Они четверть часа топтались у опушки, но эти черти прекрасно знали свою работу. Куда бы бандеровцы ни сунулись, их везде поджидал плотный огонь.
Непошивайло погиб. Зла у него уже не хватало, поднялся, чтобы бросить гранату, и пал от подлой польской пули.
Горбацевич снова кинулся к карте, впился в нее, как полководец перед решительным сражением. Белянский лес на севере от Залесья-Торопецкого. Да это же западня! Поляки не от лучшей доли туда пошли. У них выбора не было. Иначе они остались бы на открытом месте. Не такие уж стратеги, не видят дальше своего носа.
Несколько квадратных километров разреженного леса, слева и справа болота. Там единственная дорога. По ней они сейчас и идут. За северной опушкой поля, овраги. Ближайшее безопасное место – окрестности Процка, где действует польская жандармерия, сформированная немцами. Но туда еще надо дойти.
Через Возырь и Бержец до Процка ведет вполне укатанная дорога. Крюк, конечно, долгий, но и полякам по Белецкому лесу не близко топать. С ними ведь дети, старики, раненые и обожженные люди.
Все приходится решать самому! Но почему бы не размяться? Полтора часа до рассвета.
Он выскочил из школы в сопровождении свиты и выкрикнул приказ:
– Два взвода на грузовики. Полный боекомплект, пара немецких «косторезов» «МГ-42». Посыльному на лошади оповестить людей погибшего Непошивайло, чтобы продолжали преследование по лесной дороге, выдавливали поляков на север, не давали им засесть в болоте.
Подпоручик Тадеуш Стаднюк понимал, что положение у него весьма щекотливое. Он поздно получил сигнал о нападении УПА на Залесье-Торопецкое, его родное село, из которого он съехал в город еще двадцать лет назад. В отряде 38 бойцов, с которыми он за последний год съел не один пуд соли.
Позиции Армии Крайовой в данном районе были шаткие. Поддержку она получала только от мирного польского населения. Польская полиция, немцы, УПА, украинские крестьяне и городские жители – все враги.
Отношения же с советскими партизанами были сложными, неустойчивыми, зависели от конъюнктуры и настроения. В прямое противостояние не вступали, но и совместно не работали, информацией не делились.
Так вышло и сегодня. Важную новость сорока на хвосте принесла!
Стаднюк собрал народ, что оказался под рукой, и повел через поле. Злости у его людей хватало. Гнали бандеровцев через все село, едва остановились. Троих потеряли. Не было у подпоручика сил развивать наступление.
Перепуганные, обгоревшие люди бросались на шею бойцам, умоляли спасти, вывести в безопасное место. Немного их осталось, но хоть кто-то. Они с трудом передвигали ноги. А некоторые еще и вещи тащили. Хромали старики, визжали напуганные дети.
Все же он увел колонну в лес, оторвался от преследования. Его ребята поторапливали гражданских, помогали им.
Несколько раз вспыхивала ругань из-за вещей, отнятых у беглецов и выброшенных.
– Пани Моника, вы погорячились, любезная. Куда вы тащите этот свой фамильный фарфоровый сервиз, который освятил еще ваш дедушка, бывший уездный ксендз? Он же вас погубит, а попутно и нас всех!
Колонна завязла на лесной дороге, безбожно растянулась. Люди спотыкались, теряли свой скарб. Кто-то ухитрился сломать ногу. Бойцы потащили калеку на волокуше, награждая нелестными эпитетами.
В арьергарде разгорелась стрельба. Только этого не хватало! Тылы Стаднюк заранее усилил, отбились от наседающих карателей. Но те продолжали гнаться, подстрелили двух партизан. Терпеть это соседство было неуютно.
Подпоручик пошел на военную хитрость, решил пожертвовать пулеметом. Он оставил двух бойцов в лесу за обочинами. Они успели окопаться во мху.
Ночные демоны скользили по дороге, спешили догнать убегающих поляков. Доносилась глухая брань. Пулеметчик терпеливо ждал, пропускал противника. Когда передовая группа прошла мимо, он выполз из-за косогора, ударил им в спину из немецкого «костореза», валил их в упор.
Второй боец стал забрасывать гранатами основную группу, спешащую на помощь своим.
