– Есть, сэр. Думаю, однако, господин Сталин вряд ли допустил бы присутствие в своём кабинете бешеного самурая с мечом, который, к тому же, машет им быстрее, чем снайпер управляется с винчестером, – вздохнул Глокстон.
– Вполне вероятно, – покладисто кивнул король. – Всётаки, в отличие от меня, господин Сталин сумел избавиться от своих генералов с бонапартистскими замашками задолго до того, как они решились на путч. Уж не знаю, сам он до этого додумался или ему помогли – но он это сделал. А мы едва не упустили наш шанс, старина. Слава Богу, у нас есть леди Рэйчел! Теперь мы сумеем взять за глотку как следует, и вояк, и политиков. И народ в этом будет, безусловно, на моей стороне. А как ещё мы могли поступить, чёрт побери?! Миледи совершенно права, было просто жизненно необходимо заставить этих негодяев раскрыть карты! Подготовьте письмо графине с официальным извинением за поведение Домвайла, я подпишу. Ну, там, чтонибудь поцветистее, – как мы восхищены самообладанием миледи и её верных слуг, что мы гордимся и тому подобное. Надеюсь, Тагава останется мною доволен. Почему вы не записываете, Артур?
– Я запомню, сэр.
– Отлично. Свяжитесь с Home Office [23]и скажите, что я желаю сегодня же вечером получить сведения о том, что Мосли, [24]и этот, как его, Рэмзи, [25]находятся за решёткой. Что там за кружок возглавлял этот старый индюк Домвайл? [26]Всех туда же.
– Ваше Величество, – Глокстон уставился на короля так, словно видел впервые.
– Демократия кончилась, Артур. Началась война. Пусть это дойдёт до всех и каждого.
– Конечно, милорд, – на пергаментной коже щёк Глокстона неожиданно расцвёл румянец. Он никак не мог избавиться от навязчивого ощущения, что король не просто воспользовался возникшей ситуацией, а… Нет. Не может быть. – Вы абсолютно правы, сэр.
– Далее. Позвоните сэру Уинстону и скажите, я желаю видеть его немедленно.
– Да, сэр.
– Ваши соображения по поводу смены декораций в разведке я желаю видеть к тому моменту, как Черчилль появится на пороге. И ещё одно.
– Я слушаю, сэр.
– Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…
– Да, сэр?
– Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.
– Уедет?! – удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. – Прошу прощения, сэр. Уедет – куда?!
– То есть как это – «куда»? В Россию, разумеется.
– Сэр, я вас не совсем понимаю, – осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.
– Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите – она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?
– Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, – поправляя и без того безупречно повязанный галстукбабочку, проговорил Глокстон. – Леди Рэйчел – в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.
– Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, – Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.
Сталиноморск. 28 августа 1940
Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку:
– Что?
– Почему она не с вами?
– Потому что это невозможно.
– Вы давно с ней виделись?
– Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда.
– Я знаю, – нетерпеливо сказала девушка, сердито сводя вместе выгоревшие на солнце брови. – Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!?
Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он.
– Англичанка, – после недолгой паузы выговорил Гурьев. И добавил, словно извиняясь (Боже мой, перед кем?!): – Даша. Так бывает, – даже если у людей друг к другу очень сильные чувства, но у них такие разные жизни… Такие невероятно разные, что в одну их соединить никак невозможно.
– Это вы себя так уговариваете.
– Ты жестокая девочка, – улыбнулся Гурьев.
– Нет. Я честная. Хотите, я вам помогу?
– То есть?
– Я думаю, вы и сами всё знаете. Внутри – всё знаете. Просто иногда – этого недостаточно. Иногда – нужно, чтобы ктото другой сказал это громко. Не вообще – а вам. Именно вам. Вы слышите?
– Слышу, – подтвердил еле заметным кивком Гурьев. – Слышу.
– Это – как будто болезнь, – произнесла девушка так, что у Гурьева внутри всё завибрировало в предчувствии чегото невообразимо важного. – У многих это недолго, почти у всех. Недолго. А у таких, как вы и как я… Как она – может быть много всякого разного. А потом случается – одно навсегда. И всё. Я очень хочу, чтобы у меня случилось именно так. И как можно скорее.
Даша, не пригнувшись, встретила его взгляд, и тут Гурьев вспомнил. И едва не вскрикнул. Этого просто не могло быть. Невозможно. Немыслимо, как сказала бы Рэйчел. Он знал, что не ошибается. Он не мог ошибиться. Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Он не мог забыть. Или перепутать. Он никогда ничего не забывал. И не путал. Да и одно из самых ярких детских впечатлений невозможно ни забыть, ни перепутать с чем бы то ни было… Так, сказал он себе. Спокойно. Спокойненько. Очень, очень, очень спокойненько. Мы всёвсё выясним. Но не сейчас. Видит Бог, не сейчас.
– Возьмите меня к себе, – попросила Даша. – Я знаю, вы можете. Я вам пригожусь. Я много всего умею – и за маленькими ухаживать, и за больными. Я в госпитале почти всё лето проработала, санитаркой. Меня раненые слушаются. Возьмите. Пожалуйста.
Гурьеву пришлось сделать усилие, большее, чем обычно, чтобы голос его прозвучал ровно, как всегда:
– Куда – «к себе»?
– Неважно. К себе.
Она не отступит, подумал Гурьев. Конечно же, она не отступит.
– В каком качестве?
– В любом.
Я, похоже, опоздаю на обед к Завадской, подумал Гурьев. Ну, и… пёс с ним. С обедом.
– Возьмёте? У меня в табеле всевсе пятёрки. Кроме географии, но это личное. А так – все. И в аттестате будут – всевсе. Честное слово.
– Честное комсомольское?
– Я не комсомолка.
Да что такое происходит, перепугался Гурьев. Не может такого быть!
– Почему? – он наклонил голову набок.
– Папа сказал – не лезь. Будешь соответствовать – предложат сами. Нет – значит, не надо.
– Молодец папа.
– Я знаю.
Девушка смотрела на него, не отрываясь, ожидая ответа. Ответ может быть только один, это же очевидно, подумал Гурьев. А она ждёт. Нет. Я не могу.
– Хорошо. Но – с испытательным сроком. Согласна?
– Согласна, – кивнула Даша. И просияла. И снова сделалась вмиг серьёзной: – А она?
– Что – она?!
– Она чтонибудь умеет?
– Даша. Я не думаю, что нам стоит углубляться в эти дебри, – как можно мягче произнёс Гурьев. Со всей мягкостью, на какую был сейчас способен. – Разве можно, стоя на одной ноге, целую жизнь рассказать? Просто мы не можем быть вместе, и всё.
– Опять вы со мной, как с дурочкой? Вы обещали. Вы ведь не боитесь.
– Нет, – Гурьев улыбнулся.
– Вы думаете, у неё ктото есть? – упавшим голосом спросила Даша. – Как страшно вы улыбаетесь. Вы думаете: да, она вас любит, но у неё ктото есть? Нет. Нет. Я знаю, так бывает. От ужаса, от отчаяния. Но она?! Как вы можете думать так о ней?! Как… Как вам не стыдно?!
– Я так не думаю, – Гурьев прищурился, словно раздумывая, что ответить ей. Он действительно раздумывал, потому что это был не тот разговор, который обрывают на полуслове. – Это не так уж важно, как кажется многим. Но я так не думаю. Хотя мне было бы намного легче думать именно так. А ещё легче – знать: это именно так. Просто у неё есть там дело. Очень важное. А вообщето женщине не обязательно уметь чтото особенное, – Гурьев улыбнулся, покачал головой. – Женщине вовсе необязательно участвовать в мужских делах наравне с мужчинами. Женщине очень часто – почти всегда – достаточно просто быть. А мужчине – просто знать: она есть. Я сделал когдато опрометчивый шаг, втянув её в то, во что не должен был ни в коем случае втягивать. И я… – Гурьев опустил веки. – Всё, Даша. Действительно хватит.
– Нет. Не хватит. Там есть ктото ещё. Кто?
Младший брат, подумал он. Младший брат.
– Один очень хороший человек. Очень важный человек. Она обязана находится с ним рядом. Он сейчас на войне, и она – она ждёт. Ты же, наверное, знаешь – там, в небе над Лондоном, сейчас война.
Он понял, что проболтался. И что сейчас она всё поймёт. Потому что от этой девушки ничего невозможно спрятать. Ну, по крайней мере, – спрятать надолго.
– Он лётчик, – тихо, потрясённо прошептала девушка. – Лётчик. Пилот. Истребитель. И вы… Вы страшно боитесь. Просто… Ужасно. Вы его очень любите. Вы… но ведь он – не ваш сын?!
– Больше, чем сын. Гораздо больше. Ученик.
– Вот оно что… Вот оно что. А у нас с фашистами… пакт. Но это же не дружба никакая, это просто политика. Вы же знаете всё. Вы же понимаете! Нам нужно время, чтобы подготовиться. А потом – мы так ударим по ним! Вместе! И обязательно победим. Обязательно!
Вот, подумал Гурьев. Вот, это хорошо. Пусть пока думает так. Это хорошо, хорошо. Это правильно. Пока – правильно. Лучше пока не нужно. Больше не нужно. Пожалуйста. Пожалуйста. Не нужно больше ни о чём догадываться, хорошо?!
– Всё равно. Это неправильно. Нечестно. Несправедливо. Вы должны быть вместе. Если это любовь… Ведь вы же не думаете, что всё кончилось, правда?!
– Я много о чём думал. И об этом тоже.
– Тогда позовите её. Скорее. Сейчас же!
– Я не могу.
– Почему?!
– Я не имею права.
– Если он её любит понастоящему, он её отпустит. Он должен понять… Давайте, я ему письмо напишу?! Я ему всё объясню. Я сумею.
– На каком языке? – Гурьев не захотел сдержать невесёлой улыбки.
– In English, – поанглийски ответила Даша после короткой паузы. И медленно, но твёрдо продолжила: – I do not speak very well, but I can read and write much better. I simply had no opportunity to practice enough. And now, – perhaps I would have one. [27]
Интересно, подумал Гурьев, сколько ещё сюрпризов она мне преподнесёт? Явно не только сегодня. Конечно, акцент довольно жутковатый, но все вспомогательные глаголы, времена и предлоги на месте. Ах, как это радует.
– Меня папа учил. И сама училась. И поиспански тоже, – Даша опять вскинула подбородок: – А как его зовут?
– Эндрю.
– Я на неё похожа? Хоть немного?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что вы так на меня смотрите. Особенно. Вспоминаете когото, кого видели оченьочень давно. Её? Или ещё когото? Другого?
Этого просто не может быть, твёрдо решил Гурьев. Не может быть такого, и всё.
– Нет. Совсем не похожа. Ты очень красивая девушка, Даша, – но совершенно другая. – Гурьев не собирался сегодня углубляться в детали – кто на кого похож и что всё это значит. Пусть будет пока так.
– А сколько ей сейчас лет? Она… намного вас старше?
– Мне тридцать. А ей скоро исполнится тридцать два. В сентябре.
– Так это не её сын… Брат? Младший брат?
– Да.
– Ладно, – кивнула Даша и повторила с какойто настораживающей интонацией: – Ладно. Я чтонибудь придумаю. Обязательно придумаю. Вот увидите. Обещаю.
– Давай всётаки пойдем дальше, – осторожно сказал Гурьев. – А то я опоздаю на званый обед к вашей заведующей.
– Так нечестно, – Даша посмотрела на него.
– Что нечестно?!
– Я вашу тайну знаю, а вы мою нет.
– А что за тайна у тебя такая?! – Гурьев опять задавил адреналиновый всплеск.
Неужели, пронеслось у него в голове. Неужели. Она знает? Что – знает?!? Что за бред лезет тебе в голову, наставник заблудших?!
– Опять вы, – нахмурилась Даша. – Я же просила. А вы обещали.
– Это очень трудно, – вздохнул Гурьев. – Но я честно стараюсь, ты же видишь. Видишь?
– Вижу, – Даша укоризненно покачала головой: дескать, что с тебя взять, зануда. – А тайна в том, что нет никакой тайны. Все думают, что есть, а на самом деле – нет. Грустно, правда?
Гурьев чуть перевёл дух. Кажется, пронесло. Пока – пронесло. Надолго ли?!
– Не грустно, – ласково произнёс он. – Тайна – это всегда скелет в шкафу. Помоему, лучше обойтись без скелетов. Они имеют привычку выпадать при самых неподходящих для этого обстоятельствах. Ну, и потом – теперь у тебя тоже есть тайна.
– Это ваша.
– Ну, мы же с тобой друзья, – Гурьев улыбнулся, покачал головой. – Мы так и будем болтать по колено в воде, пока не стемнеет?
– Конечно, нет. Идём.
