Произошла пауза, понятное дело.
— Простите,— моргая глазами сказал Берлиоз,— я не понимаю… при чем здесь постное масло?..
Но иностранец не ответил.
— Скажите, пожалуйста, гражданин,— вдруг заговорил Иван,— вам не приходилось бывать когда-нибудь в сумасшедшем доме?
— Иван! — воскликнул Берлиоз.
Но иностранец не обиделся, а развеселился.
— Бывал, бывал не раз! — вскричал он.— Где я только не бывал! Досадно одно, что я так и не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда {60}. Так что это вы уже сами спросите, Иван Николаевич.
«Что так-кое?!» — крикнуло в голове у Берлиоза при словах «Иван Николаевич». Иван поднялся. Он был немного бледен.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Помилуйте, товарищ Бездомный, кто же вас не знает,— улыбнувшись, ответил иностранец.
— Я извиняюсь…— начал было Бездомный, но подумал, еще более изменился в лице и кончил так: — Вы не можете одну минуту подождать… Я пару слов хочу товарищу сказать.
— О, с удовольствием! Охотно,— воскликнул иностранец,— здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу,— и он сделал ручкой.
— Миша… вот что,— сказал поэт, отводя в сторону Берлиоза,— я знаю, кто это. Это,— раздельным веским шепотом заговорил поэт,— никакой не иностранец, а это белогвардейский шпион,— засипел он прямо в лицо Берлиозу,— пробравшийся в Москву. Это — эмигрант. Миша, спрашивай у него сейчас же документы. А то уйдет…
— Почему эми…— шепнул пораженный Берлиоз.
— Я тебе говорю! Какой черт иностранец так по-русски станет говорить!..
— Вот ерунда…— неприятно морщась, начал было Берлиоз.
— Идем, идем!..
И приятели вернулись к скамейке. Тут их ждал сюрприз. Незнакомец не сидел, а стоял у скамейки, держа в руках визитную карточку.
— Извините меня, глубокоуважаемый Михаил Александрович, что я в пылу интереснейшей беседы забыл назвать себя. Вот моя карточка, а вот в кармане и паспорт,— подчеркнуто сказал иностранец.
Берлиоз стал густо красен. «Или слышал, или уж очень догадлив, черт…» Иван заглянул в карточку, но разглядел только верхнее слово «professor…» и первую букву фамилии «W».
— Очень приятно,— выдавил из себя Берлиоз, глядя, как профессор прячет карточку в карман.— Вы в качестве консультанта вызваны к нам?
— Да, консультанта, как же,— подтвердил профессор.
— Вы — немец?
— Я-то? — переспросил профессор и задумался.— Да, немец,— сказал он.
— Извиняюсь, откуда вы знаете, как нас зовут? — спросил Иван.
Иностранный консультант улыбнулся, причем выяснилось, что правый глаз у него не улыбается, да и вообще, что этот глаз никакого цвета, и вынул номер еженедельного журнала…
— А! — сразу сказали оба писателя. В журнале были как раз их портреты с полным обозначением имен, отчеств и фамилий.
— Прекрасная погода,— продолжал консультант, усаживаясь. Сели и приятели.
— А у вас какая специальность? — осведомился ласково Берлиоз.
— Я — специалист по черной магии.
— Как?! — воскликнул товарищ Берлиоз.
«На т-тебе!» — подумал Иван.
— Виноват… и вас по этой специальности пригласили к нам?!
— Да, да, пригласили,— и тут приятели услышали, что профессор говорит с редчайшим немецким акцентом,— тут в государственной библиотеке громадный отдел старой книги, магии и демонологии, и меня пригласил как специалист единственный в мире. Они хотят разбират, продават…
— А-а! Вы — историк!
— Я историк,— охотно подтвердил профессор,— я люблю разные истории. Смешные. И сегодня будет смешная история. Да, кстати, об историях, товарищи,— тут консультант таинственно поманил пальцем обоих приятелей, и те наклонились к нему,— имейте в виду, что Христос существовал,— сказал он шепотом.
— Видите ли, профессор,— смущенно улыбаясь, заговорил Берлиоз,— тут мы, к сожалению, не договоримся…
— Он существовал,— строгим шепотом повторил профессор, изумляя приятелей совершенно, и в частности, тем, что акцент его опять куда-то пропал.
— Но какое же доказательство?
— Доказательство вот какое,— зашептал профессор, взяв под руки приятелей,— я с ним лично встречался.
Оба приятеля изменились в лице и переглянулись.
— Где?
— На балконе у Понтия Пилата {61},— шепнул профессор и, таинственно подняв палец, просипел: — Только т-сс!
