— Зимой не вдарят, — хмыкнул Исли. — Зимой их огненные стрелы бесполезны.
— Вот потому-то и надо спешить отстраиваться, — подытожил Хейзит. — Каменщики ты не представляешь, как по работе соскучились. Многие чем только не занимаются, кроме основного дела своего. Да им только камней выдели да раствора погуще налей — вмиг заставы стенами обнесут. Неужели, думаешь, Ракли это не поймет?
— Неужели, думаешь, Ракли этого не понимает? — в тон приятелю переспросил Исли. — Только почему-то уже давно не чешется. А если чешется, то как-то странно: отправляет один за другим отряды добрых воинов на верную гибель.
Хейзит вспомнил свой последний разговор с Олаком перед расставанием. Собственно, все именно с ним, а ни с каким не Ротрамом он и обсуждал, отъехав подальше от возводимой на берегу огромной печи и разглядывая с лошадиной спины пенистые буруны. День выдался сумрачный, ветреный, временами накрапывал надоедливый дождь, но они будто ничего не замечали вокруг, погруженные каждый в свои мысли. Постепенно разговорились. Олак оказался на удивление не таким скучным и прямолинейным служакой, каким выглядел или хотел выглядеть. За предыдущие дни у Хейзита не раз возникало подобное подозрение. Теперь же Олак, осознав окончательно, что все мосты к отступлению сожжены, заговорил с ним чуть ли не как с сыном — доверительно и откровенно. И прежде всего предложил хорошенько подумать, стоит ли здесь оставаться. Возражение Хейзита насчет матери и сестры он охотно принял и в лоб отговаривать не стал, однако предупредил, что еще неизвестно, не будет ли им труднее, если он останется. Будто предвидел то, что теперь происходило с таверной и прежними ее посетителями. А насчет Ракли прямо сказал, что рассчитывать на него не стоит вовсе. Мол, дела в замке настолько, как он выразился, запущены, что едва ли сам Ракли протянет долго. А уж охотников на его место найдется хоть отбавляй. Ему не было доподлинно известно, сам ли Ракли допускал просчеты с обороной Вайла’туна и ответными действиями против дикарей, или его к ним подталкивали, но только многие военачальники и советники уже сейчас начинали перетягивать одеяло на себя. Притом довольно успешно. И не только особенно приближенные к Ракли, занимавшие четыре кресла за столом в круглой зале советов, но и те, кто ютился на простеньких стульях вдоль стен. Хейзит отчетливо помнил эту залу, куда именно Олак привел его с товарищами для первого и, как оказалось, последнего разговора с Ракли.
— С уходом Локлана у него совершенно не остается преемников, — добавил Олак, щурясь на парящих над волнами чаек. — А то письмо, что получил вчера Локлан, написанное как будто почерком Ракли, вообще наводит меня на самые худшие предположения.
— В каком смысле?
— А в том, что подобные вещи слишком легко проверить. Если это подлог, как мы сразу же заподозрили, то очень смелый, потому что его авторов ждет неминуемая расплата. Или они уверены в том, что расплата минуема. Что возможно лишь при одном условии. — Он замолчал.
— Если Ракли уже не у власти? — предположил Хейзит.
— Вот видишь, ты сам все прекрасно понимаешь. — Олак оглянулся через плечо на приобретающую все более определенные контуры печь. — Если решишь снова побеседовать с Ракли, будь готов к неожиданностям.
Сейчас, сидя за столом в теплой таверне, Хейзит пережил те же смешанные чувства, которые охватили его в тот момент. Ракли всегда был и всегда будет. Он не может исчезнуть просто так, перестать жить, оставить вабонов один на один с зимой, холодной Бехемой и хищными стаями обнаглевших дикарей. Какой-никакой, но он сын своего отца, Гера Однорукого, заложившего основы многих незыблемых сегодня законов. Его правление до недавнего времени можно было назвать не иначе как славным и достойным. Без него… Куда они без него?..
— Все-таки я попробую с ним встретиться, — вздохнул Хейзит, радуясь, что слышит собственный голос. — Меня всегда учили, что, если есть что сказать, надо говорить. И если Ракли на нашей стороне, мы сможем одним махом решить все наши вопросы.
— Одним махом только головы рубят, — скривился Исли. — Вспомни, разве не так же ты рассуждал, когда мы пробирались домой через Пограничье?
