– Назар Иванович, задачу усвоил. Справлюсь, как и всегда. – Кишко осклабился, небрежно козырнул и вылетел из учительской.
Он вновь задумчиво созерцал карту. К югу от упомянутых сел располагалось обширное горно-лесистое урочище Росомач. В некотором роде терра инкогнита. Болота с извилистыми тропками, скальные массивы с пещерами и запутанными норами.
На востоке от Росомача стояло небольшое село Подъяров с преимущественно польским населением. Тамошние жители поддерживали Армию Крайову и даже советских партизан. Те, конечно, выжимают из крестьян последние крохи, конфискуют продовольствие, лошадей, телеги, но массовое истребление поляков не практикуют.
Память цеплялась за былые события, воскрешала лица, виденные когда-то.
Стало быть, советскими партизанами, засевшими в урочище, командует товарищ Глинский? Давно не встречались, Николай Федорович.
Осень тридцать девятого, город Львов, который наводнили советские войска. Таковы были последствия коварного сговора Молотова с Риббентропом.
Тот факт, что Польша была разорвана на куски, Назара Горбацевича нисколько не волновал. Чем хуже полякам, тем лучше украинцам. Но надежда на создание собственного государства быстро развеялась. Впрочем, не сложилось с этим и в дальнейшем, при немцах.
Комиссары хватали всех, кого подозревали в сочувствии националистам. Подвалы лопались от арестантов. Их расстреливали каждую ночь до мозолей на указательных пальцах.
Горбацевич ушел на дно, подумывал убраться из города. Все, кто знал об его связях с Бандерой, давно лежали в земле. Работу пришлось оставить, жил на последние сбережения да на то, что осталось от мертвых родичей.
Все же он загремел в кутузку. Да не за политику, а за историю годичной давности.
Тогда Назар не устоял перед соблазном и оприходовал пятнадцатилетнюю Лельку, ученицу из класса, в котором он преподавал. Хороша была девка, хоть и жидовка, постоянно хлопала на него большими зенками. Ужимки себе позволяла, косые взгляды. Хихикала с подружками за его спиной.
Не вынесла душа поэта. Он отследил ее как-то вечером, затащил в старую котельную да отделал так, что мама не горюй! Лелька выла, плакала, кусалась, чем заводила его еще сильнее. В подвале этой котельной она и осталась.
Впоследствии он истребил множество подобных жидовок – и пулями, и прутьями арматуры, и голыми руками. А вот за эту, первую, чуть не поплатился. Кто-то настучал в милицию, засек его, видать, в ту ночку.
Кабинет, наручники. Усталый майор милиции, поначалу вежливый, показывал ему фото той самой девчонки, смотрел с презрением. Назара даже смех брал. Большевикам заняться больше нечем? Обычная еврейка-малолетка. Таких на Украине миллионы.
Видимо, он ляпнул что-то не то, вот и получил по зубам. Этот выбитый коренной зуб Горбацевич запомнил навсегда! А также физиономию майора, которого люто возненавидел.
Уголовные преступления у Советов были не в приоритете. Следствие не обещало быть долгим и упорным. Но майора Глинского чем-то зацепила эта личность. Он стал копать, тут-то и поперла политика. Связь с господином Мельником, распространение незаконной печатной продукции. Били Назара душевно. Николай Федорович не раз приложил к нему мозолистую руку.
Грядущий расстрел оброс конкретными очертаниями. Почему тянули? К стенке ставили и не за такое. Похоже, Глинский переживал, что нельзя сделать это дважды, и решил продлить его земные муки.
Но не срослось у товарищей. Горбацевич в компании с другими заключенными устроил дерзкий ночной побег. Они захватили оружие, расстреляли охрану и прорвались через добрую половину города. Он ушел невредимым, неделю отсиживался в лесах, потом двинулся на запад.
Назар на какой-то утлой лодчонке переплыл Западный Буг и полез с объятиями к немцам как к родным. Допросы, школа абвера, настоящее дело, за которое не стыдно.
Триумфальное возвращение в сорок первом. Успешные диверсионные акции, и вдруг незадача. Полный провал 25 июня.
Группа диверсантов из батальона «Бранденбург» в форме военнослужащих Красной армии возникла в тылу деморализованных войск, захватила автомобильный мост и заминировала его, чтобы отрезать пути к отступлению крупному русскому штабу.