Оба поляка героически пали, но преследование выдохлось. Бандеровцев за спиной осталась жалкая кучка.
К рассвету беженцы вышли из леса, изнуренные, со сбитыми ногами, но все живые. Люди брели через поле. Колонна снова растягивалась. Взрослые несли на руках детей. Партизаны покрикивали, призывали поспешить. Нельзя топтаться на юру. Впереди развилка. Надо быстро ее пересечь, а там еще минут пятнадцать до леса.
Люди сбились в плотную массу, прежде чем перейти дорогу. Если бы они прошли еще немного, то обнаружили бы грузовики в лощине и ухмыляющихся пулеметчиков, ждущих приказа открыть огонь. Никто не чувствовал подвоха.
Пулеметчики в упор ударили по ошеломленной толпе. Люди схлынули с дороги. На обочине осталось не меньше десятка тел. Толпа распалась, народ пустился наутек, но тут не было ни одного укрытия. Женщины инстинктивно прикрывали собой детей.
Пулеметчики палили без передышки. Стволы раскалились, пылали жаром.
Партизаны Стаднюка ругались, падали в траву, передергивали затворы, били наобум, но вряд ли кого-то зацепили. Укрыться можно было только за трупами, но и это не спасало.
Стаднюк высаживал патроны из трофейного «Парабеллума», скрипел зубами, видя, как гибнут вокруг люди. Поднимать в атаку было уже некого. Пули взбили фонтаны рядом с его носом. Он отшатнулся, куда-то покатился. Совсем рядом взорвалась граната.
На поле творилось что-то дикое. Живых оставалось все меньше. Несколько десятков человек устремились обратно к лесу. Пули выщелкивали людей из бегущей толпы, как семечки из подсолнуха. Эта затея изначально была плохой. Невозможно одолеть под огнем открытое пространство. Беглецов становилось все меньше. Скоро полегли все. Около тридцати партизан, не меньше сотни мирных поляков – все лежали в поле, никто не ушел.
Ветер гнал от обочины к лесу клубы пороховой гари. Пулеметчики наконец-то передохнули, на всякий случай поменяли ленты.
Бандеровцы начинали шевелиться, перебрасывались шутками, закуривали. Несколько человек с автоматами наперевес побрели в поле.
Горбацевич тоже покинул укрытие, сунул в зубы вонючую немецкую сигарету. Он давно подметил, что запах этого мерзкого эрзац-табака слегка умаляет вонь мертвечины. Назар снял пистолет с предохранителя, прогуливался среди мертвых, добил пулей в голову какую-то живучую старуху.
Потом он заметил еще одно шевеление. Среди живописно разбросанных тел лежал светловолосый польский офицер. Мундир с оторванными знаками отличия был измазан кровью. Он тяжело дышал, дрожали пальцы.
Офицер обнаружил внимание к своей персоне, перевалился на бок, потянулся к винтовке, лежащей неподалеку. Сомнительно, что она могла стрелять – земля забила ствол и затвор. Но человек старался, тянулся к оружию как к спасительной соломинке.
Горбацевич с усмешкой наблюдал за его потугами. Когда тот взял винтовку, он выбил ее ногой. Поляк откинул голову, смотрел на врага пустыми глазами, без всяких переживаний. Стоит ли растрачивать себя в такую минуту?
– Ты кто? – спросил Горбацевич по-польски.
– Подпоручик Тадеуш Стаднюк. Четвертая отдельная партизанская бригада Армии Крайовой.
– Серьезно? – делано удивился Горбацевич, манерно задумался и заявил: – Нет, не знаю такой бригады и армии. А ты ведь здесь был старшим. Да, приятель? Поздравляю, пан подпоручик. Ты, как настоящий капитан на судне, последним покидаешь тонущий корабль.
Вздрогнул «Парабеллум» в руке.
«А ведь он даже пощады не попросил», – мелькнула неприятная мысль.
Дело сделали, можно отдыхать. Начинался новый день, 13 июля 1943 года.
Глава 3
– Хлопцы, хорош смеяться, – проворчал Нестор Кишко, натягивая на торчащие уши засаленную пилотку.
Горбацевич тоже хмыкнул, отвел глаза.
Хлопцы перестали смеяться. Теперь они ржали. Без хохота невозможно было смотреть на то, как бойцы УПА выряжались под советских партизан.
