Выпускники уходили в Панджшерское ущелье и вступали в отряды полевых командиров. Один из них Ахмад шах Массуд, Панджшерский лев.
Его называли главным басмачом тех краёв, душманом, прозванным за удачу «Счастливым» - «Масудом». Это был очень серьёзный и опытный враг.
Перед подъездом к лагерю Зангали дорога делала крутой поворот и там находился пост моджахедов. Следующий блокпост, находился на въезде в хорошо укрепленный лагерь.
Перед воротами лежали мешки с песком. Из узких бойниц хищно выглядывали стволы пулемётов.
Невдалеке на выжженной сухой земле поблескивали пустые консервные банки,
валялись пустые коробки, грязные обрывки тряпок. Следы жизни, выброшенные на помойку.
В дрожащем мареве неба совершала круги серая хищная птица, высматривая и прицеливаясь к тому, что лежало на свалке.
Когда то давно, там располагался секретный аэродром, с которого отправился в свой последний полет на самолете-шпионе У-2 американский летчик Пауэрс.
Потом, в середине 80-х годов на этом месте организовали лагерь афганских беженцев и Центр подготовки боевиков Святого Халеда ибн Валида. Это было что-то вроде военного училища, где под руководством шести американских инструкторов проходили обучение будущие моджахеды, намеревавшиеся вернуться в Афганистан для продолжения джихада. Сам учебный центр пользовался негласной поддержкой пакистанских властей.
Лагерь вместе с военной базой занимал огромную площадь — около 500 гектаров. Помимо глинобитных домишек и палаток, там располагались шесть складских помещений с оружием и боеприпасами и три тюремные камеры.
Шефствовал над учебным центром известный лидер партии Исламское общество Афганистана, профессор теологии Бурхан ад-Дина Раббани. По политическим убеждениям он был фундаменталистом. Имел ученую степень доктора философии и мусульманского права.
Лагерь Зангали был его вотчиной и он чувствовал себя там полновластным хозяином.
Начальником центра был майор пакистанской армии Куратулла. Родом- пуштун. В отличие от Раббани, который всех знал по именам, Каратулла в крепости бывал редко.
В лагере было несколько десятков инструкторов военного дела, преимущественно из Пакистана и Египта. Были и представители маоистского Китая. Каждые полгода из учебного центра выпускалось около трехсот «моджахедов».
Одной из учебных рот командовал Гулям Расул Карлук.
Охранниками в лагере были местные пуштуны и афганцы-таджики, которых рекомендовал сам Раббани.
Это были бородатые, уверенные в себе мужики, с одинаковыми угрюмыми лицами и жёсткими глазами. От них всегда воняло кислым кизячным дымом и невыделанной овчиной.
Несколько человек, одетых в длинные пуштунские рубахи работали на постройке стены. Часть из них в яме месила ногами глину. Другие подносили воду и глину. Тщательно перемешав её с соломой получали саман, из которого потом лепили кирпичи, которые после недельной просушки шли для строительство стены.
Стена была нужна не столько для зашиты от нападения, сколько от чужих глаз.
И то верно, кого может сдержать глина?
Но пуштуны очень боятся сглаза. Поэтому и ставят саманный забор у каждого дома, который полностью закрывает жильё от взглядов посторонних.
Работающие люди, несмотря на то, что одеты в традиционные рубахи перухан были не похожи на мусульман. У них светлая кожа, голубые, зелёные. серые глаза. Но это не пуштуны.
Это пленные советские солдаты. Русские, украинцы. Есть белорус. Один узбек.
* * *
Шурави и сорбозов афганской армии в лагерь Зандали стали привозить ещё с 1983 года.
В плен их взяли в разное время и в разных местах Афганистана.
И раньше держали в разных местах, преимущественно в зинданах, оборудованных каждым бандформированием самостоятельно, но потом было принято решение собрать всех вместе.
Количество пленных было не постоянным. Кого то отправляли в другой лагерь, тоже расположенный на территории Пакистана. Кому-то повезло и его передали на Запад. Кто-то умер от болезней или не выдержав страданий наложил на себя руки.
* * *
Никто из курсантов учебного центра близко не общался с пленными. Даже бидоны с похлебкой работающие при кухне оставляли у дверей с решетчатым окошком. Внутрь их вносила охрана.
К началу нового 1985 года в лагере Зангали насчитывалось одинадцать советских военнопленных и несколько афганцев.
В январе 1985 года привезут двенадцатого, Володю Духовченко.
Среди шурави были русские- Сергей Левчишин, Володя Шипеев, Дудкин Николай, Васьков Игорь. Украинцы- Коля Шевченко, Сергей Коршенко, Саминь Николай. Белорус- Саша Зверкович, узбек- Носиржон Рустамов, казах- Куат Бекболатов, армянин- Михаил Варварян.
Дети советской страны, отправленные ею на войну.
Многие из них находились в плену уже по несколько лет.
Нельзя сказать, что Родина их бросила. Их искали особые отделы и командование части. Офицеры и солдаты прочёсывали кишлаки, искали в горах.
Искали живыми или мёртвыми. Моджахеды знали, что пропавших будут обязательно искать и найдя труп возле какого- либо кишлака будут мстить.
Поэтому даже трупы прятали так, чтобы никогда и никто не мог их найти. Или наоборот выкладывали трупы на видное место, чтобы их сразу нашли и забрали, а не молотили из всех видов оружия.
Но Родина и государство - это совсем разные понятия. Родина - это масса хороших людей из прошлой жизни. Родители, учителя, друзья, девушка, которую ты любил. Речка, в которой отражается месяц над твоим домом. Берёза, которая растёт у твоего окна.
Государство, это система, которая присвоила себе право говорить от имени тех, кого ты любил и кому верил.
Именно эта система не сделала ничего для их поиска и спасения. Пленных солдат бросили в плену, в чужой стране. Многие погибли, кто-то покончил с собой.
Но кое- кто ещё жил угасающей надеждой на спасение, а некоторые, окончательно убедившись в том, что они никому не нужны стали учиться жить среди афганцев, учить их язык и обычаи. Они принимали ислам и постепенно, становились почти неотличимыми от моджахедов.
Нельзя их винить за это.
Среди пленных солдат не было сыновей министров, директоров крупных заводов или партийных чиновников. Почти все они были сыновьями рабочих, колхозников и прочей бесправной шушеры.
Многие из них были самыми обыкновенными людьми- со своими слабостями, особенностями характера, кто-то не отличался хорошим поведением и дисциплиной. Были и такие, кто попал в плен из-за своего разгильдяйства. Кое- кто ушёл к моджахедам сам.
Но даже, оказавшись в неволе, они оставались гражданами своей страны. И они продолжали верить в то, что она придёт им на помощь!
Во время разговора между собой охранники искоса поглядывали на пленников, и чему-то усмехались.
Ещё от них совершенно осязаемо шло ощущение опасности.
Сергей Левчишин месил глину. Даже спиной он чувствовал их взгляды и испытывал ощущения, словно находится в клетке с волками. Они пока ещё не голодны, но от их клыков уже тянет запахом крови…
* * *
Старшим среди пленников Бадаберы был Николай Шевченко. Он был не только самым взрослым, но выделялся среди других шурави рассудительностью, жизненным опытом, какой-то особой взрослостью.
Отличался Шевченко от других пленных и обостренным чувством собственного достоинства.
Даже охранники старались вести себя с ним без грубости. Это было вполне объяснимо. На Востоке не любят слабых. Ты показал слабину – значит тебя можно ударить. Но если ты силён, с тобой стараются не обострять отношений.
Среди двадцатилетних мальчишек он, тридцатилетний, казался почти стариком.
Был он высок ростом, широк в кости. Серые глаза недоверчиво и зверовато смотрели из-под бровей.
Широкие скулы, густая борода делали его вид ещё более угрюмым. Он производил впечатление человека сурового и жестокого.
Его повадки напоминали поведение человека тёртого, битого и опасного. Так ведут себя старые, опытные арестанты, таёжники- охотники или хорошо подготовленные диверсанты.
Хотя по его словам он не был ни тем, ни другим. Николай Шевченко на гражданке был простым водителем и в 5-й гвардейской мотострелковой
возил продукты и товары на автолавке военторга.
В каждом крупном гарнизоне были магазины военторга. А в мелкие приезжали автолавки.
В их ассортименте была смесь бакалеи, ширпотреба из соцлагеря и отечественные товары первой необходимости. Водитель часто был и за продавца. В автолавках отпускали товар за чеки. В одни руки давали немного, особенно прохладительные напитки, чтобы не перепродавали афганцам. Афганские дуканы и так были набиты товарами из «чекушек» и армейских складов.
На войне Шевченко оказался случайно и также случайно попал в плен.
Вёз продукты в Герат. Трасса, по которой он ехал, проходила через серые безжизненные равнины, каменистый горный перевал и редкие города, и деревни.
Весь Афган – как скомканное одеяло: вдоль и поперек пересекают его горные цепи высотой до 6,5 тысячи метров над уровнем моря. А потому и дороги петляют здесь, как пьяные: вверх-вниз, влево-вправо. То заснеженный перевал, то цветущая долина. И там где по карте четыреста, на самом деле получается семьсот.
Герат славился тополями, с обеих сторон бетонки тянулись в верх высокие, стройные деревья.
Не доезжая до города Шевченко свернул с шоссе налево и дальше двинулся по проселку. Место было плохое: слева, почти вплотную к дороге, тянулись глиняные дувалы, справа - заросший кустами арык. Такие места всегда вызывали недоверие. Там можно было ожидать всего. Но так было ближе.
Николая Шевченко там ждала засада.
Исмаил Хан, командир захватившего его отряда, сначала отправил его в Иран - показать начальству. В течение нескольких дней его опрашивали, вытягивая все, что он знает о дислокации советских войск. Затем долго промывали мозги антисоветскими разговорами.
Потом, несколько месяцев он учил персидский язык и Коран. Надеялся, что его отправят на Запад. Написал заявление о том, что просит политического убежища.
Но вместо этого отправили на базу моджахедов под Пешаваром.
К моменту нахождения в Бадабере, в плену он уже находился более двух лет.
Понaчaлу, покa не сообрaзил, что надо молчать и делать вид, что смирился приходилось тяжеловaто… Били, заковывали в кандалы, лишали воды и еды.
Уже находясь в Бадабере, решил, что надо бежать. Не просто бежать, а прорываться с оружием.
* * *
Февраль 1984 года.
Северо-восток Афганистана. Провинция Багла́н. На западе граничит с провинцией Саманган, на юго-востоке с Панджшерским ущельем.
Армейская автоколонна извиваясь как змея, медленно ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Пули- Хумри.
С одной стороны — серые отвесные скалы. С другой — пропасть. Гигантские бесформенные глыбы, что отломились от гранитных исполинов, каменные осыпи перекрывали дорогу. Она поднималась все выше, а ее крутые серпантины и повороты становились все опасней и страшней.
У грязных МАЗов и КамАЗов, прострелены борта, вмятины и залатанные отверстия на кабинах. Чумазые водители и их сменщики, трясутся на кочках и ухабах, крутят баранки.
На боковых стёклах машин развешаны бронежилеты. В воняющих бензином и соляркой кабинах автоматы с ободранными, поцарапанными прикладами. У кого-то оружие в руках, у кого то стоит на полу, под ногами. Но всегда под рукой.
На панелях, за ветровыми стёклами висели таблички с исписанными корявыми буквами названиями родных городов- Курск, Йошкар- Ола, Омск, Грозный, Одесса- мама.
И было ощущение, что со всего Советского Союза отобрали у матерей их сыновей и отправили в эту горную глушь.
Под колёсами машин чавкала липкая грязь. Мягко урча, выплывали из утренней полумглы бронетранспортеры.
Серая дорога постоянно виляла на поворотах, извивалась меж скал, взлетала и падала.
В кабине грузового КамАЗа рядом с водителем сидел солдат в поцарапанной каске. Он рыж и конопат. Из под воротника бушлата выглядывала тельняшка. Отслужил наверное не больше года, но держал себя, как бывалый воин.
– Мы десантура, вас шоферов уважаем. У нас, всё просто... – в тебя стреляют, ты стреляешь. А по вам шмаляют со всех сторон и не спрятаться, не пригнуться. Бля! Вы же смертники, привязанные к баранке! Страшно, не страшно, а должен за руль держаться.
Солдат выглянул в окно. Мимо проплывали недалекие горы и дрожали в прохладном прозрачном воздухе.
Вспомнил, что в родном Томске ещё лежит снег, а здесь уже скоро зацветут сады. Удовлетворённый осмотром сплюнул на жёлтую, каменистую землю.
– Насмотрелся я на вашего брата. На всех дорогах через каждые сто метров ваши машины сгоревшие.
Сергей Левчишин не слушал. Вцепившись в баранку он старался держать машину в колее. Были случаи, когда съехав на обочину подрывались на минах.
Всем своим нутром Левчишин ощущал тревогу: горы таили в себе опасность, да и пустынность дороги казалась ему угрожающей.
Правой рукой открыл бардачок, достал флягу с тёплой водой, и сделал большой глоток.
-Чертова страна и эта афганская грязь. - Думал он- То и то липкие, как дерьмо.
Колонна шла в Пули — Хумри, маленький грязный городок на севере Афганистана.
Вспомнилась присказка, которую любил повторять ротный, - «если хочешь пулю в зад - поезжай в Джелалабад. Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули- Хумри».
Сидевший в кабине десантник замолчал. Оглянувшись через плечо Левчишин увидел, что он задремал, прижавшись головой к двери кабины.
Колонну обогнали два "бэтра". Они пронеслись по дороге, оставляя за собой облако бензиновой гари, которую тут же легким ветерком с гор унесло в сторону.
– Разведка, -пояснил проснувшийся десантник. - Головной дозор. Летёха там наш. Правда после института, ещё дурак дураком!
Солдат зевнул, снова задремал.
Левчишин вспоминал, как утром колонна готовилась к отправке. Солдаты бегали от машины к машине, что-то грузили, что-то выгружали. В голове колонны у бронетранспортера стоял незнакомый майор и орал на какого- то длинного, нескладного лейтенанта в здоровенных яловых сапогах.
Майору было около тридцати, в лихо сбитой на затылок зимнем танковом шлеме, офицерском бушлате и ботинках с высокими берцами. Бушлат выгорел до такой белизны, словно его носили в тропиках.
Он даже не кричал, а хрипел и и глаза его при этом были совершенно белые от бешенства.
– Ты почему не выслал вперёд головной дозор? Ты понимаешь, сука, что будет, если духи поставят там поставят всего один пулемет?!- Майор рычал, срывая голос в истерике и схватив лейтенанта за грудки замахивался кулаком.
– Ты знаешь дебил, что он может натворить на такой высотке?
Потом они получили сухие пайки, налили во фляжки чай. Старший лейтенант Лунёв построил роту. Водители нехотя построились в две шеренги и выслушали краткий инструктаж.
-Воины! Мы находимся в районе боевых действий. Отправление через полчаса. Предупреждаю, что на войне в первую очередь гибнут распиздяи! Ещё раньше погибают ротожопые и хуерукие распиздяи.
Старший лейтенант сплюнул на землю, поправил кобуру на поясе.
-Поэтому, всем хуеруким и ротожопым, приказываю- чтобы не стать мясом для шакалов, в колонне соблюдать строгую дисциплину и порядок. Оружие иметь под рукой и быть готовыми к отражению нападения. Всем всё понятно?
Лунёв выдохнул. Оглядел испуганное, чумазое своё воинство. Сплюнул.
– Куда солдата не целуй, у него везде жопа.
Пружинисто распрямился, махнул рукой.
– По машинам!
* * *
Через несколько часов колонна 425-го отдельного автомобильного батальона остановилась в одном из разбитых войной кишлаков. В нём не было жителей, все они уже ушли из своих домов, подальше от советских солдат. По обоим сторонам дороги на фоне высоких тёмно-коричневых хребтов словно зубы дракона торчали разбитые снарядами дувалы.
На их разрушенных стенах виднелись следы от пуль разного калибра. Где-то в стороне лежала уже проржавевшая сгоревшая машина, а невдалеке от неё обгоревший остов бронетранспортёра.