Через мост проходили разрозненные группы красноармейцев, тащились машины с ранеными. Подошли отступающие штабисты, можно было взрывать.
И вдруг знакомое лицо! Глинский уж в войсках, на нем синяя фуражка, он командовал группой умотанных красноармейцев. Сам хромал, голова обвязана, взгляд ни на чем не фиксировался.
И тут словно молния прошила этого подонка! А Горбацевич, как назло, не успел отвернуться. Последовала короткая дуэль взглядов.
Глинский мгновенно все понял и заорал:
– Парни, огонь, это немцы!
Солдаты вроде усталые были, но разом открыли кинжальный огонь по охране моста. Сами многих потеряли, однако перебили практически всех диверсантов, кого-то пленили.
Горбацевич успел кувыркнуться через перила моста. Последнее, что он помнил – искаженная физиономия Глинского, палец, давящий на спусковой крючок.
Через день Назар вышел к своим. Те уже знали, что операция провалилась. Последовало дисциплинарное взыскание, но – слава немецкому богу – Горбацевича не расстреляли.
Тогда многим казалось, что немцы раздавят Советы в считаные месяцы. «Котлы», миллионы пленных, стремительное продвижение в жизненно важные районы. У Сталина нет больше сил, он выдохся, не умеет воевать. Ситуацию не исправит даже гигантский репрессивный аппарат, не говоря уж о так называемой любви к Родине.
Почему все пошло не так? Позорное бегство под Москвой. А ведь звезды Кремля в бинокль наблюдали! Окружение под Сталинградом, капитуляция огромной армии Паулюса.
Сейчас немцы пытались что-то выправить под Курском. Манштейн и Гудериан бросали в бой танковые армии, но и силы красных весьма значительны. Поди угадай, чья возьмет.
Пошатнулась вера в величие и непобедимость германской военной машины. Но ведь немцы теперь не пустят красных на Западную Украину, не бывать такому!
– Часовой!
Тот снова мигом ворвался в комнату.
– Жулебу сюда!
– Слушаюсь, пан майор!
Руководителя местной повстанческой банды пришлось подождать. Занятой человек. Хорошо хоть, что не умотал никуда.
– Так ты говоришь, что красными партизанами в Росомаче командует товарищ Глинский, да? Есть сведения, кто такой?
– Удивили вы меня, пан майор. – Жулеба озадаченно почесал затылок. – Вроде из легавых бывших, отделом НКВД заведовал во Львове, сам откуда-то с востока, из Харькова или Горловки. Воевал против немцев, но по-своему. – Жулеба осклабился. – Заградительным отрядом командовал, своих из пулеметов клал, дезертиров расстреливал. Выходил из окружения, застрял в этих лесах и до сих пор выбраться из них не может.
– Имя-отчество знаешь?
– Как же не знать. У меня свой человечек у товарища Глинского имеется, только и ждет удобного случая, чтобы сдать нам всю компанию. Николаем Федоровичем его кличут.
Он, бесово отродье, точно! Наверное, Горбацевич слишком возбудился, глаза забегали.
Жулеба заметил это, насторожился и спросил:
– Приходилось встречаться, пан майор?
– Да, Жулеба, но это неважно. Численность банды?
– Их не меньше ста, пан майор. В банде есть тамошние жители, знающие местность. Но их немного. Банда пришлая, орудовала на Станиславщине, под Житомиром. Большинство составляют диверсанты, специально подготовленные Советами. Совершали вылазки в нашем округе, в соседнем Кивелинском. У Глинского что-то вроде договора с поляками. Он их не трогает, а они его снабжают продуктами, сведениями.
– Предоставишь мне полную информацию о своем человеке в банде. Вмешиваться не буду, но знать обязан. И не вытягивай мне тут свое личико, пан Жулеба. Одно дело делаем. А то дождешься, у службы безопасности возникнут к тебе вопросы. Иди работай, утром поговорим.
Глава 2
Во втором часу ночи разбежались тучи, выглянула луна, стала подспорьем. Грузовик, набитый карателями, вывернул из-за перелеска, встал под обрывом, с которого сползали лохматые заросли можжевельника. Впереди виднелась разреженная дубрава, за ней в низине стояло село Клещинка.
Люди сыпались на землю как горох, возбужденно переговаривались. Кому-то не терпелось. Торопыги бежали к дубраве.
Хлопнула дверь кабины, на землю спрыгнул поручик Кишко.
– Хлопцы, куда рванули? Стоять! Терпения не хватает? Так мы вас враз в арьергард определим! Петро, командуй, да чтобы тихо все было!
Петро Ломарь уже рычал на подчиненных, распределял людей:
– Взводу разделиться на три части, два отделения малым ходом вперед, третьему обойти село, поставить пулеметы на пригорке, и чтобы никакая крыса не ушла! Остальным не топать, не орать, дабы не спугнуть безмятежно спящих покойничков. И не устраивать тут попойку! Что там у вас позвякивает, пьянчуги?
Позвякивал, естественно, самогон. Пили, вопреки указаниям, много и повально. Но военную науку блюли, окружали село тихо и грамотно.
Ночь была в разгаре, в лесу покрякивал филин, над долиной струились завитки тумана. С озерца, заросшего ряской, доносились всплески играющей рыбы.
Село строилось хаотично, в нем не было улиц. Хаты возводились на пустырях абы как, лишь бы место хозяина устраивало.
Люди ползли, потом поднялись в полный рост и пошли, кто с карабином, кто с мотыгой. Выкатилась из будки, бренча цепью, лохматая псина, зашлась в истошном лае. Помчалась пьяная толпа с боевыми криками со всех сторон! Коси, коса, пока роса!
Гремели выстрелы, вылетали стекла из оконных переплетов. Собака, жалобно скуля, каталась по пыльному двору.
Кричали испуганные люди в домах. Выскочил на крыльцо рослый мужчина в исподнем, заметался. Пули пригвоздили его к двери, хлопнувшей за спиной. Он сполз на половицы, обливаясь кровью. В доме визжала женщина, плакали дети.
Каратели разбегались по селу. Жители выпрыгивали из окон, падали под огнем. Целая семья выбежала из пристройки, примыкающей к озеру, припустила по тропке вдоль воды. Но им навстречу уже бежали бандеровцы.
Стрельба оборвалась. Убийцы боялись попасть в своих. Зачем им огнестрельное оружие, если никто не сопротивляется?
Негодяи зверели в пьяном угаре, от вида крови еще сильнее кружились головы. Все человеческое стало им чуждо. Ненависть глушила прочие чувства. Уничтожай польское отродье! Слава Украине! Смерть врагам! Шли с вилами наперевес, врывались в дома, били все, что шевелилось, дергалось, скулило, умоляло.
Дома поливали самогоном из бутылок, бросали спички. Пойла было много, не надо его жалеть.
Над Клещинкой вставало зарево. Село пылало. Трещали, рушились обугленные перекрытия, столбы искр взмывали в небо.
Вдруг выскочили из-под дымящихся обломков живые люди, устремились к лесу. Кто-то энергично засвистел им вслед. Ударил пулеметчик, с удобством расположившийся на вершине холма. Люди падали как подрезанные.
По горящему селу среди распростертых трупов бродили пьяные каратели. Они выкрикивали здравицы своей несуществующей стране, желали врагам поскорее подохнуть, а героям – обрести славу. Никто не ушел от расправы. Село Клещинка перестало существовать.
– А ну, пьянчуги, выходи строиться! – надрывно прогрохотал Кишко, который выглядел отнюдь не трезвее прочих. – Нам еще в Карнопол, забыли? Пожары увидят, все разбегутся! Бегом к машине! Живее, хлопцы!
Да, до убийц доходило. Ведь веселье еще не кончилось. Будет жутко обидно, если сорвется заключительная часть. Подонки кинулись вверх, к дубраве.
Впрочем, эта жуть пришлась по душе не всем. Белобрысый парень с топором за поясом, житель улицы Светличной в Возыре, был смертельно бледен. Он отставал, еле волочил ноги. Запнулся о труп девчонки-подростка, схватился за горло, его вырвало.
Потом он растерянно обернулся и уставился на горящее село. Тела валялись между пылающими хатами. Бандиты уничтожили всех, раненых старательно добили.
Парень облизал пересохшие губы. Приступ тошноты снова скрутил его горло.
– Впечатлительный ты, да, Ульян? – пророкотал Павло Присуха, кряжистый мужик в распахнутой безрукавке.
В руке он сжимал окровавленную мотыгу, за спиной болтался немецкий «МП-40».
Он схватил парня за шиворот, подтолкнул и заявил:
– А чего тогда вызвался, если такой нежный? Топай, юнец, набирайся опыта у старших товарищей!
Парень промолчал, засеменил дальше.
Толпа валила через дубраву. Водитель вывел машину на дорогу. По прямой до Карнапола версты три, по петляющей дороге – порядка шести.
Кишко был прав. Не такие уж тупые эти поляки, разглядят зарево на месте Клещинки и ударятся в бега. Ищи их потом по кустам и болотам.
Народ с руганью грузился в кузов. Кто-то потерял свои вилы, матерно бранился.
– Ничего, Никола, в Карнаполе новые тебе справим, – заявил его товарищ.
Кишко запрыгнул в кабину, машинально нащупал фляжку в боковом кармане.
Машина тряслась по перелескам. Несколько раз водитель сослепу съезжал с колеи, и пассажиры чуть не вылетели из кузова. Они гоготали как оторванные, кураж взмывал к небесам. Дорога петляла, углублялась в лес, выныривала на пустыри.
А тараканы действительно разбегались! Жители Карнапола видели зарево в Клещинке и хорошо слышали пальбу. Самоубийц среди поляков не было. Людей, не верящих в решительные намерения бандеровцев, тоже не осталось. Но как же скарб, дома, малые детки?
Потеря времени и сгубила большинство селян. Добежать до леса удалось лишь тем, кто шел налегке. В Карнаполе было дворов сорок. Там царила суета. К спасительной чаще бежали люди, нагруженные баулами, мешками, чемоданами. Дети цеплялись за ноги родителей, ревели. Кто-то выводил подводу со двора, яростно стегал лошадь. Другая телега застряла в кювете, мужчины с отчаянными криками пытались извлечь ее оттуда.
Бандеровцы свалились как снег на голову. Польские крестьяне вроде и ждали их, а те все равно появились внезапно.
Машина ворвалась в село, чуть не протаранила застрявшую подводу. Люди бросились врассыпную. Стрелял пулеметчик, не подпускал беглецов к лесу. Полтора десятка карателей высыпали из машины и расстреляли тех мужчин, которые возились у подводы. Содержимое телеги они пронзали штыками и закричали от радости, когда сталь пропорола что-то мягкое и дрожащее.
Остальные на машине покатили на другой конец Карнапола, чтобы и там закупорить все лазейки. Вскоре село было заблокировано. Убегающих крестьян бандиты косили из пулеметов. В пороховом дыму метались люди и собаки. Выжившие селяне бежали обратно в дома. Они наивно полагали, что найдут там укрытие, лезли в подвалы и на чердаки.
Каратели снова шли по домам. Для начала они на всякий случай забрасывали туда гранаты, потом входили сами. Не ждали гостей, дорогие ляхи, дай вам бог здоровья?! Трещали выстрелы, стучали мотыги и вилы.
Вспыхнула облитая керосином рига на краю села. Из нее доносился жуткий нечеловеческий вой.
Все происходило быстро, по отработанной схеме. Сопротивления поляки не оказывали. Комитета самообороны здесь не было.
Село горело, выстрелы звучали все реже. Каратели ликовали. Как же мало нужно для простого человеческого счастья!
Кто-то вынес из подвала здоровенную бутыль самогона. Эту находку убийцы встретили с ликованием. Пойло потекло рекой.
Никто не заметил, как попятился и перелез за плетень молодой парнишка по имени Ульян. Он только делал вид, что принимает участие в такой вот народной забаве. Рука не поднималась убивать. Его трясло от страха, кровь отлила от лица.
Шепча молитву, он опустился в высокую траву, ползком добрался до оврага, скатился в него. Там валялось мертвое тело. Он отшатнулся от него, как от тощей старухи с косой, на четвереньках припустил прочь, прободал лбом кустарник. Крики остались позади. Парень спешил, умирал от страха.
Он выбрался из оврага вблизи околицы, пополз к поваленному забору. Крайняя хата полыхала, как и все остальные. Ульян перелез через ограду, зарылся в лопухи, воровато озирался, полз между грядками.
Не может быть! Он ведь предупреждал этих людей! Тайком прискакал сюда на лошади пару дней назад и сообщил, что бандеровцы, скорее всего, придут сюда с самыми страшными намерениями.