«Ой, ой…»
— Вы сколько времени и Москве? — дрогнувшим голосом спросил Берлиоз.
— Я сегодня приехал в Москву,— многозначительно прошептал профессор, и тут только приятели, глянув ему в лицо, увидели, что глаза у него совершенно безумные. То есть, вернее, левый глаз, потому что правый был мертвый, черный.
«Так-с,— подумал Берлиоз,— все ясно. Приехал немец и тотчас спятил. Хорошенькая история!»
Но Берлиоз был решителен и сообразителен. Ловко откинувшись назад, он замигал Ивану, и тот его понял.
— Да, да, да,— заговорил Берлиоз,— возможно, все возможно. А вещи ваши где, профессор,— вкрадчиво осведомился он,— в «Метрополе»? Вы где остановились?
— Я — нигде! — ответил немец, тоскливо и дико блуждая глазами по Патриаршим прудам. Он вдруг припал к потрясенному Берлиозу.
— А где же вы будете жить? — спросил Берлиоз.
— В вашей квартире,— интимно подмигнув здоровым глазом, шепнул немец.
— Очень при… но…
— А дьявола тоже нет? — плаксиво спросил немец и вцепился теперь в Ивана.
— И дьявола…
— Не противоречь…— шепнул Берлиоз.
— Нету, нету никакого дьявола,— растерявшись, закричал Иван,— вот вцепился! Перестаньте психовать!
Немец расхохотался так, что из липы вылетел воробей и пропал.
— Ну, это уже положительно интересно! — заговорил он, сияя зеленым глазом.— Что же это у вас ничего нету! Христа нету, дьявола нету, папирос нету, Понтия Пилата, таксомотора нету…
— Ничего, ничего, профессор, успокойтесь, все уладится, все будет,— бормотал Берлиоз, усаживая профессора назад на скамейку.— Вы, профессор, посидите с Бездомным, а я только на одну минуту сбегаю к телефону, звякну, тут одно безотлагательное дельце, а там мы вас и проводим, и проводим…
План у Берлиоза был такой. Тотчас добраться до первого же телефона и сообщить куда следует, что приехавший из-за границы консультант-историк бродит по Патриаршим прудам в явно ненормальном состоянии. Так вот, чтобы приняли меры, а то получится дурацкая и неприятная история.
— Дельце? Хорошо. Но только умоляю вас, поверьте мне, что дьявол существует,— пылко просил немец, поглядывая исподлобья на Берлиоза.
— Хорошо, хорошо, хорошо,— фальшиво-ласково бормотал Берлиоз.— Ваня, ты посиди,— и, подмигнув, он устремился к выходу.
И профессор тотчас как будто выздоровел.
— Михаил Яковлевич! — звучно крикнул он вслед.
— А?
— Не дать ли вашему дяде телеграмму?
— Да, да, хорошо… хорошо…— отозвался Берлиоз, но дрогнул и подумал: «Откуда он знает про дядю?»
Впрочем, тут же мысль о дяде и вылетела у него из головы. И Берлиоз похолодел. С ближайшей к выходу скамейки поднялся навстречу редактору тот самый субъект, что недавно совсем соткался из жаркого зноя. Только сейчас он был уже не знойный, а обыкновенный плотский, настолько плотский, что Берлиоз отчетливо разглядел, что у него усишки, как куриные перышки, маленькие, иронические, как будто полупьяные глазки, жокейская шапочка двуцветная, а брючки клетчатые и необыкновенно противно подтянутые.
Товарищ Берлиоз вздрогнул, попятился, утешил себя мыслью, что это совпадение, что то было марево, а это какой-то реальный оболтус.
— Турникет ищете, гражданин? — тенором осведомился оболтус.— А вот, прямо пожалуйте… Кхе… кхе… с вас бы, гражданин, за указание на четь-литровочки поправиться после вчерашнего… бывшему регенту…
Но Берлиоз не слушал, оказавшись уже возле турникета.
Он уж собрался шагнуть, но тут в темнеющем воздухе на него брызнул слабый красный и белый свет. Вспыхнула над самой головой вывеска «Берегись трамвая!». Из-за дома с Садовой на Бронную вылетел трамвай. Огней в нем еще не зажигали, и видно было, что в нем черным-черно от публики. Трамвай, выйдя на прямую, взвыл, качнулся и поддал. Осторожный Берлиоз хоть и стоял безопасно, но, выйдя за вертушку, хотел на полшага еще отступить. Сделал движение… в ту же секунду нелепо взбросил одну ногу вверх, в ту же секунду другая поехала по камням и Берлиоз упал на рельсы.