– Мы разве на «ты»? – вкрадчиво поинтересовался Гурьев, уже угадав ответ и заранее смиряясь с неизбежным. А попробовал бы я трепыхнуться, подумал он не очень весело.
– Но ведь ты сам сказал – мы друзья. В школе я буду ужасно, до тошноты вежливая. А вообще… Я не знаю, почему. Я просто – так чувствую. Можно?
Это до такой степени непедагогично, подумал Гурьев с ужасом. До такой степени, что…
– Можно.
– Гур.
– Что?!
– Опять я угадала, – Даша посмотрела на Гурьева, как показалось ему, снисходительно. И улыбнулась.
– Угадала, – он смотрел на неё так, словно видел впервые. – Угадала ты, Даша.
А, всё равно, махнул он мысленно рукой. Всё равно через два дня вся школа будет его так называть. Ничего не попишешь. А там – и весь город. Пророчество.
– Я всегда угадываю, – она пожала плечами так, словно речь шла о чёмто безнадёжно обыденном и скучном, как тетрадь в линеечку. – Идём?
Они дошли до его скалы, потом, одевшись, быстро дошлёпали до пляжа, вместе поднялись в будку спасателя.
– Чердынцева?! – Огромный, похожий на боцмана пиратского галеона – только без повязки на глазу – мужичище вытаращился на них, переводя взгляд удивительно ясных, детских какихто, глаз с Гурьева на Дашу. Лицо у него тоже было такое открытое, детское – просто читай, не хочу. – Заходи, кума, любуйся… Ты чего?!
Проклятые маленькие города, подумал Гурьев. Ненавижу.
– Познакомьтесь, Денис Андреевич, – Даша вздохнула и виновато посмотрела на Гурьева. – Это Денис Андреевич Шульгин, наш учитель физкультуры. А это…
Гурьев пожал веслообразную лапищу:
– Перекись, вата есть? Надо царапину обработать.
– А что случилосьто?!
– А не надо вопросов, – покачал головой Гурьев. – Сами справитесь, или помочь?
– Справимся, товарищ Гурьев.
Кажется, в голосе Шульгина прозвучало чтото вроде обиды. Вот это напрасно, подумал он. Напрасно я так с ним. Правильный мужик. Пригодится. Для дела – и вообще, пригодится.
– У тебя рубашка есть? – гораздо мягче спросил Гурьев и улыбнулся – своей нормальной улыбкой, против которой не было защиты ни у кого, никогда. – Ты посмотри, в каком я виде. Люди сейчас разбегаться начнут.
– Да нормально всё, – заговорщически усмехнулся Шульгин. – Щас.
– Спасибо, – надевая великоватую рубаху, от всего сердца поблагодарил Гурьев. – Я за таксомотором сбегаю, а вы тут полевой лазарет пока разверните. Салют.
– Ну?! – повернулся к девушке Шульгин, когда хлипкая дверца будки затворилась за Гурьевым. – Рассказывай, быстро!
– Не могу, – покачала головой Даша. – Я честное слово дала.
– Садись, – мрачно кивнул Шульгин. – Ишь, ты. Честное слово. Эх, Чердынцева, Чердынцева. Одни хлопоты с тобой!
Гурьев возвратился через десять минут:
– Всё, едем. Денис Андреич, дай одеяло какоенибудь, я завтра верну.
Шульгин хмыкнул довольно – судя по всему, скорый переход от официоза к неформальному сотрудничеству ему импонировал. Он вытянул из сундука позади себя и протянул Гурьеву требуемое:
– Только не забудь. Имуществото казённое, Яков Кириллович, сам понимаешь.
– Не забуду. Бывай.
Набрасывая на плечи девушки одеяло, Гурьев недовольно проворчал:
– Идём быстренько, на нас смотрят. Терпеть не могу привлекать внимание.
Даша, коротко взглянув на Гурьева, улыбнулась, – опять эта снисходительная улыбка, подумал он, – и пошла вперёд. Как она ангельски соблазнительно выглядит в этом жутком одеяле, мысленно вздохнул Гурьев. Господи. Рэйчел.
Возле дома Чердынцевых такси остановилось. Быстро оценив картину – небольшая, чисто выбеленная хата в южнорусском стиле, невысокий штакетник забора, калитка с крючочком от честных людей и крошечный палисад, – Гурьев понял: нет. Так не пойдёт. Он спросил: