* * *
Жизнь несчастной Антиохи превратилась в мучительное ожидание корабля из Диоскуриады. Так осужденный на смерть ждет дня казни. Ее отношения с матерью вконец разладились. Они старательно избегали друг друга, а если и находились вместе, то либо хранили каменное молчание, либо не скупились на упреки и обвинения. Дочь отпускала недвусмысленные намеки о «сыновних ласках и поцелуях», за что получала от матери пощечины.
Поскольку Антиоха грозилась повеситься или сбежать, царица приставила к ней евнуха и двух своих служанок, которые не отходили от
Антиохи ни на шаг ни днем ни ночью, еще более отравляя ее и без того унылое существование.
Митридат уже не мог запросто приходить к сестре, беседовать с ней наедине, гулять в парке из-за постоянного присутствия посторонних глаз и ушей. Бывало, евнух Гистан и вовсе запрещал Митридату появляться у Антиохи, ссылаясь на распоряжение царицы.
Антиохе удавалось изредка пересылать Митридату записки на пальмовых листьях или на клочках папируса. В них она упрекала брата за бездействие, злословила об его «постельных проказах в спальне матери», молила помочь ей…
Сама она тоже не сидела сложа руки, то пыталась спуститься из окна по вереЕке, то искушала деньгами приставленного к ней евнуха, то притворялась смертельно больной. У царицы от ее выдумок и ухищрений голова шла кругом. Она все строже спрашивала с Гистана за надзор за своей строптивой дочерью.
Митридат все реже отвечал на записки Антиохи.
Его вдруг с необычайной силой обуяла страсть к Статире. Это случилось в один из вечеров вскоре после ухода корабля диоскуриадян.
В тот вечер Статира развлекала Митридата игрой на египетской арфе. Она воспроизводила наиболее полюбившиеся ей мелодии: греческие, персидские, египетские…
Иногда она начинала негромко напевать, но очень скоро прекращала, смущаясь. Петь Статира не любила, считая свой голос резким и немелодичным.
Красивые, чуть удлиненные глаза Статиры блестели, влажный рот улыбался. Длинный хитон без рукавов открывал полные девичьи руки. Ее густые каштановые волосы были распущены по плечам, обрамляя нежный овал лица волнистыми локонами.
Это было так красиво и обворожительно, что Митридат взирал на Статиру, затаив дыхание, не в силах унять сердцебиение.
При расставании Статира, как обычно, позволила Митридату поцеловать себя во впадинку между грудей. Для этого ей пришлось слегка стянуть с плеч тесемки хитона, чтобы полуобнажить грудь.
Целуя сестру, Митридат притянул к себе ее стан, ощутив сквозь тонкую ткань упругие формы девичьего тела. В следующий миг в нем словно вспыхнул огонь! Он разорвал хитон на Статире и принялся жадно целовать ее нагие плечи, шею, грудь…
Статира не отталкивала его, наоборот, обвила шею Митридата руками и шепотом попросила запереть дверь.
Отдаваясь, Статира стонала и кусала губы, ее ногти с силой впивались в спину и плечи Митридата, но он уверенно утолял свою страсть, наученный опытом, изредка шепча слова успокоения. Наконец Статира затихла, ее руки бессильно упали на ложе, тело расслабилось, покорное воле любовника. Ее щеки зарделись, а пересохшие уста время от времени чуть слышно просили: «Поцелуй меня… Целуй же меня!..»
Своими впечатлениями брат и сестра делились уже на другой день. – Я и не предполагала, что это так больно,- призналась Статира.- Вся постель была вымазана кровью, моей кровью. Поистине, брат мой, это кровавое удовольствие. А ты, конечно, наслаждался! Так?
Статира, изображая обиду, шутливо щелкнула Митридата по носу.
Митридат не стал отрицать того, какое удовольствие он испытал вчера. Он как мог превозносил соблазнительную прелесть Статиры, просил у нее прощения за причиненную боль, брал ее на руки, как маленькую девочку, сажал к себе на колени. Был с нею ласков и обходителен, как молодой супруг.
Так продолжалось не один день.
Митридат, вожделея сестру, действовал с тактом опытного искусителя.
Статира блаженствовала, не ведая, что ответное вожделение все сильнее затягивает ее в ловушку необузданной страсти. В душе она торжествовала, что сумела переманить Митридата к себе от Антиохи.
Антиоха проговорилась ей как-то, что опутала своими чарами их старшего брата и в будущем станет его супругой и царицей Понта.
В характере сестер с детских лет жило стремление хоть в чем-то возвыситься друг над другом, доказать свое, пусть мнимое, но превосходство. Для обеих примером была Лаодика, их старшая сестра, блиставшая умом и красотой, ставшая в конце концов царицей Великой Каппадокии.
Теперь Статира чувствовала себя отомщенной в полной мере. Митридат не достанется Антиохе не потому, что ее вот-вот выдадут замуж, а потому, что он привязался к ней, Статире.
Статира тоже писала записки Митридату, и ее послания были более пылкими. В них не было ни малейшего упрека, в каждой строчке сквозило желание принадлежать своему возлюбленному брату. И Митридат, как побег, набирающий силу, тянулся к Статире, словно к ласковым лучам утреннего солнца.
Некоторое время спустя Статира вновь отдалась Митридату.
Она быстро усваивала приемы любовных утех, не ведая, что ее неутомимый любовник почерпнул все это на ложе с женщиной, давшей жизнь им обоим. В отличие от Антиохи, Статира не гнушалась самых откровенных ласк, ища более глубокого наслаждения в разнообразии поз. Она любила брать инициативу на себя, раскрывая перед Митридатом свою страстную горячую натуру.
Если Антиоха отдавалась Митридату ради будущей диадемы царицы, то Статира делила с ним ложе, войдя во вкус подобной «гимнастики», ценя своего брата в первую очередь как непревзойденного любовника, а уж потом как возможного будущего супруга.
Статира знала, что мать и ей подыскала жениха. Она надеялась, что страсть Митридата избавит ее от участи Антиохи. О предсказаниях халдеев Статира ничего не знала, видимо, Антиоха не делилась с ней этим.
Выяснив это в одной из бесед со Статирой, Митридат подумал, возможно, Антиоха пыталась обмануть судьбу, стремясь как можно скорее стать его женой, хотя ей, по-видимому, уготован богами иной супруг, иной жребий. С этого момента мысли Митридата были заняты только Статирой. Ее он боготворил, ее желал видеть своей супругой.
Митридат несколько раз затевал с матерью серьезный разговор о том, что их соития на ложе необходимо прекратить, что он устал от двусмысленных замечаний Гистана, от кривых взглядов служанок и их перешептываний. Он не желает постоянно оправдываться перед Антиохой. И уж конечно, не намерен жить открыто в супружестве с родной матерью, прикрываясь ложью о своем происхождении.
Царица всякий раз выслушивала сына, не перебивая. В ней больше не чувствовалось внутреннего протеста, у нее больше не вырывались пылкие слова и жесты. В ее облике была странная умиротворенность и покорность. Она не пыталась спорить, возражать, вешаться сыну на шею. У нее на лице то и дело появлялась загадочная улыбка.
Глядя на эту улыбку, на согласные киванья головой, Митридат порой умолкал на полуслове, словно завороженный этой мягкостью в лице матери. Он никак не мог разгадать выражение ее глаз, когда она украдкой наблюдала за ним во время беседы или за трапезой. Он не раз ловил на себе этот странный взгляд и впадал в непонятное смущенние и даже злость на самого себя. Митридат решил, что мать, вероятно, глубоко страдает в душе, но не хочет показать ему этого. Ее естество, наверное, властно требует того, к чему так привыкло за прошедшие полгода, превращая каждую ночь в пытку.
Как-то раз Митридат, движимый жалостью, прижал мать к себе, когда их никто не видел. Он хотел увлечь ее в укромный уголок дворцовых покоев, где они не раз уединялись средь бела дня еще совсем недавно, но царица воспротивилась этому.
– Мне приятно, что я по-прежнему желанна тебе, сын мой,- промолвила Лаодика,- но сейчас нам не повредит небольшой перерыв, чтобы разобраться в самих себе. Во всяком случае, я в себе должна разобраться. Скоро мне предстоит решать судьбу не только свою, но еще одного… человека.
И опять Митридат ощутил на себе этот непонятный странный пронизывающий материнский взгляд. Кого она имела в виду, говоря такие слова? Антиоху?.. Статиру?.. А может, своего младшего сына?
Митридат терялся в догадках, томился непонятными предчувствиями, старался взглянуть на себя и своих близких глазами постороннего человека. Он просил прощения у матери и Антиохи при каждом удобном случае, чувствуя свою вину перед ними за свои отношения со Статирой. Припадал к ногам Статиры, мысленно казня себя за то, что не разглядел сразу, насколько она лучше и нежнее Антиохи.
Статира воспринимала эти бурные излияния брата как должное. Их взаимная привязанность росла с каждым днем, хотя между ними не было сказано ни слова о любви. Соединяющая их нить была соткана из взаимного вожделения и тех впечатлений, какие они носили в душе после страстных объятий на ложе.
В начале осени из Диоскуриады в Синопу прибыло пышное посольство на том же самом корабле, только выкрашенном в красный цвет. Жениха среди послов не оказалось, хотя он обещал лично доставить свою невесту в Диоскуриаду.
Глава посольства, льстивый улыбающийся грек, поведал царице Лаодике, что Провака отвлекли от этой поездки «неотложные дела».
– Что за дела?- нахмурилась Лаодика, не выносившая людей, которые не держат слово.- Твой повелитель берет в жены не какую-нибудь пастушку, но дочь понтийского царя, мог бы отложить на время все заботы.
– К сожалению, царица, эту напасть отложить невозможно,- печально вздохнул посол,- на наши земли опять напали варвары, живущие в окрестных горах. Провак собрал войско, чтобы отразить их.
– Так у вас там война?- насторожилась Лаодика, не переставая хмуриться.- В таком случае до свадьбы ли будет Проваку?
– О царица,- заулыбался посол,- все греческие города на побережье Колхиды живут такой жизнью: варвары тревожат нас, мы тревожим варваров. Впрочем, колхи и гениохи бессильны перед стенами городов. Все, что они могут, это опустошать наши поля и виноградники. Дикий народ!
– Ну, если так…- неуверенно промолвила Лаодика, немного успокоившись. В ней росло желание не выдавать Антиоху за Провака, и, чтобы подавить его, она вспомнила оскорбления, которые бросала ей дочь.
Вскоре красный корабль отплыл обратно к берегам Колхиды, увозя царскую дочь и ее приданое.
Глава двенадцатая
СМОТР
После отъезда Антиохи в Диоскуриаду Митридата не покидало чувство вины перед ней, словно он был в сговоре с матерью, мечтавшей поскорее избавиться от нее.
Внезапное охлаждение к нему матери также действовало на него удручающе. Митридат полагал, что с прекращением их интимных встреч между ними все же останутся трепетные поцелуи в уста, пламенные взгляды украдкой, волнующие объятия наедине, но ничего этого не было. Мать оставалась с ним холодно любезной и неприступной к нескрываемой радости Гистана. Старший евнух действительно знал слишком много.
И вот наступил день, которого Митридат поначалу ожидал с таким нетерпением и о котором совсем позабыл, увлекшись утехами на ложе.
Мнаситей и Багофан поставили Митридата в известность об ежегодном осеннем смотре войск в долине Хилиокомон. Пехота и конница уже расположились станом на равнине близ Амасии, необходимо было присутствие царя.
Сердце Митридата радостно заколотилось в груди при мысли, что он вновь увидит Сузамитру, а может, и Тирибаза, опять промчится верхом на коне, увидит горы вблизи и вдоволь надышится вольным ветром с горьковатым запахом полыни.
Митридат распорядился немедленно готовить коней в дорогу.
Мнаситей и Багофан незаметно переглянулись- такая расторопность им понравилась.
Статира неожиданно заявила, что хочет поехать вместе с Митридатом.
Она сама поговорила с матерью и каким-то образом сумела настоять на своем. Митридат не стал возражать против этого, не расставаться со Статирой в походе было и его тайным желанием.
Прощание Митридата с матерью получилось коротким и натянутым, словно оба стыдились проявлять на людях нежность друг к другу.
Лаодика поцеловала сына в щеку, пожелав ему удачи. Сын торопливо обнял мать, на краткий миг прижав ее к себе. Он шепнул, что будет думать о ней постоянно.
– Хочу в это верить,- негромко сказала царица, заглянув сыну в глаза. После чего Лаодика направилась к своей свите, застывшей на ступенях дворца.
Митридат поспешил к своему коню, которого держал под уздцы царский конюх.
В отряде, сопровождавшем Митридата и его сестру, было триста всадников. Почти все они были воинами Багофана. Половину из них составляли каппадокийцы, половину- армяне. Полсотни конников-греков были людьми Мнаситея.
Кроме вооруженных телохранителей и их предводителей за Митридатом следовали также царские слуги, на попечении которых находились двадцать мулов, навьюченных всем необходимым в дороге. Стояли теплые дни ранней осени.
В селениях, через которые проходил отряд Митридата, крестьяне давили виноград, веяли убранную пшеницу и овес, были заняты сбором плодов. Повсюду люди с любопытством взирали на молодого царя, показывали его детям; девушки по местному обычаю подносили Митридату воду и хлеб.
На пятый день пути взору открылся воинский стан на берегу реки. Вдалеке, на желтом горном утесе, высились стены и башни Амасии. Туда вела узкая дорога, петляя по склонам холмов. Долину окружали горы, поросшие лесом. За ближними горными кручами возвышались исполинские хребты, изрезанные трещинами, с изумрудными пятнами дальних горных лугов. Еще дальше вздымались заснеженные вершины конусообразных пиков, похожие на шлемы армян и каппадокийцев.
Митридат въехал в лагерь при звуках длинных персидских трубкарнаев.
Для него на небольшом возвышении был поставлен пурпурный шатер, перед которым стояли воткнутые древками в землю знамена понтийского войска.
Митридат спешился у шатра.
К нему приблизилась большая группа военачальников. Впереди шел Сузамитра в персидских шароварах и длинном плаще.
– Царю понтийскому привет!- улыбаясь, воскликнул Сузамитра.
– Привет и тебе от царя понтийского,- с улыбкой ответил Митридат.
Они со смехом обнялись и долго тискали друг друга в объятиях.
Затем Митридат увидел братьев Фраду и Артаксара. Узнал и своих царственных родственников, которые пришли к нему весной вместе с Сузамитрой.
Военачальники приветствовали его по персидскому обычаю поклоном, прижимая правую руку к груди, левую- к устам.
От Сузамитры Митридат узнал, что Тирибаз также находится в стане.
– Где же он?- тормошил Сузамитру Митридат.- Почему не пришел встретить меня? Он не болен?
– Здоров,- с усмешкой ответил Сузамитра.- А почему не пришел?.. Занят, только и всего.
– Чем же он занят?- спросил Митридат.
– Играет в кости с Моаферном и Сисиной,- ответил Сузамитра и засмеялся.
Вместе с ним засмеялись Фрада и Артаксар.
– Так эти два плута тоже здесь?- не скрывая радости, вос кликнул Митридат.- Ну, так я сам к ним приду, если они такие занятые! Веди меня к ним, Сузамитра.
Видя, что Митридат направляется куда-то в сопровождении трех молодых военачальников, Статира окликнула его:
– Куда ты, Митридат?- Она стояла возле коня, растирая затекшие после долгой езды ноги.
– Жди меня в шатре,- отозвался Митридат, обернувшись на ходу.- Я скоро вернусь!
Там, куда Сузамитра привел Митридата, действительно шла игра в кости. При виде царя игроки, все трое, вскочили на ноги. Не обращая внимания на царскую диадему, Тирибаз, Сисина и Моаферн поочередно сжимали Митридата в крепких объятиях, трясли его со смехом и радостными восклицаниями.
Тирибаз от волнения слегка заикался. У Моаферна на глазах блестели слезы. Сисина хлопал своего бывшего воспитанника по плечу, то и дело повторяя восторженным голосом:
– Каков стал, а!.. Нет, вы поглядите, друзья, каков он стал!.. Сузамитра, не желая мешать душевным излияниям дорогих Митридату людей, незаметно покинул шатер, где все это происходило. Он вместе с Фрадой и Артаксаром стоял у коновязи, дожидаясь, пока находившиеся в шатре наговорятся, изольют друг другу переполняющие их бурные чувства.