Он лицом к трамваю упал. И увидел, что вагоновожатая молода, в красном платочке, но бела, как смерть, лицом.
Он понял, что это непоправимо, и не спеша повернулся на спину. И страшно удивился тому, что сейчас же все закроется и никаких ворон больше в темнеющем небе не будет. Преждевременная маленькая беленькая звездочка глядела между кричащими воронами.
Эта звездочка заставила его всхлипнуть жалобно, отчаянно.
Затем, после удара трясущейся женской рукой по ручке электрического тормоза, вагон сел носом в землю, в нем рухнули все стекла. Через миг из-под колеса выкатилась окровавленная голова, а затем выбросило кисть руки. Остальное мяло, тискало, пачкало.
Прочее, то есть страшный крик Ивана, видевшего все до последнего пятна на брюках, вой в трамвае, потоки крови, ослепившие вожатую, это Берлиоза не касалось никак.
Погоня {62}
Отсверлили бешеные милицейские свистки, утихли безумные женские визги, две кареты увезли, тревожно трубя, обезглавленного, в лохмотьях платья, раненную осколками стекла вожатую и пассажиров, собаки зализали кровь, а Иван Николаевич Бездомный как упал на лавку, так и сидел на ней.
Руки у него были искусаны, он кусал их, пока в нескольких шагах от него катило тело человека, сгибая его в клубок.
Ваня в первый раз в жизни видел, как убивает человека, и испытал приступ тошноты.
Потом он пытался кинуться туда, где лежало тело, но с ним случилось что-то вроде паралича, и в этом параличе он и застыл на лавке. Ваня забыл начисто сумасшедшего немца-профессора и старался понять только одно: как это может быть, что человек вот только что хотел позвонить по телефону, а потом, а потом… А потом… и не мог понять.
Народ разбегался от места происшествия, возбужденно перекрикиваясь словами. Иван их слов не воспринимал. Но востроносая баба в ситце другой бабе над самым ухом Бездомного закричала так:
— Аннушка… Аннушка, говорю тебе, Гречкина с Садовой, рядом из десятого номера… Она… она… Взяла на Бронной в кооперативе постного масла по второму талону… да банку-то и разбей у вертушки… Уж она ругалась, ругалась… А он, бедняга, стало быть, и поскользнулся… вот из-под вертушки-то и вылетел…
Дальнейшие слова угасли.
Из всего выкрикнутого бабой одно слово вцепилось в больной мозг Бездомного, и это слово было «Аннушка».
— Аннушка? Аннушка…— мучительно забормотал Бездомный, стараясь вспомнить, что связано с этим именем.
Тут из тьмы выскочило еще более страшное слово «постное масло», а затем почему-то Понтий Пилат. Слова эти связались, и Иван, вдруг обезумев, встал со скамьи. Ноги его еще дрожали.
— Что та-кое? Что?! — спросил он сам у себя.— Аннушка?! — выкрикнул он вслед бабам.
— Аннуш… Аннуш…— глухо отозвалась баба. Черный и мутный хлам из головы Ивана вылетел, и ее изнутри залило очень ярким светом. В несколько мгновений он подобрал цепь из слов и происшествий, и цепь была ужасна.
Тот самый профессор за час примерно до смерти знал, что Аннушка разольет постное масло… «Я буду жить в вашей квартире»… «Вам отрежет голову»… Что же это?!
Не могло быть ни тени, ни зерна сомнения в том, что сумасшедший профессор знал, фотографически точно знал заранее всю картину смерти!
Свет усилился, и все существо Ивана сосредоточилось на одном: сию же минуту найти профессора… а найдя, взять его. Ах, ах, не ушел бы, только бы не ушел!
Но профессор не ушел.
Солнца не было уже давно. На Патриарших темнело. Над прудом в уголках скоплялся туман. В бледнеющем небе стали проступать беленькие пятнышки звезд. Видно было хорошо.
Он — профессор, ну, может быть, и не профессор, ну, словом, он стоял шагах в двадцати и рисовался очень четко в профиль. Теперь Иван разглядел, что он росту, действительно, громадного, берет заломлен, трость взята под мышку.
Отставной втируша-регент сидел рядом на скамейке. На нос он нацепил себе явно ненужное ему пенсне, в коем одного стеклышка не существовало. От этого пенсне регент стал еще гаже, чем тогда, когда провожал Берлиоза на рельсы.
Чувствуя, что дрожь в ногах отпускает его, Иван с пустым и холодным сердцем приблизился к профессору.
Тот повернулся к Ивану. Иван глянул ему в лицо и понял, что стоящий перед ним и никогда даже не был сумасшедшим.
— Кто вы такой? — хрипло и глухо спросил Иван.
— Ich verstehe nicht,— ответил тот неизвестный, пожав плечами.
— Они не понимают,— пискливо сказал регент, хоть его никто и не просил переводить.
— Их фершт… вы понимаете! Не притворяйтесь,— грозно и чувствуя холод под ложечкой, продолжал Иван.
Немец смотрел на него, вытаращив глаза.
— Вы не немец. Вы не профессор,— тихо продолжал Иван.— Вы — убийца. Вы отлично понимаете по-русски. Идемте со мной.
Немец молчал и слушал.
— Документы! — вскрикнул Иван…
— Was ist den los?..
— Гражданин! — ввязался регент.— Не приставайте к иностранцу!
Немец пожал плечами, грозно нахмурился и стал уходить.
Иван почувствовал, что теряется. Он, задыхаясь, обратился к регенту:
— Эй… гражданин, помогите задержать преступника!
Регент оживился, вскочил.
— Который преступник? Где он? Иностранный преступник? — закричал он, причем глазки его радостно заиграли.— Этот? Гражданин, кричите «караул»! А то он уходит!
И регент предательски засуетился.
— Караул! — крикнул Иван и ужаснулся, никакого крика у него не вышло.— Караул! — повторил он, и опять получился шепот.
Великан стал уходить по аллее, направляясь к Ермолаевскому переулку {63}. Еще более сгустились сумерки, Ивану показалось, что тот, уходящий, несет длинную шпагу.
— Вы не смотрите, гражданин, что он хромой,— засипел подозрительный регент,— покеда вы ворон будете считать, он улизнет.
Регент дышал жарко селедкой и луком в ухо Ивану, глазок в треснувшем стекле подмигивал.
— Что вы, товарищ, под ногами путаетесь,— закричал Иван,— пустите,— он кинулся влево. Регент тоже. Иван вправо — регент вправо.
Долго они плясали друг перед другом, пока Иван не сообразил, что и тут злой умысел.
— Пусти! — яростно крикнул он.— Эге-ге, да у вас тут целая шайка.
Блуждая глазами, он оглянулся, крикнул тонко:
— Граждане! На помощь! Убийцы!
Крик дал обратный результат: гражданин вполне пристойного вида, с дамочкой в сарафане под руку, тотчас брызнул от Иванушки в сторону. Смылся и еще кто-то. Аллея опять опустела.
В самом конце аллеи неизвестный остановился и повернулся к Ивану. Иван выпустил рукав регента, замер.
1.VII.1933
В пяти шагах от Ивана Бездомного стоял иностранный специалист в берете, рядом с ним, подхалимски улыбаясь, сомнительный регент, а кроме того, неизвестно откуда-то взявшийся необыкновенных размеров, черный, как грач, кот с кавалерийскими отчаянными усами. Озноб прошиб Иванушку оттого, что он ясно разглядел, что вся троица вдруг улыбнулась ему, в том числе и кот. Это была явно издевательская, скверная усмешка могущества и наглости.
Улыбнувшись, вся троица повернулась и стала уходить. Чувствуя прилив мужества, Иван устремился за нею. Тройка вышла на Садовое кольцо. Тут сразу Иван понял, что догнать ее будет очень трудно.
Казалось бы, таинственный неизвестный и шагу не прибавлял, а между тем расстояние между уходящими и преследующим ничуть не сокращалось. Два или три раза Иван сделал попытку прибегнуть к содействию прохожих. Но его искусанные руки, дикий блуждающий взор были причиной того, что его приняли за пьяного, и никто не пришел ему на помощь.
На Садовой произошла просто невероятная сцена. Явно желая спутать следы, шайка применила излюбленный бандитский прием — идти врассыпную.
Регент с великой ловкостью на ходу сел в первый проносящийся трамвай под литерой «Б», как змея, ввинтился на площадку и, никем не оштрафованный, исчез бесследно среди серых мешков и бидонов, причем «Б», окутавшись пылью, с визгом, грохотом и звоном унес регента к Смоленскому рынку, а странный кот попытался сесть в другой «Б», встречный, идущий к Тверской. Иван ошалело видел, как кот на остановке подошел к подножке и, ловко отсадив взвизгнувшую женщину, зацепился лапой за поручень и даже собрался вручить кондукторше гривенник. Но поразило Ивана не столько поведение кота, сколько кондукторши. Лишь только кот устроился на ступеньке, все лампы в трамвае вспыхнули, показав внутренность, и при свете их Иван видел, как кондукторша с остервенелым лицом высунулась в окно и, махая рукой, со злобой, от которой даже тряслась, начала кричать: