тебя, Шутик! Господи, что ж я раньше-то не сказала! – она прижалась ко мне так тесно, что стало трудно дышать.
— Я знал, — ответил я тихо.
Мы просидели так до тех пор, пока дальние вершины леса ни окрасил кроваво-багровый закат. Она окончательно измучилась и не могла больше плакать, только дыхание иногда прерывалось, и судорожно вздрагивали плечи. Я готов был сидеть так до утра, пока её не заберут из моих объятий и прямо так, заплаканную и в мужской одежде, не утащат под венец.
— А знаешь, что, — сказала она твёрдо, — Вот спросят меня, «Согласна ли ты…» и то, да сё. А я возьму и скажу – нет. Ведь не выдадут же меня после этого замуж, правда?
— Не должны… Да хрен их знает, они же инквизиторы все… — Я даже слегка растерялся.
А ведь она права! Но девушек вообще часто выдавали замуж против воли, а я не помню случая, чтобы хоть одна сказала «Нет». Почему? Неужели они все были так запуганы и обучены покорности судьбе? Или большинству из них просто надо было до зарезу замуж, всё равно за кого, а после такого уже никто больше не позовёт?
***
Как я и предполагал, король и инквизитор хотели уладить это недоразумение как можно скорее, и свадьба была назначена чуть ли не на рассвете, как обычно смертная казнь. Я не мог быть рядом с моей принцессой и мрачно наблюдал из угла королевской опочивальни, как толпа слуг прихорашивает монарха, дабы он угробил свою дочь в нарядном виде.
— Мой шут сегодня мрачен, — расплылся в улыбке король, заметив в зеркале, перед коим вертелся, мой суровый взор, — Я опасаюсь тебя, шут. Уж не воткнёшь ли ты мне сегодня в спину ножик?
— Насчёт ножа и спины не знаю. Но вот лопату вам не мешало бы при себе иметь, дабы вы на неё приданое герцога сложили и более уж не потеряли, так при вас чтоб всегда и было. А куда я вам её воткну, это уж ваше величество сами могут уразуметь, — вымолвил я очень учтивым тоном и даже поклонился со звоном бубенцов. После этого король оскорбился и больше не пытался меня задеть. Знал ведь, паскуда, что для меня значит эта женитьба, наверняка инквизитор шепнул ему об этом.
В церкви мне появляться было запрещено, но у меня там были друзья, так что я незамеченным наблюдал за торжеством сверху, из окошка на лестнице, ведущей на колокольню. Рядом со мной стоял мой друг – молодой священнослужитель, не разбираюсь я в их чинах. Знаю только, что скотина инквизитор был главнее, а мой друг знал наизусть и тайком хранил у себя один из последних уцелевших экземпляров НАСТОЯЩЕЙ Книги, не вымаранной инквизитором. Я как-то раз заглянул в неё, и буквально из нескольких страниц понял, насколько оригинал светлее, добрее, свободнее и радостнее, чем то, что свирепо зачитывалось инквизитором на службах. За хранение книги мой друг уже серьёзно огрёб, но так и не сознался, что она у него есть.
Мы стояли и смотрели, как в церковь сходятся гости. В основном стандартные жирные герцоги со стандартными герцогинями в смешных платьях, молодыми и пожилыми, которые щебетали, восхищаясь нарядом невесты и, вытирая слёзы, то и дело восклицали, как они за неё счастливы, после чего шёпотом обсуждали нездоровую худобу и бледность принцессы, качая головами и причитая, что бедняжка, должно быть, не сможет родить здоровых детей. Глядя на этих мартышек, я очень хорошо понял, почему у моей Принцессы не было подруг.
На кафедру взошёл инквизитор, и все встали и почтительно поклонились ему. Пряча самодовольство за напускным благодушием, старый мерзавец благосклонно кивнул, и все сели на место. И тут же снова вскочили, потому что по церкви вальяжно прошествовал король со своей свитой и уселся в первом ряду. Наконец, инквизитор открыл своё пересочинённое «писание», и церковь залила мрачная, угнетающая музыка.
Все взгляды обратились ко входу. Под холодные каменные своды вступили жених и невеста. Разодетый, напудренный и надушенный старый герцог улыбался во весь свой мясистый рот, и, если бы не маленькие злые торжествующие глазёнки, вполне сошёл бы за большую дряхлую жабу. Он тащил невесту под руку и, когда его взгляд падал на неё, весь просто дрожал от нетерпеливой похоти. Принцесса, мёртвенно-бледная, смотрела прямо перед собой и, сжав зубы, решительно шла вперёд, настолько быстро, насколько позволяло её нелепое платье – с твёрдым давящим воротником под самое горло, странными пышными рукавами, идиотским кринолином и множеством волочащихся по земле юбок, а также стянутым до предела корсетом. Её прекрасные волосы были гладко зачёсаны наверх, а бледное лицо закрывала вуаль. Сейчас она совсем не была красива, и я бы в жизни её не узнал, если бы не моё острое зрение, позволяющее разглядеть глаза под вуалью, и не её точёные тонкие руки, обтянутые перчатками. Эти двое шли, казалось, целую вечность. Не стану описывать, что я при этом чувствовал. Друг священник положил мне руку на плечо.
— Бедное дитя, — покачал он головой.
— Здесь есть три человека, которых я очень хочу уничтожить, — проговорил я сквозь зубы, — Как ты считаешь, что мне за это на том свете будет?
— Убивать не надо. Не тебе судить, кому жить, кому умирать, — серьёзно отозвался друг. Он помолчал, глядя, как твёрдо шагает принцесса, будто не замечая повисшего на ней старого козла, — Она сильная. Смотри, как мужественно она держится. Она напоминает прежнего короля, которого свергли…
— Да. Старики в таверне точно так описывают, как он шёл на эшафот.
— Она одна здесь и достойна править королевством.
Он снова надолго замолчал. За это время парочка подошла к кафедре, и инквизитор, прокашлявшись, начал, по обыкновению, свирепо что-то вещать. Его свадебная речь обычно сводилась к запугиванию невесты, которой умнее всего не выходить из дома, в коем целыми днями молиться и воспитывать детей, потому как любое другое занятие даёт повод заподозрить её в ереси и даже в колдовстве. Лицо моего друга выражало насмешливый скептицизм. В этот раз инквизитор всё никак не унимался, он принялся описывать пытки, с помощью которых церковь может разоблачить любого еретика, то есть заставить любого человека признаться в чём угодно.
— Знаешь, что она сказала мне на исповеди? — вдруг проговорил мой друг, неожиданно решившись и будто прыгая через пропасть, — Она сказала, неужели Господь, давший человеку Свободу и Любовь, может благословить брак, заключённый против и того, и другого? И неужели этот брак, который заключает человек, прикрываясь именем Бога, может быть важнее истинной Любви, которая даётся свыше? Если люди любят, да ещё друг друга, да ещё одновременно, разве это уже не благословение Божие?
— И что ты ей ответил?
— Ну, я посоветовал ей не говорить этого при инквизиторе. Но я задумался над её словами. Она искренне в это верит и мне кажется, она в чём-то глубоко права.
— Объявляю вас супругом и супругой! – послышалось снизу, и мы оба вздрогнули. Так быстро?
— Но вы не спросили меня, согласна ли я! — воскликнула Принцесса безжизненным, но настойчивым голосом.
— Зато я спросил вашего жениха, — расплылся инквизитор в ласковой улыбке завидевшего обед удава и стал объяснять с самым благодушным видом, — Видите ли, святейшая церковь как раз позавчера пришла к выводу, что женщина, да ещё столь юная, не в состоянии самостоятельно рассуждать о том, что для неё хорошо. Поэтому из соображений человеколюбия было решено избавить её от необходимости делать выбор.
Принцесса на секунду застыла, потом тихо вскрикнула, пошатнулась и, как подстреленная, упала на пол. У неё не осталось ни мужества, ни сил. Новоиспечённый муженёк даже не подхватил её.
— Ах, счастье молодых, оно действительно может лишить последних сил. И какая отрада для стариковских глаз! — смахнул инквизитор невидимую растроганную слезу, глядя, как к полумёртвой принцессе сбегается свита.
— Этот брак недействителен! Богопротивен! — гневно восклицал мой друг, в отчаянии высунувшись слишком далеко через резные перила и рискуя выпасть, убив себя и инквизитора, — Господь не может такое допустить!
— Этого не должен был допустить я, — отозвался я мрачно. Я, наконец-то, решился, хотя должен был решиться ещё вчера. Может быть, было ещё не поздно.
***
Все праздновали мою погибель и поздравляли меня! Неужели эти люди действительно думали, что я могу радоваться?! Попытка съесть кусочек окорока быстро выявила, что корсет пошит без расчёта на то, что я буду ещё и есть. Я отложила вилку и налила большой кубок вина. Вино не помогало. Человек, сидящий рядом со мной, весь измазанный жиром от окорока и то и дело чавкающий и рыгающий, не стал мне милее ни на йоту. Я уже начинала привыкать к отчаянию, теснившему мою грудь. Я в сотый раз обвела глазами маленький трапезный зал герцогского замка в несбыточной надежде увидеть Шута. Я так хотела, чтобы он был здесь, утешил меня…. Но он, видимо, рассудил, что от его присутствия мне станет только хуже. Куда хуже?!
Герцог положил свою лапищу мне на колено. Я незаметно отодвинулась. Меня передёрнуло от отвращения. Я почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы, внутри всё кричало и бунтовало – с какой стати я должна буду это терпеть?! Почему кто-то распоряжается моими телом и душой?! Я сказалась больной и улизнула из зала, чтобы бесцельно бродить по незнакомому замку. Первый порыв убежать из него и спрятаться в лесу пришлось отринуть: все выходы охранялись, а из леса послышался тоскливый вой какого-то зверя. Чего-то пострашнее, чем обычный волк. Тела казнённых обычно свозили туда, на окраину, и в округе давно развелось чёрт-знает-что. А внутри всё было чужое. Даже мой конь остался дома. А ведь это мой друг! Единственный друг, кроме Шутика… Я с тоской вспомнила, как меня только вчера обнимал любимый, как в его руках надёжно и тепло… Я вспоминала всю свою жизнь. Он всегда был рядом. Он всегда находил, чем меня утешить. И мне казалось, что так будет вечно. И вот теперь, когда я, дура, наконец, поняла, как сильно я люблю его, его больше не будет рядом. У одного из остывших каминов я подобрала кусок угля и прямо на стене нарисовала его лицо. Получилось очень похоже. Пока это не обнаружит мой муж и меня не отправят на допрос к инквизиторам, я буду приходить сюда, и он будет утешать меня. Может быть, этот портрет помешает любимому облику стереться из памяти! Ломая кринолин, я сползла по стене и опустилась на каменный пол. Мне просто нельзя было больше плакать, глаза так распухли и болели, что, казалось, ещё слеза — и они просто вылезут наружу…. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня знобило, голова раскалывалась, но это было ничто в сравнении с болью, от которой кричал сам воздух вокруг, в моих лёгких, в моей крови.
Я проснулась от того, что кто-то грубо тряс меня за плечи. Я с трудом открыла распухшие глаза, и свет факела резанул по ним, отозвавшись дикой болью в голове. У меня всё болело, похоже, я несколько часов проспала на каменном полу, да ещё в этом корсете. Меня с кряхтеньем взвалили на плечо и поволокли по коридорам и лестницам, бормоча: «Пойдём-пойдём, жёнушка, я тебе покажу, как от меня прятаться! Непослушная девчонка, я тебя научу уважать старших, да, прямо сейчас и научу!». Я с ужасом поняла, что это мой герцог, у которого к прочим достоинствам ещё и с головой не в порядке. Меня как мешок шмякнули на гигантскую кровать и принялись расшнуровывать корсет: «Сейчас-сейчас… У, какая девочка… Да что же это такое! Сейчас-сейчас…». Я попыталась отпихнуть его от себя, но он ударил меня и схватил за руки: «Как ты смеешь перечить законному мужу? Приласкать её хотел, а она вот, значит, как! Неблагодарная! Ну, так теперь пеняй на себя! Я тебя научу слушаться мужа, ты у меня шёлковая станешь!» Я всё ещё пыталась вырваться, но безрезультатно.
«На стенах она рисует. Болвана своего любимого! Надо же, принцесса и шут! Я тебе такого шута покажу! Да что ж это за чёртов корсет?!» — Отлично. Он уже обо всём осведомлён. Это инквизитор ему поручил воспитательную работу! Меня захлестнула дикая волна ненависти, к тому же я вспомнила Шутика, и по лицу снова полились слёзы. Герцог громко ругался, и, наконец, выхватил нож и разрезал корсет. Издав какое-то восторженное кудахтанье, он стиснул меня своими ручищами и припал к моей шее слюнявыми мясистыми губами. К счастью, я всё видела как-то отрывочно, всё плыло перед глазами. Видимо, двухдневные рыдания, ночь без сна, день без еды, вино без закуски и сон на каменном полу сделали своё дело. Только бы потерять сознание и не почувствовать, как он… Я боялась даже додумать. Господи, помоги мне это пережить!
Вдруг стена напротив медленно и со страшным гулом поехала в сторону, я была уверена, что мне это мерещится, да было бы и немудрено. Но тут и насильник почувствовал что-то неладное. Он выпутался из моей юбки и в ужасе застыл, уставившись в ту сторону, где только что была стена. Там был непроглядный мрак, и в моём воспалённом уме пронеслась ликующая мысль, что это Господь внял моим молитвам и прямо здесь разверзлись врата ада, куда сейчас и затянет моего мужа. Но всё оказалось ещё лучше. Оттуда вышел Шут. На его мрачное, бледное лицо упал свет факела, отражаясь в глазах, чёрных и бездонных, как тьма за его спиной. Плащ был накинут прямо поверх шутовского наряда, а рука лежала на эфесе меча.
— Что ты делаешь в супружеской опочивальне, пронырливый болван?! — истерично завопил герцог, захлёбываясь и грозя дрожащим толстым пальцем.
Чёрные глаза медленно обежали меня и метнулись на герцога, полыхнув яростью.