— Ну, если уж на то пошло, то кое-чего мы все-таки добились.
— Надеюсь, ты сам понимаешь, что все это — ерунда.
Хейзит понимал прекрасно. Да, конечно, какое-то короткое время он мнил себя чуть ли не спасителем соплеменников, мастером-строителем, придумавшим достойную замену камням, которая обязана спасти вабонов от будущих невзгод и положить конец извечному противостоянию с лесными дикарями. Потом ему показалось, что вершить добро для других не только приятно, но и выгодно. На тот злосчастный эфен’мот шел с ощущением, что стал зажиточным, если не сказать богатым, человеком. Увидев среди гостей Орелию, возмечтал о ней и подумал, что вот она, сладкая расплата за все его прошлые трудности и лишения. Хоть и не эдель, он сможет дать ей то, что подобные красавицы вправе ожидать от настойчивых ухажеров. А оказалось что? Она знала больше него, больше их всех, вместе взятых. И умела убеждать. Выслушав ее, Локлан ни мига не сомневался в том, что следует делать. Поверил ей. На время она стала их вождем. И он, Хейзит, совершил ошибку. Да, все-таки с его стороны это была роковая ошибка, теперь он как никогда уверен в этом. Нужно было хотя бы попробовать переправиться вместе с ними через Бехему. Если это удалось бы им, он наверняка нашел бы способ вернуться за матерью и сестрой. А сейчас что? Время решительных поступков упущено. Плот с его прежними друзьями уплыл, подхваченный стремниной, и, может быть, благополучно пристал к противоположному берегу. Теперь они бредут, пешком, без лошадей, обремененные поклажей, в направлении далеких гор и, скорее всего, даже не вспоминают о нем. Перед ним одно за другим прошли лица Локлана, Олака, Биринея, Вила, Орелии. Они оглядывались на него и кивали, будто прощались.
— Почему ты еще здесь? — вывел его из тревожного забытья голос матери. Гверна вышла из кухни, машинально продолжая вытирать полотенцем сверкающую кастрюлю. — Разве тебя сегодня освободили от работы?
Хейзит хотел было объяснить, что с некоторых пор он сам волен кого угодно освобождать или привлекать к постройке печи для обжига камней, но передумал. Мать не поймет. Вероятно, ей самой станет легче, если сын не будет видеть, что сталось с ее таверной. Пусть даже виной тому он сам. Гверна не держала на него зла. Да и как она могла, если сама так радовалась ответственному назначению сына? А трудности с таверной — временные. Все обязательно вернется на круги своя. Только будет лучше, если до тех пор Хейзит займется делами, желательно где-нибудь подальше.
— Пошли, — сказал Хейзит, вставая. — Договорим по дороге. Посмотрим, что там делается, на месте.
Когда он вышел следом за Исли, кутаясь в старенькую отцову шубу и на ходу натягивая на уши меховую шапку, им навстречу попались первые сегодняшние посетители, отряхивавшиеся на крыльце, — двое мужчин и женщина. Обменялись кивками. Остававшаяся все это время впряженной в телегу лошадь тыкалась мордой в заснеженную кормушку, выковыривая стебли посуше.
— Почему ты до сих пор колеса не снимешь? — обратился Хейзит к Исли, когда тот, заняв место впереди, привычно дернул поводья и пустил лошадь боком. — Полозья уже в самый раз.
— Ну, во-первых, снег еще раз десять стает, — издалека начал толстяк, выправляя телегу на дорогу, которая, петляя между избами, должна была вывести их через Малый Вайла’тун к западным воротам в Стреляных стенах — ближайшим из трех — к карьеру и строящейся печи. — Во-вторых, как тебе известно, конной тягой я обзавелся не так уж давно. Только, можно сказать, привыкаю. А потому еще не успел всего предусмотреть да прикупить. Телега-то мне задарма досталась, но полозьев к ней не прилагалось.
— Так бы и сказал, — улыбнулся Хейзит. — А то «еще десять раз стает»!
— А по-твоему, не стает? Давай на полозья новые поспорим, что уже завтра тут все в грязи снова будет!
«Если сегодняшний день переживем благополучно, я тебе на радостях просто так самые лучшие полозья куплю», — подумал про себя Хейзит, а вслух предложил Исли закатать губу. Тот победно расхохотался, и повозка покатила шустрее.
С наступлением зимы Малый Вайла’тун обычно превращался в сонное царство. Если за Стреляными стенами еще кипела какая-то вынужденная жизнь, здесь все постепенно замирало и впадало в спячку. Короткие дни, почти лишенные солнечного света, бесконечные ночи, сопровождаемые заунывным завыванием вьюг, не способствовали даже у детворы желанию радоваться жизни, как она есть. Особенно это было заметно с приближением к обводному каналу. Здешние обитатели в полном составе могли позволить себе не заботиться всякий день о хлебе насущном и ограничивались лишь самыми необходимыми выездами из надежно укрытых в глубине садов поместий. Вот и сегодня дорога была безлюдна, если не считать прогуливавшейся вдоль канала троицы конных стражей да саней, лихо пересекших им путь уже почти при въезде в Большой Вайла’тун. Канал еще не замерз: оставляя за собой елочки следов, вороны прогуливались по тонкому насту и осмотрительно огибали черные лужицы воды.
Хейзит сунул руку за пазуху. Все в порядке, разрешительную грамоту на беспрепятственный провоз груза через любые ворота Стреляных стен он прихватил. Раньше у него была еще одна грамота, но ее он отдал Томлину, когда получал с него обещанные Локланом деньги на строительство. Деньги Томлин выдал, а с Хейзита взял расписку в получении. Нешуточная сумма в тысячу силфуров подлежала возврату. На том месте мысль Хейзита застопорилась и отказалась двигаться дальше. Что же получается? Он расписался в получении денег от Томлина. Расписываясь, он пребывал в полной уверенности, что делает это за Локлана, который уладит со своим доверенным ростовщиком все последующие вопросы. Так бы наверняка и произошло, но Локлан пустился в бега, и теперь в должниках Томлина оказался сам Хейзит. Вот тебе и богатство! Конечно, если в конце концов Хейзита из дела не выгонят, он с лихвой вернет долг и еще на безбедную жизнь где-нибудь поблизости от канала хватит. Но если тому же Томлину или Скирлоху вздумается воспользоваться отсутствием Локлана и выбросить Хейзита на улицу, заменив каким-нибудь своим проверенным гончаром, кто за него заступится? Постаревший Ротрам? Вряд ли у него хватит сил. Соседи Гверны? Еще хорошо, если они пройдут мимо и не подольют масла в огонь. Да уж, положение складывалось невеселое.
Хейзит подтянул левый рукав шубы и убедился в том, что красивый пестрый шнурок по-прежнему обвязан вокруг запястья. Этот шнурок, недавно полученный из рук мерзкого старичка но имени Скелли, давал ему право на свободный проход в замок, включая центральную башню, Меген’тор, где исстари обитали правители вабонов. На благо или на погибель оказал Локлан ему эту услугу? «Погибель, — подумал Хейзит, — дело нехитрое». Но вот за благо придется не на шутку побороться. И уж лучше со шнурком, чем без шнурка.
Телегу тряхнуло. Исли выругался. Впереди уже маячили высокие ворота.
До последних событий в Пограничье и на окраинах Вайла’туна Стреляные стены при всей своей прочности и внешней неприступности выполняли весьма условную роль, отделяя более зажиточную часть от, скажем так, менее зажиточной. На них никогда не было эльгяр, как, собственно, и рант, по которым те могли бы ходить. Даже караул приближался к воротам лишь затем, чтобы изредка закрывать их на ночь. Теперь же там постоянно несли службу, точнее, круглые сутки скучали с десяток пеших стражей и пара конных. Появление телеги вызвало в их рядах явное оживление. Оба всадника решительно направились навстречу, всем своим видом красноречиво показывая, что придется остановиться. Хейзит сбил шапку на затылок. Его не признали, хотя иногда предъявлять пропуск не требовалось.
— Что везем? — поинтересовался один из всадников.
— Пока ничего, — ответил Хейзит, неспешно доставая и разворачивая перед носом стража верительную грамоту.
— Куда направляетесь? — более дружелюбно осведомился второй.
— Спасать Вайла’тун, — зачем-то буркнул Исли.
Всадники переглянулись.
— На строительство едем, — поспешил уточнить Хейзит, ткнув рукой в направлении уже различимых костров, которыми землекопы отогревали промерзающую глину. — Мы тут теперь часто проезжать будем.
— Что у вас там? — Первый всадник подвел коня вплотную к телеге и похлопал рукавицей по сваленным в кучу шкурам.
— Рыба, — не оглядываясь, через плечо ответил Исли. — А вам-то что? Запрещено разве?
— Проверяем, — холодно бросил страж и на глазах пораженного такой наглостью Хейзита откинул верхнюю шкуру в сторону.
Под ней действительно оказались две кадки с заледеневшей рыбой.
— Проезжайте, — почти в один голос гаркнули всадники и первыми загарцевали обратно к воротам.
Когда ворота наконец оказались позади, Хейзит оглянулся и процедил сквозь зубы:
— Совсем сдурели, дармоеды! Проверяют они, видите ли! Я знаю, что они проверяют. Беглецов наших ищут, которых и след простыл. Будто Локлан поперся бы напрямик через их тухлые ворота. Раньше сторожить надо было.
Исли предпочел промолчать. Только пустил лошадь поживее.
По эту сторону Стреляных стен Вайла’тун разрастался слабо. Сказывались, вероятно, постоянные ветра, дувшие с Бехемы и доносившие зябкую водяную пыль. Избы стояли значительно реже, чем в направлении Пограничья или даже с противоположной стороны от замка, вниз по течению, где селились рыбаки. Традиционно здесь преобладали семьи потомственных пастухов, чьи стада коров и овец давно облюбовали пышные луга, простиравшиеся с весны по позднюю осень аж до самого карьера, и хлеборобов, снимавших на плодородных землях иногда по два урожая за лето.
Изначально предполагалось, что Хейзит будет жить вместе со строителями и гончарами в новой мастерской при печи. Во всяком случае, таково было распоряжение Локлана. Первые две ночи Хейзит честно провел в землянках землекопов, трудившихся на карьере почти постоянно.
Сразу же стало понятно, что такую мастерскую, какую хотел соорудить Локлан, каменную и надежную, чтобы ее обитатели не боялись ни стужи, ни врагов, за здорово живешь не построить. Нужны были лиг’бурны, а их-то как раз в ближайшее время взять было неоткуда. Решили сосредоточить усилия на постройке самой печи. Для этого трудами Ниеракта и его людей было сложено несколько обычных печек, в которых с утра до ночи поджаривались камни для главного строительства. Однако землянки землекопов не смогли вместить всех желающих. Пришлось спешным порядком вызывать плотников на постройку хотя бы временных деревянных жилищ и усиливать вооруженную охрану, которая теперь сопровождала частые вылазки на ближайшую опушку леса за бревнами.
Вскоре выяснилась еще одна трудность, способная заметно усложнить и затянуть работы: от ночных заморозков глина в карьере каменела не хуже, чем в печи. Чтобы не останавливать добычу, стали разводить костры, которые сейчас указывали Исли прямой путь через стену все усиливающегося снега. Для костров требовались дрова. Рейды на лесную опушку участились, что прибавило волнений всем — и дровосекам с плотниками, и охраняющим их виггерам.
Поскольку глина для нужд вабонов требовалась всегда, ничего нового в необходимости зимой жечь костры и работать не только лопатами и ковшами, но и заступами с кирками, собственно, не было. Смущали землекопов — и в особенности их грозного начальника по имени Конрой, а по кличке Детка — две вещи: слухи о возможном нападении лесных дикарей, подтверждавшиеся усиленной охраной, и отсутствие надбавки к жалованью за риск и дополнительные зимние трудности.
Приступая к работе, Хейзит знал лишь о том, что карьер принадлежит замку и что слово Локлана обеспечивает бесплатное получение всей необходимой глины. Об остальном у него голова не болела. Землекопы стояли на довольствии Ракли, вопросы с ними по-свойски решал Олак, упомянутого Конроя Хейзит видел разве что мельком, и все было бы ничего до сих пор, если бы на следующее утро после побега друзей Хейзит не осознал, что остался со всем этим один на один. Ни Локлан, исчезнувший сразу же после общего разговора у Томлина, ни Олак, имевший такую возможность весь последующий день, но, вероятно, слишком занятый мыслями о предстоящем, его не предупредили и никаких соответствующих напутствий не дали. При этом на карьере Хейзита поспешно представили всем как главного, так что теперь он вправе был ожидать, что снежный ком забот свалится именно ему на голову.