Хлопцы развязали два пузатых мешка, высыпали их содержимое в траву. Там были советские пилотки и мятые фуражки, гимнастерки, офицерские кокарды, солдатские звездочки. Нашелся даже отрез кумача. Петро Ломарь от большого ума тут же предложил пустить его на красный флаг.
– Ладно, хватит куражиться, – проворчал Горбацевич. – Все готовы? Строиться на поляне.
С той памятной ночи, когда вся Волынь – да и не только она! – обливалась кровью, прошло два дня. Немедленных акций возмездия со стороны поляков не последовало. Их отряды были разрознены и вряд ли могли противостоять УПА.
Польское население в Возырском повете фактически исчезло. Остались беженцы в лесах да на заброшенных хуторах. Патрули на дорогах периодически отлавливали поляков, пытавшихся пробраться на запад. Бандеровцы с ними не церемонились, отводили в лес и заставляли рыть себе могилы. Проблема состояла лишь в том, что закапывать их приходилось самим.
Остались не обработанными несколько сел, в том числе Подъяров к востоку от Росомача. Но на это местечко у Горбацевича имелся отдельный план.
Товарищ Глинский и его партизанская база не давали майору покоя. Он клещами вытащил из Жулебы фамилию агента, затаившегося в отряде, но что с того? Тот сидит на базе и выйти оттуда не может. На это нужна убедительная причина. Пользы с него как с козла молока, во всяком случае в ближайшее время.
Майор очень хотел бы выманить этих товарищей из леса, но как это сделать, представлял смутно.
Он знал, что жители Подъярова контактировали с партизанами, не только с польскими, но и с советскими. Они подкармливали их, снабжали одеждой, информацией.
Наблюдение за селом в последние дни ничего не дало. Партизаны там не появлялись, хотя, конечно, знали, что вытворяла УПА. Затаились, крысы, боятся справедливой мести.
Майор скептически разглядывал свое войско, построенное в две шеренги.
«Не верю!» – воскликнул бы Станиславский, да и хрен с ним.
Да уж, хлопцы выглядели очень мило. Драные фуфайки в самый разгар лета, кирзовые сапоги, пилотки и фуражки, украшенные пятиконечными звездами. Под ними нахальные физиономии. Одни лишь похабные ухмылки чего стоят!
– Лица сделайте попроще, – хмуро проговорил Горбацевич. – В село придем, никаких пошлостей, вести себя скромно, с достоинством, как и подобает советскому человеку. Звезды отцепить через одного, снять значки, медали. Чего вырядились как на парад? Заправиться, подтянуть мотню и шагом марш, куда я скажу!
Взвод переодетых карателей, ведомый лично Горбацевичем, вошел в Подъяров около одиннадцати утра. Село раскинулось среди жидких перелесков, на берегу вертлявой речки, которую при желании можно было перепрыгнуть. На востоке обрыв, море кустарника.
Липовые партизаны вышли из леса, шагали медленно, выставив немецкие и советские автоматы, озирались по сторонам. Пока им удавалось держать себя в образе.
– По-украински не говорить, – предупредил своих героев Горбацевич. – Не знаете его, так лучше молчите в тряпочку. Только по-русски и на суржике, словно мы с востока.
Тропа спускалась к реке, потом потянулась на бугор. В селе не брехали собаки, не орали петухи. За плетнями, заросшими бурьяном, не замечалось никакого шевеления.
Настоящих партизан, присягнувших на верность большевикам, тут точно не было. Воспаленная интуиция майора тут же почувствовала бы их.
Но село не пустовало. Дернулась занавеска в крайней хате, выглянула бдительная старушка. Из-за сарая выскользнул и зарылся в лопухи какой-то шкет. За оградой, увенчанной горшками, кто-то сидел и, наверное, таращился на чужаков так, что спина чесалась. Объявился на крыльце мужик в рваных портках, робко улыбнулся. Нестор Кишко, волокущий на плече ручной пулемет Дегтярева, приветливо помахал ему.
Бандеровцы миновали крайние хаты и направились к центру села, где стояло приземистое, явно не жилое строение. Это была управа.
Закачалась яблонька за кривым забором, возникла пожилая женщина в платочке. Она моргала, сжимала губы.
– Мать, немцы в селе есть? – на всякий случай поинтересовался Горбацевич по-русски, замедляя ход.
Женщина задумалась, смерила его взглядом, отозвалась по-польски:
– Нет у нас немцев. Да и не было никогда.
Кто бы сомневался. Не полезет доблестная германская армия в такую глушь, куда ведет единственная дорога, да и та покрыта болотной грязью даже в самую жару.
– А хлопцев из УПА когда в последний раз видели?
Женщина вздрогнула, перекрестилась на католический манер. Слово «немцы» она восприняла даже лучше.
– Не хотим мы их видеть, сынок. – Она сглотнула, быстро глянула на пилотку, украшенную звездой, и спросила: – А вы кто такие будете?
– Свои мы, пани, – отозвался Кишко, подойдя к ней. – Советские партизаны. Слышали про таких? Не бойся, мать, не обидим. – Он не удержался, плутовато подмигнул и продолжил: – Разве что сами по чарке нальете да покормите, а то проголодались мы страсть как.
Советских партизан здесь тоже не очень-то жаловали. Но поляки знали, что это было меньшее зло.
– А вы точно не будете грабить и последнее отнимать? – Женщина колебалась, с сомнением смотрела на ухмыляющегося Гаврилу Крытника, заломившего на затылок фуражку с синим околышем.
– Все в порядке, мамаша, мы свои, – проговорил Горбацевич и двинулся дальше.
Отворилась калитка, вышел усатый, наполовину плешивый мужчина в тонкой безрукавке до колен.
– Господи святый!.. – Он начал судорожно креститься. – Вы красные партизаны?
– Ослеп, дядя? – проворчал Кишко.
– А вы представитесь, товарищ? – поинтересовался Горбацевич.
– Да-да, конечно. – Мужчина волновался, мял руки, переступал с ноги на ногу. – Я Мачей Брумель, староста здешний. Это Ядвига, жена моя. – Он показал на худую женщину, которая выглядывала из-за поленницы. – Вон там Арнольд Бонкевич, писарь из нашей управы.
За соседней оградой поблескивали очки. Их обладатель тоже не мог похвастаться пышной шевелюрой.
– У него жена и трое детей. Иисус, как мы рады!.. – Он пытливо заглядывал в глаза командиру красных партизан, словно искал в них подтверждения своим словам. – Ведь ходят самые страшные слухи. А нам уходить некуда, у нас тут семьи, хозяйство. Да разве убежишь в наше время, когда повсюду такое?..
– Так, внимание, товарищи бойцы! – Горбацевич поднял руку. – Всем пройти к управе и там расположиться на отдых. Выставить посты. – Он дождался, пока все люди проследуют мимо, закурил.
Староста мялся, ухватился за штакетину, смотрел заискивающе.
– Разве вас не может защитить ваша Армия Крайова, товарищ? – спросил Горбацевич. – Где она, почему не приходит?
– Мы не знаем, – сказал Брумель, задрожал, как-то растерянно через плечо глянул на жену.
Та стояла с опущенными руками, лицо ее становилось мучнистым.
– Мы слышали выстрелы, взрывы, видели зарево от пожаров в ночном небе. Мы не знаем, где Армия Крайова, что происходит в округе.
– Хорошие новости кончились, дорогой староста, примите сочувствие. Бандиты из УПА уничтожили всех поляков в этом районе. Сожжены Клещинка, Карнопол, Бержец, Залесье-Торопецкое, Выжиха, Поросля, Росны. Признаться честно, меня немного удивляет, почему эти негодяи не спалили ваше село.
– Боже правый, не может быть! – Староста покрылся смертельной бледностью. – Что же происходит на этом свете? Ядвига, ты слышала? – Он обернулся. – Нам всем надо срочно уходить отсюда. Господи Иисусе, куда же податься? Они могут появиться в любую минуту. Послушайте, товарищ! – Староста вцепился в руку собеседника. – Вы же советские партизаны, обязаны защищать мирных людей. Вы спасете нас? А мы отдадим вам последнее, что имеем. Есть немного мяса, одежда, зубровка домашнего приготовления, несколько лошадей, телеги. Господи, да за что нам такое наказание? – Староста молитвенно сложил руки, устремил тоскующий взор в небо.
– Наверное, вы, товарищ, сильно нагрешили, – пробормотал Горбацевич.